(Текст предоставил: Гиви Чрелашвили)
(Текст предоставил: Гиви Чрелашвили) |
Чрелашвили Гиви |
Гиви Чрелашвили
I. Андрею Ширяеву
Отправляйся на площадь, пытайся молиться,
запрокинувшись ликом к бесцветному небу,
и в толпе со следами вырожденья на лицах
отражайся другим, не поддавшимся гневу,
не подавшимся в судьи, чьи дрожащие плечи
увядают под чёрными листьями мантий
и хрустят убеждённо, что было бы легче
осуждать под вино и свинину в томате...
...
Не дождёшься знаменья от наших блудливых богов.
Что бормочет сивилла — всё смутно и, в общем-то, враки,
А довериться ей — стать посмешищем для дураков,
От портовых блудниц и рабов до последней собаки.
...
Это небо тоскливей церковного воска. Ладонь
отсекает чужое от камня, а львиные когти
отворяют глаза, чтобы в окна глядеть, как в огонь,
над ночным Эдинбургом твоим приподнявшись на локте.
...
У черты, в мешанине гудящих корней и трухи,
Где больная строка окрутила меня, обвенчала,
Ты скажи: это я по ночам сочиняю стихи
Или это стихи сочиняют меня от начала?
...
И музычка на девяти ветрах
дрожит, пока с усмешкой на губах,
в ночном ларьке разменивая сотню,
проходит некто в грубых башмаках
и нимбом освещает подворотню.
...
Если тени твоей нет покоя за чёрной рекой,
В этом зле, мой двойник, ты не сам ли стихами повинен?
Мой двойник, говорю, сам себя повязавший строкой
С побережьем живых — от начала, потом и поныне.
...
Ты ещё не устал. Ты забудешь о древнем тепле,
о случайном, которому мир безмятежен и светел.
И, в бессонную жизнь уплывая на длинном столе,
я окликну тебя — для того, чтобы ты не ответил.
Андрей Ширяев
Вот уже затухает, прощаясь с тобою, Москва,
Запрокинувшись ликом к небесному сумраку мантий,
И, Европу пронзая, ты, невозмутимый, как сквайр,
Самолет оседлаешь, взмывающий ввысь по команде.
У Европы – величие звездно-амурных грехов,
Что бормочет Севилья-сивилла туристам, всё бредни,
Отголоски трехкнижья, которое в ходе торгов
Приобрел, как ненужную ветошь, Тарквиний последний. (1)
За смарагдовым морем, придавленным небом и мглой,
Увязая в тропическом воздухе, будто бы в дегте,
Ты степенно царишь над ленивой нехитрой землей,
Над ночным Эквадором твоим, подбирающим когти.
У черты, отделяющей внутренность от шелухи,
Из которой доносится голос, визгливый, как зуммер,
Это вовсе не ты по ночам сочиняешь стихи,
Это ночи стихи из тебя вырывают безумьем.
И, ввинтившись, как штопор, в безоблачный Сан-Рафаэль,
Что на стыке провинций латинского лжезапарижья,
Ты спокойно вершишь, новоявленный Пантагрюэль,
Чтобы нимбом стихов осветить подворотню бесстишья.
Ты забудешь московский, когда-то родной тебе, кров,
Горделивых годив и заслуженных дев орлеанских,
И сорвется коррида со строк заболевших стихов,
Чтоб, теряясь во времени, пасть у брегов лузитанских.
Две монеты подкинешь, на аверс одна упадет,
А другая – на реверс, фламин из тебя никудышный,
Но в стихах, как и в людях – противоречивый исход,
Им же был одержим и Гораций, двойник твой античный.
А когда ты устанешь на новой спокойной земле,
Задавая вопрос: "Скоро смерти подует ли ветер?"
Я тогда приплыву на – неважно каком – корабле
И окликну тебя, чтобы ты сам себе не ответил.
12 ноября 2003 г.
II. На уход Андрея Ширяева
Здесь, где кожа подобна пергаменту, падают ниц
даже зимние звёзды и мята вина не остудит,
бормочу, отражая зрачками осколки зарниц:
будь что будет...
...
... Но полно. Сезон закрывая,
уходи по кривой к своему захолустью,
где сбываются сны, и ржавеют трамваи,
и блуждает река, потерявшая устье.
Андрей Ширяев
I.
Ты был рожден не в нашем мире, а в ином
С душою, жаждущей бескрайнего простора,
И все твои стихи прошли одним путем:
Ab interioribus ad experiora. (2)
Небытие тебя уносит, как вода,
За горизонт от всевозможных пошлых буден,
Сказал ты как-то: "Будь что будет...". Не всегда.
Бывает так, что ничего уже не будет.
Друзья и близкие переживут беду,
Одна лишь смерть в огромном мире – эко малость!
Жизнь продолжается, порою, как в бреду,
Но что-то в ней неуловимое сломалось.
II.
Как сливались в причудливом синтезе эрос и патос
Перед тем, как свершился означенный мигом процесc
После спуска курка! Заоскалился алчно Танатос,
И с Олимпа направился в царствие мертвых Гермес.
Ясно вижу тебя сочиняющим снова стихи
В день молитв, на твое совершаемых сорокоустье:
За тобою большой океан, ты сидишь у реки,
Потерявшей когда-то, но вновь обретающей устье.
