Циркач

                  Михаил Щербаков

Сном называй, ворожбой, искушеньем,
но - чуть разглядев этот праздник чумной -
я возомнил, будто он соглашеньем,
пускай краткосрочным, но связан со мной.

    Без году неделя в цирке, меньше, чем тот ворон на Майорке,
    будь я - ну, хотя бы не птенец, тогда оно бы - туда-сюда.
    Мне же словно кто-то подмигнул - и вот, один во всей галёрке,
    обмер я и воздух обнял, не исчезнуть чтобы. Что да то да.

Кровь осеклась, бормоча "поздно, поздно".
Душа заметалась, сама не своя.
Словно у всех на глазах виртуозно
не рыжий ковёрный споткнулся, а я.

    Словно в заводной шкатулке вентиль или клапан, там не важно,
    сбился, ноту взял и отпустить не мог, о чудо, аж полчаса.
    Всякий звук умолк, а этот нет, и - вполрезьбы, но так протяжно -
    длился, не кончался, не кончался он, покуда не кончился.

Семь с той поры январей незаметных
в архив отошло и быльём поросло.
Помню ещё, что крикун в позументах
картавил, но это меня не спасло.

    Я и не расслышал толком, что он объявлял, вертя фасадом.
    Видно, речь его и впрямь была скорей корява, чем вычурна.
    Понял я лишь то, что неширок под ним помост и рядом-рядом -
    бездна. Глубже впадины морской. Черней зуава. Черным-черна.

Врач говорит: магистраль не задета.
Испуг излечим. Но могло б и убить.
Цирк отступил. Расцвела оперетта.
Любить ли её? Слух прошёл, что любить.

    Впрочем, тут и "да" и "нет" верны, пиши рецепт, какой охота.
    Легче не бывало, не бывало, не бывало экзамена.
    Кто-то и тебя потом с шарманкою сравнит, в которой что-то
    долго замирало, замирало, замирало... И замерло.

1997