(Текст предоставил: Анэс Зарифьян)

Зарифьян Анэс

С т И Х О т Е Р А П И Я

Анэс Зарифьян












С т И Х О т Е Р А П И Я


Неизбранные строфы












Бишкек - 2002
 
ББК 84Р7-5

З-34

Оформление художника И. Сафарян-Евтуховой




З-34   Зарифьян Анэс Гургенович. 
Стихотерапия: Неизбранные строфы. – Б.: Издательство ОсОО "Бишкектранзит", 2002. – ____ с., илл.

ISBN 9967-21-277-2

"Стихотерапия"... Кому-то такое название может показаться не самым подходящим для поэтической книги. Но тех, кто знаком с её ав-тором, данный неологизм не смутит. Ибо жизнь Анэса Зарифьяна равно принадлежит поэзии и медицине.
Может быть, поэтому его слова обладают некой целительной си-лой, врачующей людские души и не раз помогавшей самому профессо-ру-физиологу, заслуженному деятелю культуры Кыргызстана, на крутых поворотах его личной истории.
Новая книга убеждает в том, что главная линия творчества её соз-дателя – изначально Поэзия, а уж потом бардовская песня, прежде всего тонкая лирика, и лишь вторично – зарифьяновская сатира, публицисти-ка, сценаристское мастерство, которыми читателей уже не удивишь.






З 4702010202-02                                                                          ББК 84Р7-5

ISBN 9967-21-277-2



 Зарифьян А.Г., 2002
 





Моим родителям, сестре,
Крыльцу во фрунзенском дворе,
Родне, к какой тянулся сам,
Почтеннейшим учителям,
Происхождению и генам,
Нежданным в жизни переменам,
Тем временам, что мне достались,
Горам, где души очищались,
Знакомым городам и странам,
Земле родного Кыргызстана,
Лихим и радостным моментам,
Друзьям, приятелям, студентам,
Отдельным недругам известным,
Былым влюблённостям чудесным,
Своей отчаянной работе,
Своей нечаянной свободе,
Общенью, чтенью, зренью, слуху,
Собратьям по перу и духу, 
Не худшим женщинам и детям
Обязан я изданьем этим.



 














 
К возможному читателю
этой невозможно личностной
книги

Сие не Избранное, нет, а часть изведанного мною за не-сколько десятков лет той жизни, что весьма земною и слишком суетной была.
Душа ж стремилась, как могла, не тяжелеть, не опускаться – над бытовщиной подниматься, не становясь служанкой Зла.
Наверно, это не всегда ей удавалось, как хотелось. Бывали скудные года, когда заведомо не пелось. Случались также времена сверхувлеченья "социалкой". И всё же лирика, она вновь оживала.
Каюсь, жалко, что редко я публиковал несатирические строки. И, дабы погасить упрёки, в одно издание собрал стихи, которые меня поддерживали и спасали, хотя под спудом пролежали вплоть до сегодняшнего дня.
Немало здесь и тех стихов, что в ранних сборниках встречались и редактуре подвергались (тогда без цензорских оков не обходилось ни в какую!). Теперь же я одним рискую: восстановленьем старых слов и возвращением к истокам.
Коль кто-то ревизорским оком заметит правки, пусть простит. Я только в первозданный вид привёл покромсанные строфы – чтоб тень редакторской Голгофы не нависала.
Сборник свит и тем, пожалуй, интересен, что в нём почти не встретишь песен – не потому, что столь плохи́, однако певчие стихи приятней слушать, чем читать.
Поскольку ж книга, так сказать, есть отраженье биографии, рискнул включить я фотографии в неё и плюс кусочки прозы. Ведь творчества метаморфозы проистекают из реалий.
Хочу, чтоб вы чуть-чуть узнали не только автора, но тех, с кем довелось делить успех, исканья, радости и беды.
Ну вот, какие-то секреты я сразу приоткрыл для вас.
Терпенья вам!
И – в добрый час! 
Признательный автор

 






 
 
Светлы студенческие лета...
Наивных девочек кумир,
Глазами юного поэта
Я жадно вглядывался в мир.
Эмоций жгучие излишки,
Тоска по звёздам, по весне...
И строчки-образы, как вспыш-ки,
Рождались в мозга глубине...



ВЛИВАЯСЬ В ЗВЕЗДОПАД

Шестидесятые
 





* * *

Это я, весёлый!
Это я, беспечный!
Паренёк не квёлый,
Весельчак не вечный.

Это я, тоскливый...
Это я, печальный...
Не спортсмен красивый,
Не пижон нахальный.

Это я, романтик!
Это я, влюблённый!
Слабый математик,
К рифмованью склонный.

Это я, сатирик.
Это я, задира,
Что мишенью в тире
Весь открыт для мира –

Доброго и злого!
Грязного! святого!
А вокруг, похоже,
Не найти другого.

1962 г.

* * *

Дождь склоняет
                           к безрадостным думам,
Листья поздние
                           падают, падают...
Нынче холодно мне
                                  и угрюмо,
Городские картинки
                                    не радуют.

Тротуары,
                 листвою покрытые,
За домами
                  теряются где-то.
И прохожие
                     топчут в открытую
Золотое
             наследие
                             лета.


И вот так же,
                       как листья грустные,
Люди могут
                     легко и небрежно,
Даже сами того
                           не почувствовав,
В грязь втоптать
                            что-то чистое, нежное.


Не губите же
                       творчество осени!
Подавите
                слепую жестокость!
В жёлтых листьях,
                          что тополем сброшены,
Красота
              и печальная строгость.


Наберите вы
                      горсти шуршащие:
Завтра снег уже
                           выпадет ранний.
Может быть,
                     эти листья летящие –
Отраженье
                   всех наших
                                       мечтаний...

Ноябрь 1963 г.
 

* * *

Как-то днём со свечою бродил 
Диоген средь дворцов и лачуг. 
"Что ты ищешь?" – зевака спросил. 
Он в ответ: "Человека ищу".

Вот и свечи уже не чадят –
Вольтов луч озаряет пути,
Но и с лампою в тысячу ватт 
Нелегко Человека найти!

1964 г.

* * *

Когда по берегу Евфрата 
Теснились варваров тела,

Когда могучий мозг Сократа 
Звучал во все колокола,

Когда низвергнутый патриций 
Глазел с копья на Колизей,

Тугие солнечные спицы 
Мелькали в том же колесе.

И те же самые светила 
На мир взирали свысока,

За легионами следило 
Стальное войско Спартака,

Костры свободы догорали...
А Дух, намаявшись с тоски,
Вершил по замкнутой спирали
Всё те же ложные витки.

Июнь 1967 г.

* * *

Жене Бебинову,
самому близкому 
и верному другу

Мы – спина к спине
                                    у мачты,
Против тысячи –
                              вдвоём.
Старинная пиратская песня

Караваны-караваны,
Караваны каравелл...
В чёрных брызгах океана 
Смуглый воин побелел.

Рвётся паруса рубаха, 
Смерти близится причал!
Не стыдись слепого страха:
Он – начало всех начал.

Пусть, дрожа, зрачки повисли, 
Но, по-прежнему жива, 
Выпускает стрелы мыслей 
Мозга злая тетива!

И упрямо сердце бьётся,
Думы мрачные гоня.
Каравелла не сдаётся,
Всеми реями звеня.

Так что не робей, дружище! 
Против тысячи вдвоём,
Даже с трещиною в днище
Мы до берега дойдём.

Ничего, что парус – в клочья, 
Что слепи́т морская соль. 
Где-то ждёт нас – это точно! –
Синеглазая Ассоль...

Май 1966 г.

* * *

Воздух грозой наполнен, 
Гром разрывает тишь, 
Алые плети молний 
Хлещут по шкурам крыш,

И, как глоток в пустыне, 
Как возмужанья знак,
Нужен не собутыльник, 
А настоящий враг.

Чтобы не знал пощады –
Зол,
       мускулист,
                          умён.
Пусть не отводит взгляда 
И не боится он:
Мы не ударим в спину, 
А перед схваткой
                              с ним 
Выдержим поединок,
Данный
             себе самим.

И в молчаливой драке 
Будем всегда честны.
...Плачут во тьме собаки:
Снятся им наши сны.
Стелется
                вой тяжёлый,
Но,
      предвестив восход,
Звёзд
          золотые
                         пчёлы
Дарят
          надежды
                         мёд...

Январь 1967 г.

РЕБЯТАМ ИЗ НАШЕГО КРУГА

Сердце верует в святыни!
Кровь грызёт скалу виска!
Может быть, рука остынет,
Но – не выронит клинка!

...Не затем живём, ребята,
Не затем мы так спешим,
Чтоб укрыться трусовато
В башне собственной души,

Чтобы тешиться эстетством,
Нос от жизни воротить
И в угаре самоедства
Дни и ночи проводить.

Было время чёрных казней,
Было время алых рек...
Но тоскливей и напрасней
Нет и не было вовек.

Словно в пьяном хороводе
Честь якшается со Злом.
Словно всё, что происходит, –
Это проба на излом.

И теперь совсем некстати
Уходить в монастыри,
И смешно – себя растратить
На припадки истерий.

Сердце верует в святыни!
Кровь грызёт скалу виска!
Может быть, рука остынет,
Но – не выронит клинка!

Январь 1967 г.
* * *

Эркину Исмаилову,
другу-однокурснику
и отважному боксёру

Так – умрём,
                      ничего не успев, 
Так – уйдём,
                     ничего не докончив,
Если станем
                    удушливой ночью
Покаянья
                читать нараспев,

Если с мудростью старой совы 
Променяем крутые ступени
На округлую нежность коленей,
Чтоб уткнуться лицом – и завыть!

Нам нельзя!
                     Задуши этот стон! 
Не спасёт нас
                       слезливая исповедь,
Ибо рог
              завывает неистово
И охотничий
                       вызрел сезон,

Ибо в схватке горячечных рук, 
В суете сумасшедшего скерцо 
Наш клинок обнажённого сердца 
Описал уже свой полукруг!

И теперь – только ринг,
                                       только – в бой!
Бить с размаху,
                         спокойно и молча,
Не позволив,
                      чтоб всякая сволочь, 
Как могла,
                   помыкала тобой.

Ноябрь 1966 г.
НЕ ПРАЗДНИЧНЫЕ СТРОКИ

Сыпанув
              заряд свинцовых слов
Прямо в неба
                       мёрзлое желе,
Ухожу
           в разрывы облаков,
Оставляю
                праздник на земле.


О, поверьте,
                     это без обид.
Я гляжу с тоскою
                              на лету,
Как шагает
                   длинный монолит,
Транспаранты
                         вскинув в высоту.


Я, наверно,
                    тоже был бы рад
Поорать,
              ногами топоча,
Но, под палкой
                          выйдя на парад,
Не захлёстнут
                        шквалом кумача.


Потому
              и надо мне уйти,
Не впадая
                 в общий перепляс.
В тесном за́мке
                          замкнутой груди
Плачет Совесть –
                              горестный паяц.

