|
Алон Александр |
Везут нас в автобусе на фронт, а за автобусом – грузовик с гробами. Нас сорок восемь, и гробов сорок восемь – это чтобы успеть похоронить нас, похоронить до захода солнца, как обычай требует.
Они ходят гусиным шагом и говорят отрывисто, по-немецки. Их в Израиле называют "еке". Это те, у кого дед – прусский офицер. Они в Нагарии вывесили плакат на немецком языке: "Нагария останется немецкой!"
Солдаты в джипе все пейсатые, у водителя пейсы развеваются, лезут в глаза мне. Я тогда их взял и завязал ему на затылке бантиком.
[Из выступления Эфраима Севелы перед американскими иммигрантами]
Александр Алон Я вам, братцы, про войну расскажу, Все, как было, ничего не солгу. Только вспомню – из себя выхожу И в себя прийти уже не могу. Вот какая приключилась беда: В октябре, в давно минувшем году, Никому не причиняя вреда, Я по улице спокойно иду. Но жестокий мне достался удел! Вдруг нежданно среди белого дня Наверху какой-то звук загудел И схватили злые люди меня. Навалились и ногами – под вздох. Самый маленький, вошедши во вкус, "Руссиш швайн, – мне говорит, – хенде хох!" Я, конечно, отвечаю: "Фар вус?" И вдруг вижу я: прицелился тот, Разбежался, словно шел на таран, Как он пейсами в глаза меня ткнет! Точно так же, как рогами баран. Тут глаза мои, конечно, на лбу... Как очнулся, осмотрелся во мгле, Вижу: еду я в дубовом гробу По захваченной арабской земле. Слышу снова басурманскую речь, Я привстал и говорю: "Господа, Лягу я, куда приказано лечь, Но скажите хоть, везете куда?" Тут один еврей, ужасно мордаст, Пригляделся, покачал головой: Как мне пейсою по челюсти даст! В гроб обратно я упал, чуть живой... Я в ушибленном затылке скребу И деталь припоминаю одну: Ведь у них же тут солдаты в гробу Отправляются всегда на войну! В нем солдату обеспечен уют: Ночью – крыша и убежище – днем. Ну, а если ненароком убьют, Можно сразу же закапывать в нем. Смерть моя, наверно, не за горой... "Господа, – кричу, – любою ценой Я согласен умереть, как герой, Но позвольте попрощаться с женой!" Протестую я – не голос – металл! Вот опять ко мне еврей поспешил: Шею пейсами мою обмотал И решительно меня придушил. Где – не знаю, наяву ли, во сне ль, Без сознания внутри моего ль, Только слышу: мне командуют "Шнелль!" Я, конечно, отвечаю – "Яволь!" Рвутся бомбы сразу с разных сторон, И дымится раскаленная даль, Раздается надо мной: "Хайль Шарон!" И солдаты отвечают: "Зиг хайль!" Я роняю на прощанье слезу, Извиваюсь и руками гребу, Я в последнюю атаку ползу, На врага в своем солдатском гробу. Напоследок вижу море огня, Слышу рядом ужасающий взрыв. Мир настал, и откопали меня, Был помят я, но, как видите, жив. Горько плача, я пишу в КГБ, Что рискую, мол, на каждом шагу, Что здоровье у меня – так себе, И работать больше здесь не могу. Душу рву, как на гитаре струну: Пусть отсюдова меня заберут! Пусть пошлют меня в другую страну, Хоть в Анголу, хоть и вовсе в Бейрут! Повезло – и я вам прямо скажу, Не зазря я погибал на войне! Я в Германии сегодня служу, Я доволен, а начальство – вдвойне. И, хотя вокруг немецкий язык, Я старательно его разучу: Привязался я к нему и привык, И другого языка не хочу!
|
|