(Текст предоставил: Аркадий Брязгин)

Брязгин Аркадий

Песня пришельца. Светлой памяти времен шефской помощи

                Аркадий Брязгин

Только я как большинство населения, -
до утра под теплый бок и мягкий плед,
сразу мысли в голове про Вселенную:
одинокие мы всё же или нет?

Вот лежу я, прибалдев,
мыслями в созвездьи Дев,
чую, дорого мне это обойдется.
Ведь надежды ни шиша,
христианская душа
никогда до этих дев не доберется.

Усугубила жена положенье, вот те на!
Говорит, что долечу я только в россыпь.
Что вступить со мной в контакт
не захочет, - это факт, -
никакая, мол, порядочная особь.

И, учтя событий ход, дал я как-то задний ход,
только след мой над туманностью растаял.
Встали стрелки у часов, а один из Гончих Псов
надо мною поднял лапу и облаял.

Приземляюсь, говорю: "Гуманоид я!"
Заявляю : "Дружба , мир, крепить, сберечь..."
Закивали мне в ответ антропоиды:
"Мы согласны, - дескать, мол, - об чем, мол, речь?"

Огляделся я окрест, вижу дом, на доме крест,
захотелось осмотреть останки храма.
Я нацелился в подъезд:
"Кто не трудится - не ест,
Раньше труд, - говорят, - потом культурная программа".

Вот теперь вожу обрат, рядом мой молочный брат,
до получки рупь всегда могу занять я.
Но замучил бригадир: "Слышь, товарищ с Черных дыр,
ты смотри, не пропускай политзанятья".

Брат кричит: "Держись, доцент!
Выше трудовой процент!"
Где там выше? Вон уж карточка в райцентре.
На деревне среди дня стали узнавать меня.
Приобвыкся, только матерюсь с акцентом.

Любопытные они, гамнемоиды.
Абсолютно не волнует их вопрос:
почему это всегда по циклоиде
всё летящее летит из-под колес?

А летит из-под колес в основном один навоз,
и при этом замечаю я, при этом,
что всегда солидный ком попадает прямиком,
ну а мелочь - та все больше рикошетом.

А вокруг за далью даль.
Жму ботинком на педаль.
Мой напарник околачивает груши.
Ну а я так даже рад, девки просятся подряд
"Прокати, мол, до околицы, Ванюша..."

Все под Богом мы, и край заболоченный
оставляю я, жалей тут, не жалей,
где дома через один заколочены,
и где души нараспашку у людей.

А молочный брат-примат,
в каждом третьем слове мат,
аж рыдал, просил отстукать телеграммку.
Все шумел: "Да как же, мля? Пропаду я без тебя!
Жизню вставил ты мне в траурную рамку!"

"Брось, - смеюсь, - чудак смешной!"
А он сжал меня клешней
и суёт листок от в клеточку тетради.
"Ты с дороги напиши, не держи на нас души,
ты прости нас, окаянных, Христа ради ..."

Эх... если я живым вернусь,
если в жизни разберусь,
если где-нибудь не сгину в жутком трансе,
не затем, чтоб их спасать, обещаю написать,
но боюсь, что затеряется в пространстве.

1983