7 ноября 1966 г.
* * *

Гере Правоторову,
неисправимому альтруи-сту

Разум зоркости лишая, 
Прокурив седьмую ночь, 
На рассвете мы решаем 
Чем-то ближнему помочь.

Но вокруг – кипит работа, 
Шум знамён да гром побед! 
Есть счастливцы, идиоты – 
Только мучеников нет.

И тогда в наплыве нежном 
Добротворческих идей 
Мы выискиваем спешно 
Неприкаянных людей,

Привечаем их и лечим,
Бережём – в обмен на лесть, 
От которой наши плечи 
Шире кажутся, чем есть.

И, уверовав на время 
В романтический почин, 
К своему – 
                    чужое бремя
Добавляем 
                   и влачим
По чернеющим ухабам, 
По развилинам дорог...

Помогают 
                 только 
                            слабым. 
Кто бы 
            сильному 
                            помог?!

Январь 1967 г.
* * *

Виктору Фроленко,
непутёвому и славному
спутнику юности моей

С чего в глазах твоих тревога? 
А ну, вруби весенний свист! 
Уж если мы – творенья Бога, 
То Бог – редчайший юморист!

Он тонкий розыгрыш придумал, 
Трудясь в надзвёздной вышине, 
И воплотил свой светлый юмор 
В тебе, приятель, и во мне.

Гуляй же вольно по планете!
Поверь, что век не так уж плох! –
В любой из тысячи трагедий 
Найдёшь комический подвох.

Ценой потерь 
                       и развенчаний 
Когда-нибудь познаешь ты, 
Что в мире нет людей 
                                     печальней, 
Чем остроумные шуты.

Им подыхать на тюфяке, 
Когда скрипит пустая рама...

Какая липовая драма 
Сосредоточена в смешке! 

И сгустком крови
                              хриплый стон 
В аорте бьётся
                          и клокочет...

Пусть Хомо Сапиенс хохочет.
Да полно! – сапиенс ли он, 
Сменивший грубую дубину
На мощь чудовищных ракет?
Влача к ночному магазину
Свой жизнерадостный скелет,
Возьмёшь бутылку "Саперави",
Закусишь плавленым сырком
И, как бы ум твой ни лукавил,
Особый юмор видишь в том, 
Что ты всего лишь 
Был – и не был...

А звёзды, вечно далеки, 
Ползут по бархатному небу,
Косматые, как пауки...

Март 1968 г.

* * *

Высоко в Гималаях лежит кро-шечное древнее княжество Мус-танг. В течение сотен лет оно ос-тавалось отрезанным от цивилизо-ванного мира. Только в середине XX века к нему были проложены две горные тропы. Но не каждому ев-ропейцу дано подняться по ним.

Тишь такая,
                     словно ангел 
Приложил ладонь к устам...

В горном княжестве Мустанге 
Философия проста.

Там, на склонах Гималаев, 
Где рождаются снега, 
Только шаг один до рая 
И до ада – полшагá.

Но и здесь гнездятся люди, 
Отыскав себе приют;
Женщин бронзовые груди 
Сок бессмертия дают;


Пламя ласковое пляшет 
В очагах, развеселясь.
Из большой чеканной чаши 
Пьёт вино верховный Князь.

Он, счастливец, знать не знает,
Что Земле грозит пожар,
Что она – не гладь сквозная,
А во мгле летящий шар;
Что буддийские монахи 
Не удержат мир от битв, 
Отгоняя злые страхи 
Стройным пением молитв.

А вокруг ложатся годы –
Вне смятений и беды... 
Долбят каменные своды
Капли медленной воды... 
Молчаливо, неустанно 
Ищет крошечный народ 
В сонном мареве тумана 
С высоты упавший плод...

И как будто бы случайно, 
Через некий Третий Глаз, 
Расшифровывает тайны, 
Недоступные для нас.

Ну а мы, в бесцельном гоне, 
Всё никак не разрешим:
Что за зверь хрипит и стонет
В жарком логове Души?

Март 1967 г.

БЕССОННИЦА

Небо – не стихия человека. 
Стихия его – Земля.
Карл Барт

Пружина жалобно пропела,
Тяжёлый сдвинулся засов, 
Метнулась судорога стрелок 
По кругу башенных часов,
Сцепились бронзовые зубья,
Колёса,
             шестерни,
                              шары...
И полночь,
                   полная безумья,
Внезапно
                вышла
                            из игры.

А ночь, не ведая потери, 
Всё так же медленно текла. 
Она нашла высокий терем 
И звёзды пыльные зажгла.

И небо (хоть зазанавесьте!), 
Обворожительно кружа,
Звало на прииски созвездий 
Неискушённых горожан.

Но я не склонен поклоняться 
Могуществу астральных сил,
Я не желаю оставаться 
В плену магических светил 
И, помня заповедь скитальцев, 
Из млечной выбравшись пыли,
Сквозь мглу протягиваю пальцы 
К запястью дремлющей Земли.

Мне слышен пульс её вагонов, 
Скрипящий жалобно маяк, 
Стрельба на дальних полигонах, 
И лай взъерошенных собак, 
И шелест журавлиной стаи, 
И треск кузнечика, когда 
Он томагавком вылетает 
Из-за мохнатого куста.

Здесь всё моё: и грусть, и радость,
И человеческая речь.
И вовсе большего не надо – 
Лишь эту Землю б уберечь
С её теплом,
                     дождями,
                                     снегом,
Лугами, полными росы...

И я спешу,
                  оставив небо.
А там – качаются Весы,
Смеётся розовая Вега
И кони яростно хрипят:
Большой Медведицы телега
По тракту катится скрипя.

Тряся космическую сферу,
Корёжа звёздчатый узор,
Она везёт на казнь Венеру!
Луны оранжевый топор 
Уже завис наизготове,
Зловещим отблеском горя, 
И жаждет неповинной крови, 
Пока не занялась заря...

Но – утро зябкое мелькает, 
И солнце, бросив первый луч, 
Горячим глазом вытекает 
Из грозовой орбиты туч, 
Прервав моих видений нить.

Пора бы голову склонить 
На распростёртую тетрадь, 
Да не даёт спокойно спать 
Фантазий радужная рать...

Май 1967 г.
* * *

Памяти Гарсиа Лор-ки 
и Виктора Хары

То светясь, а то робея,
В мире бродит Красота...
Бьётся пламя Прометея
В красках старого холста...
Грусть шопеновской баллады... –
И как будто наяву
Плачут рыцарские латы,
Застывает меч булатный,
А стрела летит обратно,
Разрывая тетиву...

Я глаза поднять не смею. 
Я в священной немоте, 
Как язычник, столбенею, 
Поклоняясь Красоте.

Но не верю в миф старинный,
Где божественный Орфей
Усмиряет рык звериный 
Дивной музыкой своей.

Слишком много было крови! 
Слишком тяжко выл металл!
Над разбитым изголовьем 
Репродуктор грохотал,

В темноте толпились стоны,
А по мрамору богинь, 
По расстрелянным мадоннам 
Громыхали сапоги!

И казалось: на планете 
После псов и лагерей 
Будут жить седые дети, 
Старцев опытных мудрей, –

Так дымила неустанно, 
Безголоса и груба, 
Рядом с трубами органа 
Крематория труба...
Говорят, что время – лечит. 
(Мир не любит сказок злых.)
Но уже грозят нам печи 
Почудовищней былых...

Зверь жесток. 
В легенде старой 
Нет счастливого конца.

...Лапой выбита гитара 
Из печальных рук певца.

1967 г.

* * *

Шёл двадцатый год после Боль-шой войны. Марс представлял собой огромный могильник. А Земля? Что с ней?
Рэй Бредбери. 
"Марсианские хроники"

Говорите шёпотом! –
                                    прошу...
Белый город –
                          словно усыпальница.
Ни души на улицах –
                                      лишь шут,
Уцелевший чудом
                                старый пьяница.
Он зелёным светом 
                                  осиян,
Он бормочет
                      песенку унылую...
Ветер носит
                    пепел марсиан.
А Земля?
               Что с ней?
                             Сожгут?! Помилуют?!

Ноябрь 1968 г.
* * *

Разве что в детстве
                                 я был независим,
Рабски не гнул
                          худощавую спину:
То улетал
                 в голубиные выси,
То, налегке,
                    возвращался в долину.

И ухмыляясь
                        печально, незримо,
И по ночным городам
                                      пробегая,
Был я мечтателем,
                                был пилигримом,
Гордым индейцем
                              из племени майя;

Хмурым быком
                          вылетал на арену,
С морды
               кровавые слизывал слёзы,
И познавал
                    одиночества цену,
И задавал 
                вековые вопросы...

Копья, насмешки... –
                                    пора бы спасаться!
Гнев и обида
                      смешались в бессилье:
Сколько же раз
                          понапрасну бросаться,
Чтоб получать
                        от глупцов бандерильи?!

Танцы с мулетой –
                               дрянная манера!
Можно ли ими
                          быка одурачить?
Рано ликуешь,
                         красавчик-тореро,
Скоро твой плащ
                            заалеет иначе...

Рог проникает
                         легко и беззлобно –
Вглубь, в пустоту...
                       жаркой кровью дымится...

Всё в нашем мире
                              предельно условно:
Гаснет звезда,
                        не успев удивиться,
В прах рассыпаются
                                   гордые скалы
(Не говоря
                 об иллюзиях нежных),
Молния
              самого злого накала
Вмиг расщепляет
                              деревья надежды.

И в нескончаемом ха́осе этом
Люди безумствуют – 
                                 странный народец!
Время – как хлопья холодного света,
Молча летящие
                           в чёрный колодец...

1969 г.

* * *

Той ночью
                  вылунило кроны, 
Прожилки улиц и дорог.

Мёл снег,
               породистый, ядрёный, 
Что году прошлому итог 
Подвёл,
             навеки погребая.
Лучам небесным уступая, 
Не затевая мельтешни, 
Померкли прочие огни.

Привычное
                    вдруг стало странным. 
И стен слепящие экраны 
До предрассветного тумана 
Сводили зрителей с ума!

В театре грёз,
                       в театре теней 
Шло лучшее из представлений, 
Редчайшее из представлений, 
Что дарит городу Зима!

1968 г.



* * *

Сквозь окно автобуса –
                                         город фиолетовый...
Звёзды тянут щупальца
                                        к пыльному стеклу.
Фонари проносятся
                                  жёлтыми кометами,
И Земля вращается
                                 в ожерелье лун...

Скажете – фантазия
                                  на башку нетрезвую?
Бред?
         Галлюцинации?
                                    Безыдейный вздор?
...Над уснувшей Азией
                                         я бегу по лезвию, 
Ледяному лезвию
                              серебристых гор,

Под дождем сияющим
                                       запрокинув голову, 
Благосклонен к вымыслу
                                           и к иным грехам...
Жаль, что у меня ещё
                                     арфы нет Эоловой, –
Подобрал бы светлую
                                      музыку к стихам.