25 октября 2013 г.
III. Встреча
Мы на реке стояли летом. Прямо в небо вонзались скалы горного шатра.
Кончался вечер, но до поздней ночи мы пели песни около костра.
Мне не спалось. И ранним утром тихо я подошел к самóй реке, смотрел на ил.
И сам уже не знаю: как, откуда – ко мне какой-то лодочник подплыл.
– На тот ли берег прокатиться не желаешь? – спросил он дружелюбно и легко. –
Тебя там ждут.
– И кто?
– Садишь – узнаешь. Да ты не бойся, тут недалеко.
– Однако это странно. Очень странно. Кто может ждать меня в заброшенном лесу?
А отвезешь ли ты меня обратно?
– Конечно, если хочешь – отвезу.
Мы молча плыли в тишине густой, и только негромкий плеск похлюпывал с утра,
А берег приближался миг за мигом. Внезапно лодочник сказал: "Пора!"
И метрах в десяти остановился. Был берег бел, как будто только выпал снег.
На нем, застыв в безмолвном ожиданье, стоял большого роста человек.
И я его узнал. А как иначе? Я понял, для кого проделан этот путь.
– Ну что? – сказал мне тихо перевозчик. – Еще не поздно лодку развернуть.
– Да тут недалеко уже, приятель. Держи монету и причаливай скорей.
На берегу, свой взор не отрывая и улыбаясь, ждал меня Андрей.
8 апреля 2014 г.
IV. Птица, или призыв из ниоткуда
В небо мертвое, угля и сажи черней,
Я взглянул. Вижу – птица парящая.
"Ты откуда взялась в это мире теней,
Красногрудая и настоящая?
Как ты здесь оказалась, в краю, где душа
Не способна грустить или буйствовать?
Здесь нельзя ничего: ни любить, ни дышать,
Здесь нельзя даже думать и чувствовать.
И нельзя ничего ни понять, ни принять
В этом мире сплошного бессилия,
И стихи кровью сердца нельзя сочинять,
Нет ни крови, ни сердца тут, милая.
Я ошибся, уйдя добровольно. Во мгле
Существую теперь, в царстве низменном.
Лучше веткою дерева быть на земле,
Чем царем в этом мире безжизненном.
Равнодушно и мёртво застыла вода,
Между скал – безобразная трещина.
Забери меня, птица, с собою туда,
Где друзья и любимая женщина!"
19 апреля 2014 г.
V. Зов
I.
Не надо звать меня, мой друг, я не готов еще к тебе прийти,
Меня покуда прочно держат чувство долга
И непонятный всплеск того щемящего волнения в груди,
Который объяснять придется слишком долго.
Еще не сникли лилии в пруду,
Еще неясно – жизнь Господня иль бесова.
Когда смогу, я сам к тебе приду,
Причем без зова.
II.
Так живущим присуще: в удобной шкале измерять,
Время, как говорится, хоть ранит, но также и лечит,
Тот, кто умер, тому и вторично уже умирать
В человеческой памяти будет значительно легче.
За концом бытия, там, за пеплом, заждался мой друг,
Каждый верует в то, что, в итоге, по вере получит,
Если вспомнишь меня, не зови мой утраченный дух,
Там, за гранью, мне с другом моим будет, право же, лучше.
8 октября 2014 г.
VI. Звезда
Ухожу со стаей журавлей...
Андрей Ширяев
Ты ушел со стаей журавлей,
Как и обещал, в иные дали,
Оставляя сущности моей
Лишь воспоминанья да печали
И стихи, где каждая строка
Чувства разворачивает в профиль,
Будто бы волшебная рука
За тебя писала эти строфы.
Вот опять несет твоя строка
Разума взорвавшиеся звуки,
Нá землю роняют облака
Серые беспомощные руки.
Верно, Персефона, возлюбя,
За тобой пришла, украв у века,
Тем, возможно, легче, кто тебя
Как поэта знал – не человека.
В черном небе, где не меньше ста
Тусклых звезд, подобных спящей стае,
Вижу как проносится звезда,
Но она не падает – взлетает,
Устремляя в космос яркий лик,
Точно нож, собой пронзая масло,
И восторг мгновенья был велик,
Но звезда взлетела и погасла.
17 октября 2015 г.
(1) Кумская сивилла (из города Кумы), по преданию, была современницей Тарквиния Гордого, последнего римского царя. С его именем предание связывает так называемые
Сивиллины книги (libri Sibyllini), числом девять, которые кумская сивилла предложила купить царю (Дионисий Галикарнасский, IV, 62). Тарквиний отказался.
Тогда сивилла, бросив в огонь три книги, предложила царю купить за ту же цену остальные шесть. Когда снова последовал отказ царя, сивилла сожгла еще три книги
и еще раз предложила купить за ту же цену оставшиеся три книги. Посоветовавшись с авгурами, Тарквиний решил купить эти книги.
Они были помещены в Капитолийском храме и поручены наблюдению двух граждан из патрициев и еще двух других (быть может, из греков), чтобы служить переводчиками и истолкователями.
(2) Ab interioribus ad experiora (лат. – от внутреннего к внешнему) – реминисценция афоризма святого Августина по поводу путеводителя души:
Ab exterioribus ad interiora, ab inferioribus ad superiora (лат. – от внешнего к внутреннему, от низшего к высшего).
|
|