1967 г.


НАШ ТОПОЛЬ

Сестре Наире

Наш тополь стал ещё добрей...
Он слишком часто удивлялся 
И, как мальчишка, растерялся
В горящей чаще фонарей.

Его околдовала Осень, 
Его постигло безголосье 
В тот самый час, 
В тот самый вечер, 
Когда (тоски не утаить!)
Он был почти очеловечен
И порывался говорить!
Но не с кем было говорить...

Весь город спал.
В плену покоя,
Не чуя за собой вины,
Припал асфальтовой щекою
К сырой подушке тишины
И видел сны...
Святые сны.

У ног его молчали горы, 
Не в силах тополю помочь. 
Они близки, когда на город, 
Как занавес, сползает ночь.
Их лик отшельнически строг
В морщинах каменно-суровых.
Уста – не выдадут ни слова,
Держа молчания зарок.
И вековая седина 
С бессонницей обручена.

А дальше – высь, черным черна! 
Прощальной птицей тишина
Вершит тугие полукрýги,
Крылом прохладным и упругим
Касаясь снежного плеча...

Там забывается печаль, 
Там ночью звезды цепенеют,
Высокий воздух пламенеет
Над дымной юртой кочевой...

И старый пёс сторожевой, 
Заметив пьяную луну,
Тревожно шевелит бровями...

Наш тополь строгими ветвями 
Стремглав уходит в вышину...

1968 г.

* * *

Благо – жить
                      подходящим моментом,
И подруг заводить,
                                 и друзей...

Слава Богу,
                    не вождь я, не ментор,
Претендующий
                           на Мавзолей!

Догорю –
                так никто не заметит.
А исчезну –
                     не станут искать.
Будет месяц,
                     пронзительно светел,
Слушать
              сонную
                           песню
                                      песка...

Будут звёзды,
                        надежды,
                                        удачи,
Будут судьбы,
                       сложней виража,
Будут люди
                   отстраивать дачи,
Умирать,
                торговаться,
                                     рожать...

Принимая
                 судьбы неизбежность,
Уходя навсегда –
                             не в бега,
Что оставлю я им? –
                                  только нежность,
Ту, что сам 
                   среди них
                                    постигал.

Ноябрь 1968 г.
 
Склонность к стихосложению обнаружилась у меня, как это нередко бывает, ещё в раннем школьном возрасте. А довелось мне за 10 лет учёбы сменить четыре школы.
Окончив с грехом пополам первый класс во Фрунзе (так назывался наш го-род с 1926 по 1991 гг.), я был препоручен родителями заботам бабушки по мате-ринской линии и остался у неё в Харькове на три года.
Вот наш "украинский" класс во главе с учительницей Ниной Степановной, строгой, но человечной. 1956 г.

Харьков – мой второй город детства. С удовольствием вспоминаю его улицы: Революции (бывшую Губернаторскую), где мы жили в старом пятиэтажном доме, Дарвина, Пушкинскую, Сумскую, гигантскую площадь им. Дзержинского с величественным зданием Госпрома...
А разве можно забыть красные трамвайчики, цветение каштанов, первый телевизор марки "КВН" – явление, равносильное волшебству! И – мягкий русско-украинский говор с характер-ным "шоканьем" и "гэканьем".


Харьков. Памятник великому 
кобзарю Тарасу Шевченко.
Став из диковатого провинциала относительно примерным школяром, я вернулся домой и проучился 5–6 классы в школе № 24.
Здесь запечатлены школьники нашего большого, шумного, интернацио-нального фрунзенского двора. 1957 г.
Завершающий этап моей юности прошёл в школе им. С.М. Кирова г. Джам-була Казахской ССР, куда мы переехали в 1959 году и где к тому времени уже работал папа. От этого отрезка жизни сохранились воспоминания о первой влюблённости (девочка в центре второго ряда), свидетельство о золотой медали, которую я так и не удосужился забрать, да несколько блокнотов наивных юно-шеских стихоизлияний. Джамбул. 1962 г.
Возможно, теми ранними опусами всё б и ограничилось, не переступи я в 1963 году порог Киргизского государственного медицинского института (КГМИ), где мой поэтический задор оказался востребованным.
С курсом, и особенно с группой, мне здорово повезло! Трудная медицинская зубрёжка всё-таки оставляла время для наших встреч, товарищеских споров, концертных выступлений, исполнения окуджавских песен... Многие строки родились тогда у меня как результат студенческой дружбы и романтических отношений.
Прослышал о том подполковник медслужбы Пётр Наумович Гольдберг, редактор вузовской многотиражки "Со-ветский врач", – и вот я уже держу в руках её номер со своей первой публи-кацией! А через пару недель от лица студенчества приветствую стихами молодого и ставшего в одночасье все-союзно знаменитым Чингиза Айтматова. Господи, как давно это было!..











Серьёзность старосты группы Аси Абдулиной не мешала ей воспарять над суетой благодаря Фрунзенскому аэроклубу. Кроме того, она зажигательно пела и тоже писала стихи.
Ася Абдуллаевна до сих пор не утратила романтизма, продолжая свой жиз-ненный полёт в качестве руководителя отдела Республиканского научного центра гематологии.




Таким уверенным шагом пришёл в медвуз Олежка Давы-дов, следуя примеру своего замечательного отца – врача го-родской станции скорой помо-щи.
Добрый, открытый, компанейский, он действительно стал уникальным доктором – полковником военно-медицинской службы, главным иглорефлексотерапевтом в Центральном армейском госпи-тале г. Москвы. 
Мы и сейчас не забываем друг друга.




В Людочку Шептюк закономерно влюблялись многие парни курса. Я, оче-видно, тоже, поскольку вечно донимал её своими шутками.
Но она, умница, нашла себе спутника повзрослее – аспиранта Володю Бадалова, сына добрейшего Вачагана Амбарцумовича, начальника военной кафедры КГМИ. И умчалась с ним в Питер, где получила врачебный диплом.
Ей и Володе, открывшим мне Ленинград в период божественных белых но-чей, я обязан появлением стихов и песни, посвящённых городу на Неве (приятно было обнаружить недавно эти строки в прекрасно изданном сборнике "Петер-бургский аккорд").
 


Зато наша другая красотка, стройная гимнастка Люда Ивлева, обрела свою любовь во Фрунзе и стала известным терапевтом-кардиологом Людмилой Сте-пановной Янковской.




Эркин Исмаилов приехал в столи-цу с юга, почти не зная русского языка. Что не помешало ему быстро догнать городских ребят, влиться в наш круг, полюбить не только медицинские трак-таты, но и стихи Есенина, песни Окуд-жавы, да ещё и мастерски боксировать на ринге.
Умный, дерзкий, волевой, он из-брал своей специальностью патофизио-логию, защитил докторскую диссерта-цию, заведовал соответствующей ка-федрой в своём родном вузе.
Скончался в 1999 г.
 


Когда у нас что-то не ладилось на лабораторных по физике, все взоры об-ращались к лаборанту этой грозной кафедры Ильгизу Бекмаматову. Через год он тоже влился в студенческую среду. А я, будучи вынужденным уйти из-за болезни в академический отпуск, оказался потом его однокурсником.
Доктор Бекмаматов вот уже 27 лет живёт в Северной Пальмире, работая консультантом-психиатром в клинике неврологии Научно-исследовательского института экспериментальной медицины. Но, к нашей радости, периодически наве-щает Бишкек.




Адаптация к новому курсу прошла для меня без особых проблем. Там тоже нашлось немало толковых и легко заводных ребят.
Недаром именно здесь зародился мощный вирус КВН, охвативший затем все другие курсы. Тут-то моё перо и заработало с удвоенной скоростью.


Одна из наших первых кавээновских постановок: попытка изобретения per-petuum mobile в условиях высокогорья – Мекки многих киргизских медиков.
Справа – автор сценария, в центре – Хасан Абдрахманов (будущий заве-дующий кафедрой детской хирургии КГМА), спиной – наш могучий комсорг Андрей Алибегашвили. 1968 г.
 
Юность в белых халатах: 7-я группа третьего курса лечебного факультета КГМИ. 1966–67 гг.

На  праздновании 15-летия выпуска. Здесь мы ещё узнаваемы. Справа от меня – бывший ректор КГМИ профессор Валентина Абдылдаевна Исабаева, в центре верхней мужской тройки – наш любимый декан профессор Абрам Юлье-вич Тилис. 1985 г.
 
Со своим лучшим другом Женей Бебиновым в студенческие годы. Трога-тельный факт: чтобы нам не разлучаться, он потом тоже взял академотпуск, и с пятого курса мы вновь стали заниматься в одной группе. 1968 г.

Так и идём по жизни уже почти 40 лет. Вместе трудимся на медицинском факультете Кыргызско-Российского Славянского университета. Евгений Ми-хайлович – кандидат медицинских наук, заведующий лабораторией, заместитель декана. А для меня по-прежнему – дружище Женька! 
Снимок сделан в Москве. 2001 г.
 


Это не Фантомас в юности, а мой приятель-однокурсник, кавээнщик, будущий гистолог Витя Фроленко.
Не избалованный судьбой, живущий более чем скромно, Витя, тем не менее, никогда не унывал и не любил плакаться в жилетку. Забавлял всех своей неприкаянностью и спонтанным юмором.
Профессор: "Фроленко! Вы почему пришли на экзамен в таком драном халате?!"
Витя: "Извините, но сессия для меня никогда не являлась большим праздни-ком".
По слухам, уехал в Россию. Так и исчез, не простившись. Где он теперь?..





Медера Ахунбаева, младшего сына знаменитого академика-основателя республиканской школы кардиохирургии, отличала такая очаровательная улыбка! И ум, и щедрость, и отвага, и обострённое чувство справедливости. А как он владел семистрункой!
Вспоминая своего друга, това-рища по многим молодёжным ини-циативам, в дальнейшем высоко-профессионального хирурга, доктора медицинских наук, не могу сми-риться с тем, что мы его так рано потеряли!..

 




Эрик Енгалычев был чуть-чуть постарше и поумудрённей нас (как-никак человек с семейным опытом). Поэтому выполнял в команде не только актёрские, но и интендантские функции.
Но на сцене зажигался и вёл се-бя, как мальчишка: взыгрывала буй-ная кровь "потомка хана Мамая"! 
Жив-здоров, лечит травмиро-ванных, доцентствует, обучает сту-дентов, чего я ему и дальше желаю!






В лекционном зале КГМИ. Слева направо: Неля и Медер Ахунбаевы (моло-дая супружеская чета), Агнесса Абрамян, единственная барышня в нашей кавэ-эновской ватаге; на переднем плане – Саша Егоров и Эрик Енгалычев.
 
Айнагуль Айдаралиева, или Анечка, – одногруппница, которой я часто мешал слушать лекции своими поэтическими коммента-риями.
Скромная, миловидная, она, мне кажется, даже стеснялась того факта, что её отец, профессор Ак-матбек Айдаралиевич Айдаралиев, был когда-то министром здраво-охранения республики и ректором мединститута, а в наше время за-ведовал кафедрой.
Здесь Аня – на втором или третьем курсе. А через пару лет станет женой моего друга Эркина, что мне доведётся засвидетельст-вовать подписью в ЗАГСе и по-этическим свадебным тостом.
Работает в Бишкеке врачом-артрологом.



Танечка Минеева... Белокурая бестия! Сорви-голова! 
Но за этой бесшабашностью скрывалась добрая и нежная душа, щедро дарящая друзьям своё тепло.
Таня училась курсом ниже и на другом факультете, но тянулась к нашей компании.
Странные дела: её батя был ярым коммунистом, начальником – страшно сказать! – городской тюрьмы. А дочь выросла редкостной "контрой", откровенно не любившей Систему.
Живёт и работает в Нижнем Новгороде. Всё зовёт в гости...


Отдельная глава в моей студенческой биографии – дружба с Герой Право-торовым и его женой Гелей, Сашей Бердинским, Виталиком Нишановым, Рус-ланом Дериглазовым, Милой Финкель. Походы в горы, вояж в знаменитый но-восибирский Академгородок, круг тамошних юных поэтов, запрещённые стихи Бродского, проза Солженицина, песни Галича и Высоцкого и – бунтарство, бун-тарство, бунтарство...
Герочка (Георгий) и Геля (Ангелина) в те годы. Сейчас живут в Новосибир-ске. Он – профессор кафедры гистологии НГМА, она – архитектор.

С Эркином на подступах к окончанию вуза. Молодые, жёсткие, жаждущие всё новых и новых ощущений... 
Фрунзе. 1969–70 гг.





* * *

Солнце вздрогнуло
                       в предчувствии ответа –
И разбился
                   головы стеклянный шар...
Я ушёл,
              мерцая едкой сигаретой,
Атмосферой одиночества
                                            дыша.



Что с того,
                   что ты стояла в белом платье,
Что глаза твои
                          и губы целовал?!
Что с того,
                  что на каштановые пряди
Осыпались 
                   невесомые слова?! 



Не откликнулась – 
                                  и стало так промозгло!
Холод, сумерки
                             да я – союз троих.
В бесконечном лабиринте
                                            мозга
Заблудившимся ребёнком
                                            бродит стих.

Октябрь 1966 г.

 
* * *

Не лги –
               ни мне,
                            ни для меня.
Зажав тоску 
                    в сухой горсти,
Я всё попробую понять, 
Хотя не всё смогу простить.

Я запахнусь 
                     в туман ночей, 
А ты, в объятьях 
                            рыжих шуб,
Не догадаешься, зачем 
О горькой ясности прошу,

Зачем 
           улыбка на лице, 
Зачем 
           не злобствую дрожа
И не меняю воли цепь 
На блеск ревнивого ножа.

Я мог бы заново разжечь 
Свиданий яростный костёр, 
Тебя загадками увлечь, 
Как удавалось до сих пор.

Но заблужденьям 
                              вышел срок, 
А впереди – не утаю – 
Маячат 
             тысячи дорог,
И надо отыскать свою 
И сделать жизнь наверняка!

И нет уж времени совсем
Опять 
          копаться в узелках
Твоих эмоций 
                        и проблем.

Декабрь 1966 г.
* * *

Ах эти пагубные речи,
Которых сердцем не понять!
Кому нужны такие встречи?
Ты лучше дай себя обнять!

Мы воздаём своё беседам,
Слов перемалывая фарш,
А Ум
          насмешливым соседом
Души 
           подглядывает фальшь.

Декабрь 1966 г.
* * *

О, как вы смотритесь,
                                     красотка! 
Поговорим о платеже...
Сей полумрак
                       из страсти соткан,
Мы – на интимном кутеже.

Поговорим
                   (затем ведь пьёте
Небрежно,
                 томно,
                            невзначай?),
Почём изгиб
                     горячих бёдер
И глаз
           раскосая печаль?

Почём слова,
                      почём улыбки, 
Призывный смех,
                             дразнящий взор 
И – поцелуй,
                     такой же липкий, 
Как недовыпитый
                               ликёр?

Май 1967 г.
* * *

Едва я поднялся по самолётному трапу, как переданный тобой во Фрунзе пакет с апельсинами лопнул на виду у всех.

Самолёт качнулся синий...
Может, в чём-то я и сильный, 
Но держусь порой неловко, 
А в быту – такой профан!
...Покатился по салону
Жёлтый хохот апельсиний:
Слишком хрупкой упаковкой 
Оказался целлофан.

Я стоял балбес балбесом. 
Две смазливых стюардессы
Помогли собрать мне эти
Драгоценные плоды.
Вот и всё! Расстались с блеском!
Ты вернёшься в дом на Невском
И проснёшься на рассвете
С лёгким сердцем молодым.

Да и мне грустить недолго...
Ослепительной иголкой 
Самолёт вонзится в лето, 
Где привычная жара. 
О минувшем не горюя,
Апельсины раздарю я –
Мне достанется за это 
Золотая кожура.

Так я думал, улетая,
Головой в созвездьях тая,
С изумленьем обнаружив,
Как наивно и смешно
Я, попав в холодный Питер,
Размечтался (уж простите!)
Не в Европу –
В чью-то душу 
Прорубить себе окно.

1967 г.
* * *

Мой Бог, какие саги?! –
От песен только горше.
Встречаемся в общаге,
Где наглые вахтёрши,

Где сотни
                 любопытных
Всеслышащих ушей
И стук
           парнокопытных
Студентов-первашей.

На кухне
               коммунальной
Готовится джарма. 
Роман наш –
                     тривиальный,
Но я схожу с ума!

Часы свиданий
                          редки –
Тем громче бой сердец!
Когда ж
               твои соседки
Исчезнут, наконец?!

И я подсяду
                     ближе,
И руку положу
На плечико
                   и ниже...
О тайном расскажу...

Ведь я поэт – 
                       не вор же!
Придвинься и поверь!
Но чёртова 
                   вахтёрша
Уже стучится в дверь.

1967 г.
* * *

Молчим.
             Окончена игра.
Не так уж всё 
                       непостижимо.
Пора отчаливать, 
                             пора –
Взаимно вежливо 
                             и лживо.

Пора забыть любовный бред,
Измен удары ножевые...
Привычно каются живые
И тянут дым из сигарет.

И он качается, лилов,
И пальцы царственные лижет...
Не надо клятв, не надо слов –
Придвиньте пепельницу ближе.

Забудьте пляску 
                            лживых тел,
Забудьте 
               таинство начала...

Зелёный месяц 
                         в темноте
Сверкнул, 
                 как сабля янычара.

Март 1968 г.

* * *

Сероглазою колдуньей
Я спокойствия лишен!
В белой пене
                        полнолунья
Волны пляшут
                          нагишом...

1968 г.
* * *

Та встреча осталась
                                  осколком обмана, 
Ожогом восторга
                              и шрамом печали.
А что послужило
                              толчком для романа:
Июльское солнце?
                               Озёрные дали?

Ведь я не искал
                           утешительной ласки,
Я был неустроен,
                              колюч и беспечен.
Но вихрями света
                               сквозь прорези маски –
Лукавые губы!
                          Горячие плечи!
И мне изменила
                            насмешливость мысли –
Упругий хребет
                           одинокого зверя.
Плыву, задыхаясь
                               к высокому мысу,
Не веря рассудку
                             и сказкам не веря.
По яростным волнам
                                    отмеряны вёрсты...
Опять на себя
                        и на Бога в обиде:
Увидел в глазах твоих
                                       синие звёзды, 
А глупости бабьей твоей –
                                              не увидел.
И медленно выплыл
                                   к ступеням причала,
Совсем не геройски,
                                   отнюдь не победно.
Порой не мешает
                             понять для начала,
Что можно и дуру
                               любить беззаветно,
Что незачем игры,
                               обманы, уловки.
Холодное озеро...
                               Жаркое лето...
В горячем песке –
                                почерневшие лодки. 
Ещё одна песня
                           насмешливо спета.

1968 г.

* * *

Благословен
                     пансионатский клуб,
И лёгкий флирт,
                           и чувственные танцы!
Куда исчез
                  рассудочности панцирь?
Сегодня я
                  беспомощен и глуп,
Сегодня я
                 в запальчивом бреду
Под грустный ритм
                                 блуждающего блюза
Готов достать
                       упавшую звезду,
Дрожащую на волнах,
                                      как медуза...

Июль 1969 г.

ТОСКА ПОД СЕМИСТРУНКУ

Незабываемому Медеру Ахунбаеву, 
самому талантливому и ранимому 
из моих друзей, давшему мне первые 
и единственные уроки игры на гитаре

Над карнизом палатки
Приютилась звезда...
Ставь на крылья заплатки,
Падать вниз – не беда.
Мы по-детски мечтаем,
Что плывём к полюсам,
А к любви привыкаем,
Как к домашним трусам.

Вихрем содраны листья –
Нет проблемам конца!
Убегают по-лисьи
От ответов сердца...
Встаньте, чувства, по росту,
Хватит где-то бродить.
Убегать – это просто,
Посложней – уходить.

Между адом и раем
Не заметив границ,
Мы ухмылки стираем
С опечаленных лиц.
В городские романы
Верить нынче смешно.
Лучше пить на лиманах
Ледяное вино.

Там ни едких улыбок,
Ни раздвоенных жал.
В водах алые рыбы
Плавниками дрожат.
Тень индейской пироги
Где-то прячется тут.
Три пустынных дороги
К синим пальмам ведут.

Только всё это – мимо,
Это так, миражи...
Покидая любимых,
Укрываясь во ржи,
Что над пропастью встала,
Позолотой слепя, 
Надо знать бы сначала:
Как уйти от себя?

1969 г.

МОСКОВСКИЙ ДОЖДЬ

К чёрту древние трамваи! 
Из вагонов выходи!

Ведь не каждый день бывают
В жизни пьяные дожди!

Шаловливые, как дети, 
Беспризорные в ночи...

Шевелись, бродяга-ветер! 
Поднимайтесь, трубачи!

Вознесите ввысь фанфары,
Разбудите синих птиц.

...У машин уснувших фары –
Словно впадины глазниц.

Под карниз спешит прохожий,
Огорошенный грозой.

Пьяный дождь, мы так похожи:
Ты – косой, и я – косой.

Оба, изгнаны из рая,
Вдоль по улице бредём.

Позабуду про дела я, 
Побеседую с дождём,

Никому вокруг не нужен,
Влезу в тёплое метро...

По осенним чёрным лужам
Пляшут черти болеро!

Август 1969 г.

 
СТИХИ НА РЕЛЬСАХ,
родившиеся в вагоне поезда "Москва – Фрунзе"
по возвращении из туристической поездки в Венгрию

* * *

Надо же было
                        так глупо влюбиться
И угодить
                 в пошловатую прозу!

Дабы рассеяться,
                             дабы забыться,
В сердце вколю
                           лошадиную дозу
Горькой иронии,
                            злого сарказма – 
Может быть, малость
                                    болеть перестанет
И до отъезда
                     (поскольку всё ясно)
Как-нибудь, на перебоях,
                                           дотянет?

Кто мы в любви? 
                      Созидатели? Гун-ны?
Яду в колодец! –
                            и гибнем от зноя.

В листьев мерцании,
                           в шелесте лун-ном
Вижу глаза твои –
                               чудо лесное!
Ветру шепчу:
                  "Не разгуливай! Тише!
Как они чутки!
                    Пугливей, чем лани!"
Воспоминаний
                          летучие мыши
Мечутся в памяти
                            чёрном чулане...


* * *

Все обиды улягутся вскорости...
Нас проводят, 
                        забудут, простят. 
Исчезая на бешеной скорости,
Увожу твой растерянный 
                                           взгляд.

Пулемётной порывистой лентою 
Длинный поезд 
                          уходит в тоннель. 
Я от встречи с тобой унаследую 
Нежность, свежую, 
                                 словно апрель.

Видишь: звёзды по-новому светятся, 
Ливнем вымыты в ночь 
                                        неспроста!
Из ковша добродушной Медведицы
Льётся, словно бальзам, 
                                         темнота...



* * *

Ах поезд скорый!
                              Поезд скорый!
Какая горькая нелепость!

...Как будто где-то были горы, 
И городок стоял, и крепость. 
Там, в кабачке полузаметном, 
Блуждала тень её улыбки,
В дыму дрожащем сигаретном 
Абстрактные висели скрипки,
Плясал смычок по голым нервам 
(Какой нас чёрт занёс к цыганам?!), 



Десятый штоф казался первым, 
Под "сербус!"  чокались стаканы 
И в жаркий пляс пускались стены...

...Пришла пора закрыть кавычки,
Ведь в трюмах метрополитена 
Нет скрипок – только электрички, 
Да ночь спрессована в тоннеле, 
Ночь без цыганского угара.

Через минуту мы у цели:
Как кровь весёлого мадьяра, 
Вокзал пульсирует, бунтует! –
Пора тоску разбавить смехом.

И эту истину простую 
Улавливая, словно эхо, 
Я напоследок вспоминаю
Стихи, стишата, анекдоты... 
Свою смуглянку обнимаю:
"Не плачь, любимая! Ну что ты!

Забудь сердечные кручины,
Пойди в "Арбат", присядь за столик. 
Пойми, мы всё-таки – мужчины. 
Нас, дураков, жалеть не стоит".

Вот разве что в минуты боли, 
Когда разгон колёс неистов! 
Бетпак-Дала  не край магнолий 
И не приманка для туристов.

Здесь подают иные блюда,
Здесь водку хлещут в день получки. 
...Как всё же вдумчивы верблюды! 
Как философски жрут колючки!


* * *

В тот первый раз
Земля плыла...
Но недоверчивость была
Подобна 
               окислу 
                           металла...

Ах, кроха, 
                  как же ты устала
От наших взлётов
                              и падений!

Вновь под глазами
                                тени, тени –
Как чёрной розы
                            лепестки,
Да боль, стучащая в виски.
(Я подыхаю от тоски!)

Прости!
Но это всё – тогда:
Зеленоватая вода,
Любви 
            негаданный притон,
Кусочек счастья – 
                                Балатон...

А наяву...
                 А наяву
Я в потном поезде плыву,
Взорвав последние мосты.

"Постой, чудак!
                           Куда же ты?! –
Смеётся месяц
                         в кулачок. –
Кури ночами, 
                       дурачок..."

* * *

Всё равно 
                  ты мне кажешься близкой,
Как стреноженных чувств не таи!

...Из волос твоих 
                               синие искры
Осыпа́лись в ладони мои,
Удивлённые 
                     бились ресницы,
Словно два мотылька о стекло.
Это ж надо 
                   такому случиться,
Чтобы время нас вместе свело!
Чтоб совпали 
                        в одно из мгновений
Две заблудших души.
                                    А потом...
Вновь меня 
                    по горящей арене
Память гонит упругим хлыстом.
Вновь спешу 
                      на вокзальную площадь,
Через дебри сомнений пустых
Пробираюсь 
                     вслепую, на ощупь,
К тайникам твоих глаз золотых,
Голубых,
               изумрудных,
                                     зелёных... –
Разве можно их 
                           с чем-то сравнить?
(В болтовне сумасшедших влюблённых
Не ищите 
                 реальности нить.)

Догорел огонёк сигареты.
В чём же дело?
                          И чья тут вина?
Все твердят: "Не влюбляйтесь, поэты!"
Только это –
                      до лампочки нам!
Не боимся 
                  прекрасного риска,
Не приучены
                       жить без надежд!
Всё равно
                 ты мне кажешься
                                              близкой,
Хоть растаял,
                       как сон,
                                     Будапешт.

* * *

Довольно слов!
К чему трепаться?!
Ещё я слышу
                      шёпот пальцев
И помню
               таинство касаний...
Мы сами виноваты, 
                                 сами!
И – хватит 
                  жалкой болтовни.

Какие грустные огни
Горят в заупокойных залах!
Не ты ли, помнится, сказала,
Что здесь обычно отпевают?
Зеваки холодно зевают:
Им всё равно, кого хоронят.
И сквозь толпу, как на перроне,
Идя себе напропалую,
Я прорываюсь и целую
(Ханжам и скептикам назло!)
Любви остывшее чело –
Спокойный лёд,
Надменный мрамор.
В финале многолюдной драмы,
Кладя к ногам 
                        букет глициний,
Хохмит и плачет 
                             юный циник.

* * *

И снова я
                срываюсь
                                с высоты,
Не дотянув
                  до неба
                               самой малости!

Как горный воздух,
                                помыслы 
                                                чисты,
И в сердце нет
                        ни горечи,
                                          ни жалости.

Всё приключилось
                               странно, 
                                             невпопад,
Но мне легко
                      и почему-то весело.
В последний миг
                            вливаюсь 
                                             в звездопад,
Лечу к земле,
                       насвистывая 
                                            песенку!

А ты сейчас
                    готовишься 
                                        ко сну
Иль собралась
                         к другому 
                                          на свидание...

Когда звездой
                       падучей
                                    промелькну,
Увидишь ночью –
                               загадай желание...








* * *

Мы что-то ищем –
                                не находим.
За нами вслед
                        летит беда...
На рельсы с рельсов переходим,
Как скоростные поезда.

Грохочут гулкие колёса
По равнодушным шеям шпал.
Так – до последнего откоса,
Где с камнем сплавится металл.

Август 1969 г.




Как молчат в одиночестве голые скалы,
                                                                   молчу. 
Как внезапная молния в чёрном пространстве,
                                                                             свечу.
Как тугая струна под ударами пальцев,
                                                                  звучу. 
Как деревьев стволы терпят бешенство стали,
                                                                         терплю.
Как глаза угасающей раненой птицы,
                                                                молю. 
Как умеют любить на Земле только люди,
                                                                  люблю.


ВОПРЕКИ НЕБЫТИЮ

Семидесятые

 




 



* * *

Вся наша жизнь – 
                              призывный первый крик, 
Последний вздох 
                            и то, что между ними, – 
Всё пишется
                      как есть, на чистовик,
Не Судией,
                  а нами же самими.



И если
             от смятения в душе 
Мы горькие
                    ошибки допустили, 
Их не изъять,
                      не вычеркнуть уже, 
Не изменить
                     ни почерка, ни стиля.



Смешно
              тайком страницы вырезать 
И придавать
                    изысканность былому. 
Что совершилось – 
                                  не переписать. 
Хватило б сил
                         продолжить по-иному!

1976 г.
 
* * *


Как это просто:
                             не солги 
Ни самому себе, ни прочим.

Так отчего бессонны ночи 
И под глазницами круги?

Как это просто:
                              не смолчи, 
Коль сердцу истина известна.

Так отчего мы бессловесны
И перед Совестью ловчим?

Как это просто:
                              не суди, 
Когда других судить не вправе.

Так отчего же мы лукавим 
И среди судей  впереди?

Как это просто:
                               не сверни 
С пути, что избран был когда-то.

Так отчего мы воровато 
Петляем след в иные дни?

Чего уж проще! 
                               глубоко
Усвоить заповеди эти...

Но кто, живущий на планете, 
Солжёт, что это так легко?!

1976 г.

* * *

Собрав последние гроши́,
В такси усевшись триумфально,
На карнавал своей Души
Я прибыл гордо и нахально.

За грубой дверью кабака
Наяривали вальс игриво
Надежда, Влюбчивость, Тоска –
Прекрасно сыгранное трио.

У стойки, отыскав объект,
Весьма изысканно и едко
Вёл искушённый Интеллект
Свой тайный флирт с Мечтой-кокеткой.

В священном праведном пылу,
Припомнив прошлые беспутства,
Благоразумие в углу
Снимало стружку с Безрассудства.

Вспотевший Страх к столу припал,
И, наполняя два бокала,
Бесстыдство
                     Скромности овал
Усами страсти щекотало.

Под эту шумную возню,
Презрев наскучившие сцены,
Ушла Расчётливость в меню,
Молчком прикидывая цены.

И в туре вальсовом спеша
За карнавальной маской белой,
Печаль от Счастья – ни на шаг,
Как тень, прикованная к телу.

1971 г.



* * *

Гроза! Гроза!
Глаза – в глаза!
Срывайте, люди, тормоза!
Крушите 
               рёберную клеть!
Не дайте 
              сердцу умереть!

Глоток любви... глоток вина...
А жизнь проходит, старина!
Как в астме, корчится душа!
Живём – почти что не дыша;
Язвим, выдавливая смех.

Желанья, скрытые от всех,
Прорыва так и не найдут.

Осточертели сотни пут
И обветшалые слова –
Призывы,
               лозунги,
                             "ать-два!",
И ощущенье
                     шутовства
В парадном марше
                                большинства.

...А где-то там растёт трава –
Зелёная, она жива...
А где-то там – стремглав ручьи!
Прохладные, они ничьи...

А где-то там... а где-то там...

Ах, Хомо Сапиенс Адам,
Не лезет яблоко в твой рот –
Оставь другим запретный плод.

1970-71 гг.
* * *

Звени, струна моя, звени!
Не умолкай ни на мгновение!
Я знаю: роскошь в наши дни
Лицо и собственное мнение.

Мы все имеем уши, нос,
Глаза и родничок на темени...
Вдыхаем, как приблудный пёс,
Унылый, затхлый запах времени,
И чуем подлости размах,
И чтим холопские обычаи.
Царит и множится впотьмах
Тысячеликое Безличие.

Воспроизводятся носы,
Ресницы, подбородки, челюсти...
Ползут с фабричной полосы
Анатомические прелести.
И, по программе хромосом,
По всем законам анатомии,
Они сливаются потом
В стандартные физиономии.

Безличье – в ранг возведено!
Его не привлекают сложности.
Оно сомнений лишено,
Оно – залог благонадёжности.
Любую жвачку с рук берёт
(Ещё и кланяясь заранее).
Шажок назад, шажок вперёд –
Неважно! Было б указание!

Из всех казённых рупоров
Лицом ОНО провозглашается.
И под фанфар хвалебный рёв
Сопит Безличье, размножается,
И взять старается в кольцо,
И жадно поглотить торопится
Того, кто сохранил Лицо,
Кто не желал бы уподобиться.

1971-72 гг.
* * *

Вот на этой старой сцене
Я рисково кавээнил.
И смотрело партбюро
Косо
         на моё перо.

Проверяло стих весёлый
На наличие крамолы:
Не содержится ль намёк
Где-то рядом, между строк?

Представляя свой сценарий,
Я мрачнел, как карбонарий:
Что найдёт на этот раз
Цензорский циклопий глаз?

Как выкручиваться снова,
Чтоб спасти живое слово,
Чтоб какой-нибудь дебил
С ходу всё не зарубил?!

Чтоб не стал для остолопа
Слишком ясен стиль Эзопа,
Чтоб не понял сквозь стихи,
В чём сатира на верхи...

Да не так-то просто было
Неких цепких "крокодилов"
Вокруг пальца обвести.
И, стремясь хоть часть спасти,
Я стоически лукавил,
Сам себя безбожно правил,
Убирая эпатаж
Там, где красный карандаш
Ставил жирные вопросы.

С тех времён-то смех и слёзы
Стали снадобьем моим.
И внутри я – грустный мим.

1971 г.

Горький юмор, на грани сарказма, вообще был свойственен нашей команде и большинству её представителей. 
Знакомьтесь: Колпаков Владимир Николаевич (сокр. КВН), или – из-за большого роста – просто Бен (без всяких там английских "Big"). 
Остроумный, безалаберный, смешной, вечно влипавший в анекдотические истории...
Во имя космической медицины согласился участвовать в эксперименте и пролежал в горах без движения около двух месяцев. Чуть не свихнулся, но заработал свои кровные 300 рублей (бешеные деньги!). На кои и угостил всю компанию...
Слишком рано покинул сей мир.






Наум (Нёма) Гольдберг, один из самых интеллектуальных участ-ников кавээновских игр.
Как и его отец, Пётр Наумович, обладал неплохим литературным даром. Тонко чувствовал сцену.
И в профессиональном плане пошёл по отцовским стопам: перевёлся на военно-медицинский факультет Томского мединститута, дослужился до полковничьих звёзд.
Живёт и работает в Томске.








Очки и интеллигентская щупловатость нашего актёра и фотокора Аркаши Максимова не помешали ему стать видным специалистом в области физиологии экстремальных состояний, пройти через горы, пустыни и моря, пережить одну из самых трудных советских антарктических экспедиций (27-ю), заслужив орден за героизм, защитить докторскую и возглавить Международный научно-исследовательский центр "Арктика" в г. Магадане.











Об Андрее Таджибаеве что долго повествовать?! Взгляните на его открытое, симпатичное лицо – и вам многое станет ясно.
Надёжный, тёплый, излишне доверчивый. Таких люди любят, да жизнь не щадит...
Впрочем, по моим сведениям, сейчас он в звании полковника успешно руководит одной из военных поликлиник г. Москвы.




Эх, видел бы ректорат, что творилось на сцене актового зала КГМИ в вечерне-репетиционное время!
Тельняшку рвёт хулиганистый Толик Хандуев, который занимал до недавнего времени высокий пост в военно-медицинском управлении Минобороны Казахстана.

В полёте с кружкой (видимо, предварительно опустошённой) самый "худенький" (вес более 100 кг) кавээнщик всех времён и народов Шамиль Чынгышпаев, ныне доктор медицинских наук, профессор, директор международной высшей школы медицины МУК Кыргызстана.



Жаль, что микрофон узурпировал Эрик! Передай он его стоящему рядом Жене Новикову, зал услышал бы золотой голос вуза.
Это был прирождённый оперный певец! А кем, простите, стал? – всего лишь психиатром. Правда, профессором. И в Москве.








Мой лучший кавээновский сценарий "Седьмое путешествие Синдбада". Самодурствующий восточный (читай: советский) повелитель (то бишь я, второй слева) отправляет студента Синдбада-морехода (В. Колпаков) на поиски счастья (тема игры, спущенная горкомом комсомола, звучала по-козьмапрутковски: "Если хочешь быть счастлив...").
Дело кончилось жёстким разносом стихов и в горкоме, и на партбюро института, но, тем не менее, кое-что из написанного удалось отстоять. 
Весна 1969 года.
Урок не прошёл для нас даром. Цензура на кавээновском поле становилась всё свирепей (через пару лет игру и вовсе закрыли). А мы успели заблаговременно преобразовать свою команду в СТЭМ – Студенческий театр эстрадных миниатюр.
Первое выступление СТЭМа КГМИ. Октябрь 1969 г.

Стэмовцы исполняют мои пародии на хит того времени – популярную песню о зайцах из кинофильма "Бриллиантовая рука". 1969 г.
Второй слева – Лёня Коломиец, умудрившийся как-то упасть... с пятого этажа общежития и отделаться минимальным ущербом здоровью. Хвала Аллаху и участникам коммунистического субботника, вскопавшим землю под окнами общаги! Не то не было б сегодня в Бишкеке классного специалиста по ядерно-магнитно-резонансной томографии.
А здесь несчастный школьный учитель (В. Колпаков) на примере гвоздя пытается вдолбить "малолеткам" азы урока труда, за чем укоризненно следит с портрета задвинутый куда-то в угол Владимир Ильич.

Встреча первостэмовцев 20 лет спустя. На переднем плане подполковник 
Н. Гольдберг и санврач В. Колпаков; во втором ряду – профессор А. Зарифьян, ассистент кафедры хирургии Ш. Чынгышпаев, врач-офтальмолог Л. Бушуева, с.н.с. В. Фроленко, герой-полярник А. Максимов и доктор М. Таранов. 
1989 год. До распада Союза ещё есть время, все, слава Богу, живы и не потеряли пока ни волос, ни головы.
 
* * *

Ж. Гийотену,
врачу-изобретателю, 
гражданину и гуманисту

Хотя топор
                   весьма остёр,
И неожиданен,
                          и скор,
Хотя и падал он 
                           с плеча
Обученного
                     палача,
Но был порой
                         не по плечу
Загривок жертвы
                              палачу,
И тот рубил
                    не раз, не два,
Пока слетала
                       голова.


Страдали жертва
                             и... палач,
Пока
         один французский врач
Всех мастеров
                         заплечных дел
За тяжкий труд
                          не пожалел
И заменить решил
                                машиной.
Её назвали
                   гильотиной,
Увековечив
                    (мысль нетленна!)
Гражданский подвиг
                                   Гийотена
И революции
                        престиж!
В дни казней
                       ликовал Париж!
Топор окончил
                          с шеей битву.
Тяжёлая
               стальная бритва
Его блестяще
                       заменила:
Она мгновенно
                          шеи брила,
Освобождая
                     от голов.
Отсюда
             вывод мой таков:
Когда врачи
                     изобретают,
То следом...
                      головы слетают.

1971 г.


* * *

Маясь 
          в клетке зоосада,
Прозреваешь 
                      без труда:
Жизнь – 
               не лучшая награда,
Смерть – 
                не худшая беда.

1975 г.


* * *

Одной ли Природе решать суждено,
Засохнет иль колосом станет зерно?
Развиться талантам своим не мешай.
На гены надейся, да сам не плошай!

1975 г.
* * *

Судьбу свою не облегчая,
Утратив радость и покой,
Мы вечно что-то изучаем:
Нейтрино, 
                 космос, 
                              мозг людской...

Средь прочей 
                        фауны и флоры
Себя богами ощутив,
Заводим 
               яростные споры,
Срываясь в жалкий примитив.

И, возвеличивая сдуру
Извилин 
               серую кору,
Ведём, впадая в авантюру,
С Природой 
                     дерзкую игру:

Планете 
              вспарываем 
                                   вены,
Балу́ем 
             с атомным ядром,
Переиначиваем 
                           гены,
Воспроизводим 
                           град и гром,
Чудим 
            на суше и на водах...

Как вдруг пронзит 
                                в один момент:
А не проводит ли 
                              Природа
На нас самих 
                      Эксперимент?!

1975 г.
 
* * *

Гении 
           хотя не долго жили,
Но пути-дороги проложили.
Мы же о подобном не мечтаем –
Дружно 
             те дороги подметаем.

1975 г.

* * *

Довольно 
                мудрствовать лукаво!
Спеши налево
                        иль направо,
Хоть вниз,
              хоть вверх,
                             хоть по прямой –
Финал один, приятель мой!

Ведь лента 
                  времени 
                                ползёт
Вперёд
             и только лишь вперёд.
И в неизбежный строгий час
Придётся каждому из нас,
Смирясь,
               сойти с неё, друзья,
В загадочность
                          Небытия.

1976 г.
 
Почему в моих стихах, даже ранних, подчас звучит тема смерти? Не знаю. Быть может, потому, что чёрная Гостья уже не раз побывала в нашей семье. Или в связи с тем, что свой первый послевузовский год работы я начал с кафедры патологической анатомии – печальной философии медицины... Трудно ответить. Но многие стихи того периода, особенно сценарии, действительно родились у меня... в морге. Сатира стала приобретать мрачноватый оттенок, чем не преминули воспользоваться отдельные "доброжелатели", настучавшие об этом в ректорат и партбюро.
Сейчас с улыбкой вспоминаю учинённые мне допросы-разносы: 
– Товарищ Зарифьян! Своей пародией на защиту диссертации вы опорочили наш Учёный совет!
– Простите, но в данной постановке всё действие происходит в аду, в учреждении, именующемся НИИКАКИ (Научно-исследовательский институт кое-каких актуальных исследований). Где вы обнаружили здесь название КГМИ? Или показанное СТЭМом действительно похоже на ваш Учёный совет?..
Выйти из годичной опалы нам помогло только триумфальное выступление театра на фестивале "Студенческая весна Киргизии – 71".


Тем и завершился патологоанатомический отрезок моей педагогической деятельности, засвидетельствованный данным снимком, где я, ассистент упомянутой кафедры, В. Фроленко, поначалу тоже патологоанатом, и Эркин Исмаилов, патофизиолог, находимся в нежном девичьем окружении. 1971 г.

 
Вскоре мне поднадоело царство Аида и со словами: "Не могу сказать, что в морге я испытывал восторги. Путь в науку очень долог – потружусь как физиолог" – ваш покорный слуга сделал решительный шаг от патологии к норме: стал аспирантом кафедры нормальной физиологии КГМИ, которой тогда (как и по сей день) руководил энергичный профессор Санжарбек Бакирович Данияров 
(6-й слева в верхнем ряду).
Аспирантура заслонила на время репетиции, сценарии и прочие общественные дела. Исключение я сделал только для Совета молодых учёных КГМИ, где, на правах зам. председателя, содействовал организации школ-семинаров для преподавателей вуза, куда приглашались не только видные медики, но и философы, кинорежиссёры, артисты, писатели и поэты.



На снимке: в гостях у нашего совета ректор 2-го Московского медицинского института, лауреат трёх Государственных премий, академик Ю.М. Лопухин (бывший фрунзенец, учившийся с 1942 по 1946 год в КГМИ). 1974-75 гг.
 
Работа, идею которой мне подал шеф, была связана с изучением механизмов регуляции деятельности сердца в условиях высокогорья.
О счастливая аспирантская пора! Поездки в горы (подальше от цивилизации), мои милые дрессированные собачки, белоснежные крысы, дикие сурки... Свобода делать то, что хочешь! И, наконец, досрочная (в паре с Аширалы Зурдиновым, являющимся сегодня главным фармакологом республики) защита кандидатской 14 июня 1978 года. Тоже в каком-то смысле театр, но только научно-академический.

Вот он, сей "исторический" миг! За правой трибуной – взволнованный соискатель, слева – один из моих официальных оппонентов, профессор Бейшен Турусбекович Турусбеков (вторым был профессор А.Ю. Тилис, а неофициальным оппонентом – знаменитый уже в те времена профессор М.М. Миррахимов); председательствовал известный анатом, неунывающий одессит профессор 
А.Л. Лейтес.
После голосования этот крошечный, невероятно подвижный и насквозь прокуренный трудоголик поздравил меня в свойственной ему манере: "Ну шо, Зарифьян, отстрелялся? Теперь бери бутылку и приходи ко мне, сбацаем "Мурку".
А умирая сравнительно молодым, Александр Львович проявил удивительное мужество и благородство: позаботился обо всех своих аспирантах, продолжал править их диссертации и, не желая никого утруждать, даже сам составил о себе некролог.
 



Через всю жизнь пронесу благодарность своему аспирантскому руководителю, ныне академику С.Б. Даниярову.
Будучи не только учёным, но и ректором вуза, сильным администратором, он с пониманием относился к моим метаниям между наукой и поэзией. И хотя предпочитал видеть во мне соавтора научных статей и монографий (последних у нас две), но без каких-либо просьб и намёков с моей стороны поведал о странноватом аспиранте своему свату, знаменитому писателю Чингизу Айтматову, а также первому секретарю Союза писателей Киргизии Тендику Аскарову. Это в какой-то степени послужило толчком к появлению в 1979 году моей первой журнальной подборки стихов, а в 1983 – к изданию небольшого поэтического сборника "Вопреки небытию".
Спасибо шефу, который не пытался подрезать мне крылья.
 
ПРИТЧА О ВАСЬКЕ-ЛЕТУНЕ


Случилось так,
              что человек взлетел...
Он сам того,
              представьте, не хотел,
Но размечтался,
                   вскинул локотки – 
И птицей взмыл,
                    рассудку вопреки!


Был воздух чист,
                прохладен и текуч...
Он головой
                   касался синих туч,
И каждый вздох
                был сочен и глубок,
И поплыла
                 Земля куда-то вбок,


А вместе с ней –
                         бетонные дома,
Родной завод,
              центральная тюрьма...
Но наш герой
                      не видел ничего,
Так захлестнула
                         эта страсть его!


Летал, парил,
                     покуда не устал,
И опустился тихо
                       в свой квартал.
(Возможно,
              стосковался по жене?)
Той ночью
               улыбался он во сне...
 
Но весть под утро
                              обошла народ:
Летун какой-то
                          в городе живёт!
Ему "Восток" 
                       и на́фиг не нужон –
Сам, в одиночку,
                           действует, пижон!

Им, значит, можно,
                                этим летунам?!
Им, значит,
                   всё дозволено?!
                                             А нам?
Корпишь в цеху
                          да гонишь встречный план,
А кто-то там летает,
                                  словно пан?!

Здесь дым глотаешь,
                                   в копоти живёшь,
Долги считаешь,
                           самогонку пьёшь,
Тут не достать
                         билет на самолёт,
А им бесплатно
                          хочется в полёт?!

А ежли он
                 на Запад порешит?
А ежли он
                 по воздуху сбежит?!
Такому – тьфу! –
                         проделать тыщу миль!
Возьмёт себе
                      и двинет в Израи́ль?! 

Молва – молвой,
                            но за молвою – факт.
Про этот случай
                           был составлен акт,
И делу дан
                  официальный ход:
Смутьян какой-то
                              в городе живёт.

Как подытожил 
                           милиционер,
Мужик 
           опасный подавал пример!
Коль не пресечь,
                            так скоро – вашу мать! –
Любой дурак
                      научится летать.

А уж тогда,
                   начальство, не взыщи!
А уж тогда
                   людей ищи-свищи!
Начнут сигать свободно 
                                         вверх и вниз –
А кто же будет
                         строить Коммунизм?!

Вопрос при всех
                            поставлен был ребром!
Он прозвучал,
                       как олимпийский гром!
До высших сфер
                            та новость донеслась,
И приказала
                    опытная власть:

"Найти тотчас,
                       не медля, летуна.
Но так, чтоб – ша!
                              Чтоб – гладь и тишина!
Вдруг он еврей?
                           Абрам иль, скажем, Хайм?
Ну как на то
                     посмотрит Курт Вальдхайм?! 

Процесс устроить
                               нынче не резон –
Лишь новый шум
                              поднимется в ООН.
Опять начнут нас
                              Штаты мордовать,
Опять не станут
                           с нами торговать ...

...Но агентура 
                        выяснила тут,
Что летуна
                  Василием зовут.
И некто хмурый
                            рявкнул наверху:
"Прикрыть в момент
                                   всю эту чепуху!"

Искали долго
                       нужную статью,
Гражданскую
                       и уголовную...
Но он не пил,
                      не буйствовал, не крал –
В воскресный день
                                над городом летал.

Судья, зануда,
                         не нашёл ответ:
Пятнадцать суток?
                               или десять лет?

Тут даже срок
                        нельзя условный дать!
Что остаётся? –
                           ПЕРЕВОСПИТАТЬ!

Могуч и крепок в этом 
                                       наш Союз!
Инстанций – тьма,
                              на цвет любой и вкус:
Домком, местком,
                             профком, райком, горком... –
Все говорят
                    железным языком!

Как гвозди,
                   входят в голову слова!
Бьют топоры,
                       валяются дрова.
Чтó бунтовать?!
                          Общественность – она
В любых делах
                          полезна и нужна!

..."Послушай, Вася,
                                  ты ж – рабочий класс!
Чего ж ты
                 отрываешься от масс?!
Ну вот, взлетел –
                            да рухнул рылом в грязь! –
Партиец сел,
                   всплакнув: Эх, Вася, Вась..."

Влез на трибуну
                           Федя-бригадир:
"Всё есть у Васьки:
                                   ванна и сортир!
Чего дурит он? –
                            просто не понять.
Я предлагаю
                     прогрессивку  снять!"

Комсорг вопил,
                         как будто плетью сёк:
"Он дух эпохи нашей
                                  не усёк!
Нет нынче, братцы,
                                 отдыха горбам!
Другие едут
                     на КАМАЗ и БАМ! 

Вовсю идёт
                   идейная война!
А Васька в том
                          не петрит ни хрена!
Вон – план горит,
                             сломали три станка...
А он куды подался? –
                                    в облака!!!"

А крановщица Маша –
                                       сразу ныть:
"Вас, мужиков,
                          в сортире б утопить!
Вы ж, подлецы,
                      готовы – на Луну,
Чтоб обездолить
                            деток и жену!"

Жена завыла
                      голосом дурным:
"Ой, Вася, брось
                            летать по выходным!
Чего там делать,
                           в небе, среди стай?
Уж лучше пей,
                         да только не летай!"

Но муж, дурило, 
                           на рожон полез:
"Мне всё равно
                          нет жизни без небес!

Пусть хоть "строгач", 
                                     хоть камеры глазок –
Лишь только б в высь
                                      взлететь ещё разок!"

Каков наглец!
                       Упрямый, как осёл!
Ну наконец
                    оформлен протокол:
Всё обсудив,
                      решает коллектив
Взять на поруки,
                            выговор влепив.

Тут Вася наш
                       вошёл, поди ж ты, в раж:
Со сцены прыг –
                             и заложил вираж!
На всём виду
                     у согнанных людей
Проплыл к стене
                             с портретами вождей.

Он пыль смахнул
                             с главнейшей бороды,
Снял со второй
                         мушиные следы,
Глаза
          двум первым классикам протёр
И, не смущаясь,
                           к третьему попёр ...

От сих проделок
                            обомлел народ.
Раздался гул
                     и шёпот: "Во даёт!"

И – визг партийца:
                                "Прочь от Ильича!
Да это ж псих!
                        Позвать сюда врача!"

...Врач осмотрел
                              "больного" на дому.
И хоть не разобрался,
                                     что к чему,
Но начертал:
                      "летательный синдром".
И прописал
                   покой, постель и бром.

Потом учёных
                         каста собралась,
И формул чётких
                              заструилась вязь.
Позвали Васю:
                          "Ну-ка, сигани".
Он сделал круг –
                             задумались они...

Сказал конструктор,
                                 в лётном деле ас:
"Хоть данный факт,
                                  коллеги, против нас,
Но – где мотор? Где хвост?!
                                               Где фюзеляж?!
Нет, это был
                     мираж, а не вираж!

Закон Бернулли
                           здесь не примени́м!
(Тут Вася взвился
                               соколом над ним.)
Придётся, парень,
                             посидеть тебе
В аэродинамической 
                                   трубе".

"Подъёмной силы – ноль! –
                                            вскричал второй. –
Послушай, Вась,
                            ты, может, и герой,
Но надо быть
                       немножко поскромней.
Нельзя же всех
                          считать себя дурней!

Давай-ка вниз спускай 
                                     свой тощий зад.
Ты – человек,
                       а не аэростат.
Атаки угол,
                   братец мой, не тот,
Чтоб из себя
                      ты корчил вертолёт.

А если взлёт
                     по принципу ракет,
Так у тебя
                 удельной тяги нет!
Сам разделить попробуй
                                         R на G. 
Вот молодец!
                      Снижается уже!.."

Биолог вставил:
                           "Данный деградант,
Скорей всего,
                      уродливый мутант.
Тут ген виной,
                       причина только в нём:
Переизбыток
                      птичьих хромосом!"

Не ведал Вася,
                        что такое ген,
Но знал зато
                     про хрен и автоген;

И полетел
                 к буфету напрямик,
И к дорогой
                    "Перцовочке" приник.

Летал с пол-литрой
                                 он вокруг стола,
Порой в сердцах
                              прихлёбывал с горла...
А за столом
                    мудрёный вёлся спор,
Больших умов
                        учёный разговор.

Философ взял
                       правления бразды:
"Хоть многотомны
                                классиков труды,
Но я нигде,
                   учтите, не читал,
Чтоб пролетарий
                             в воздухе летал!

Явленье это
                    трудно объяснить,
Но диамат –
                     спасительная нить!
И раз в трудах
                         не значится оно,
То, значит, быть
                            в природе не должно!

Всё остальное –
                           чушь и оккультизм,
Субъективизм,
                        гнилой идеализм!
За то ль боролись
                             деды и отцы,
Чтоб веру их
                     поганили юнцы?!
Эх, паренёк!
                     Ведь прадед твой не зря
Погиб в боях
                      за знамя Октября!
Висишь себе!
                       Куражишься притом!
Рабочий парень ты,
                                 а не фантом!"

Тут Вася всхлипнул,
                                   тяжело дыша...
(Сказалась в нём
                             простецкая душа;
Аж повело
                  от горечи во рту!)
Вошёл в пике – 
                       и рухнул на тахту!

К утру Василий
                           мирно сел за стол
И заявил,
               откушавши рассол,
Слезы скупой
                       и горькой не тая:
"Да, признаю
                       свою ошибку я".

С тех пор наш Вася
                                 праведно зажил:
План выполнял,
                           о небе не тужил.
Лишь по ночам
                          брала его тоска:
Всё снились,
                     снились,
                                   снились
                                                облака.

И вот однажды
                         (что за вещий сон!)
Проснулся он
                      и вышел на балкон.

Шёл дивный снег
                              в полуночной тиши...
Белейший снег...
                             Простор...
                                               И – ни души...

И было всё
                   уже предрешено! 
Васёк рванулся,
                           оттолкнулся – но
Не стала ярче
                       звёзд далёких медь:
Он больше
                   никогда
                                не смог взлететь.

1975 г.

 
* * *

Надоело робко прятаться в тени. 
Вспыхни, небо! 
                  Молодецки подмигни 
Яркой молнией  праматерью огня,
Спесь сбивая 
                       с разленившегося дня!

В духоте
               картавым громом
                                             огрызнись! 
Над Землей
                   остолбенелой
                                          наклонись,
А мгновение-другое погодя,
Дай нам щедрого
                              державного
                                                  дождя!

1975 г.


* * *

Придёт ли время оглянуться, 
Отринув всё, что не по мне?
Придёт ли время прикоснуться 
К одной-единственной струне,

Назначив дерзкое свиданье,
Признаться Музе: "Ай лав ю!",
Уверовать в своё призванье,
В самодостаточность свою? –

Чтоб на виду, а не украдкой 
Войти с разбега в звёздный час, 
Когда сгорают без остатка, 
Не оставляя про запас.

1976 г.
 
ОГНИ

Что может быть 
                           враждебней и страшней, 
Чем бездна тьмы, 
                             в которой нет огней?!

Плен черноты 
                        безжалостен и хваток.
Зрачок стремится
                              сквозь её покров
Узреть огни
                     пылающих костров,
Настольных ламп,
Посадочных площадок,
И блеск реклам,
И пламя очагов,
И торопливый промельк сигареты,
И лепесток свечи, и маяки...

Была бы жуткой 
                            ночь моей планеты, 
Когда бы вдруг 
                           погасли огоньки!

Пылайте ж, 
                   соты окон городских! 
Да здравствует 
                         зигзаг случайной спички, 
Циклопий глаз 
                         внезапной электрички, 
Огни машин 
                      и тысячи других!

Они текут,
                  как радужные реки, 
Толпятся,
                пляшут,
                             движутся в строю...
И каждый  это весть о Человеке, 
Гимн Жизни, вопреки небытию!

1976 г.
 
* * *
Спасибо тебе, 
                      сумасшедшая наша работа, 
За то, что приносишь 
                                    тревоги, дела и заботы, 
За то, что нет времени 
                                      щупать свой пульс поутру, 
За то, что с тобой 
                              не замечу, когда я умру.

1976 г.

* * *

В поступках – оправданье буден. 
И до чего ж порою труден 
Наивный, добрый или гневный 
Поступок,
                 подвиг повседневный! 
Итог невидимых борений, 
Он – вне наград и поощрений, 
Хвалебным не воспет пером. 
Но мир наш держится на нём.

1976 г.

* * *

Да, из хао́са вздыбились светила! 
Да, из хао́са взвился рой планет! 
Какая сокрушительная сила! 
Ей равной до сих пор, пожалуй, нет.
Перед такой не стыдно на колени
Смиренно пасть и глаз не открывать.
И всё-таки – не надо восхвалений,
И всё-таки – не стоит забывать,
Что не было б ни духа, ни исканий,
Ни музыки, ни звёздного витка,
Когда б не зародилась в Океане
Та, первая, та капелька белка!

1976 г.
* * *

Жизнь течёт 
               в обыденных границах,
День за днём 
                       бегут вперегонки...
Старый стол,
                      научные страницы,
Телефона 
                поздние звонки...
Сотни дел ближайших 
                                       намечаешь, 
Расписав 
               до мелкого штриха...

Но внезапно
                      остро ощущаешь 
В сердце завязь 
                          нового стиха.

Он влетает дерзкою строкою,
Распугав ряды заумных фраз!
Что за блажь?! 
                        Возможно ли такое:
Вознестись мгновенно 
                                      на Парнас
Без игры 
              на златострунной лире,
Без крылатых 
                        призрачных коней?!

Просто вдруг 
                       в прокуренной квартире 
После долгих 
                       выстраданных дней, 
В ночь одну, 
                     в какое-то мгновенье 
Вас освободят от немоты 
Звёздный жар, 
Озноб стихосложенья 
И бумаги белые листы!

1975 г.
 
Являясь медиком, я поначалу стоял несколько особняком от городской литературной среды. Помнится, ещё в 1964 году заглянули как-то в наш институт местные молодые поэты: Лёва Аксельруд, Витя Попов, кто-то ещё... Почитали свои стихи – впечатлило! Но в литобъединение "Рубикон", переименованное самими его участниками в "руб на кон", сильно не потянуло. Вскоре, однако, кавээны сблизили лечфак с филфаком, и в мир моего общения вошли:
Света Суслова, воистину светлая, порывистая, сражавшая всех своими пронзительно-талантливыми строфами. 
Сегодня она по праву является ведущей русскоязычной поэтессой Кыргызстана, имеет множество авторских книг, звания лауреата премии ЦК ВЛКСМ и заслуженного деятеля культуры, издаёт журнал и увлеклась переводами восточных поэтов. А в моей памяти всё продолжает звучать её раннее: "Я устала ждать тебя, принц! Оставайся уж там, за лесами. Мне теперь не нужны корабли даже с алыми парусами".

Слава Шаповалов, выглядящий здесь как поэт-декадент начала прошлого века. Он быстро заявил о себе как зрелый мастер слова, тонко чувствующий язык не только Чехова и Толстого, но и потомков Манаса. Посему прославился как своими стихами, так и блестящими переводами. Заодно преуспел и на ниве науки: доктор филологии, профессор, проректор Национального университета. Заслуженный, орденоносный, лауреатский – чего и следовало ожидать!

Саша Никитенко, вид которого на данной фотографии выдаёт в нём рыцаря ринга (он действительно хорошо боксировал) и открытого человека. Эта открытость (достоинство, доброта), помноженная на природный дар и сильный характер, подарили миру неординарного стихотворца, о чём хорошо знают читатели нашего поколения. 
И хотя теперь А. Никитенко радует нас в основном репортажами на спортивные темы (выживать-то надо!), для меня он прежде всего – поэт.
Рину Файсханову (ныне Приживойт) кто-то недавно назвал "королевской коброй" республиканской журналистики. Что ж, она и в юности отличалась меткостью суждений и бритвенно-острым язычком. Поэтому совершенно органично занимает в данный момент пост шеф-редактора отдела политики многострадальной газеты "Моя столица". 
Но мало кто знает, что то же самое перо способно рождать нежные, болевые стихи, что Рина – большой ценитель творчества бардов и в зрелые годы освоила гитару, чтобы иметь возможность самой исполнять любимые 
песни.
А эта юная пионервожатая никогда не одолевала никого собственными творениями, но без неё, без Тани Стаценко (в замужестве Буримовой), невозможно представить себе упомянутый дружеский круг.
Она не только филолог (культуролог), но и прирождённый коммуникатор, связующий мостик между сердцами многих людей. Даже пережив несколько лет назад большую трагедию, Татьяна Андреевна (так её величают студенты Кыргызско-Российского Славянского университета) не сломалась, не ожесточилась – напротив, стала ещё больше раздавать себя людям.
Конечно же этими милыми лицами далеко не ограничивается русскоязычная культурно-поэти-ческая атмосфера моей молодости. Не могу не вспомнить добрым словом нашего старшего друга Сергея Андреевича Фиксина, Евгения Колесникова, Михаила Ронкина с его неизменным соавтором, покойным актёром театра русской драмы Эммануилом Прагом, Колю Пустынникова, Свету Луговую, Раю Горбачёву, Сабыра Куручбекова. Грешно позабыть своеобразного Асфандияра Булатова, известного поэта и кинематографиста Улана Токомбаева, чудную во всех отношениях Малику Шабаеву, которых мы, к несчастью, недавно проводили в последний путь...
Были в этом же сообществе и будущие журналисты, литературоведы: юные Вити – Шлоев и Александров, Саши – Миртов и Кацев, Володя Козлинский, более опытный Валера Сандлер...
И пусть кое с кем жизнь потом развела, но, честное слово, помнится только хорошее...
 
* * *

Всё это было.
Всё уже случалось 
В иные дни, 
                     в иные времена...
И в миллионах судеб 
                                    повторялось,
Как свет и тень,
Как осень и весна.

Всё это было:
                        взлёты и провалы,
Последний жест 
                            на краешке земли,
И чьё-то сердце 
                           в горле застревало, 
И чьи-то губы 
                        песню не нашли...

Всё это было:
                       мужество потери,
И радость встреч,
                             и встречная печаль,
И на пути к необходимой вере
Крутых сомнений 
                               жёсткая спираль.

Всё это было:
                        таяла минута,
Бродяжил дождь, горланил поздний люд... 
И кто-то ждал, охвачен той же смутой, 
Когда слова заветные взойдут...

Всё те же чувства миру поверяя,
Рождался стих во тьме...
                                          И я сейчас
Неповторим лишь тем,
                                        что повторяю
По-своему,
                  а значит  в первый раз.

1975 г.
* * *

Стремительно
                        меняются зрачки. 
Их беглый пульс 
                            не подлежит подсчёту,
Он лихорадит часто... 
                                      И порой
Они, мгновенно сжавшись 
                                             от обиды, 
Уходят в глубь, 
                         на дно озёрных глаз. 
Но через миг 
                      пружина любопытства 
Заставит их 
                    раскрыться беззащитно –
Так широко, 
                      что чернота глубин 
Вдруг станет голубой
                                     и удивлений 
Круги 
         пройдут по ней, 
                                  как по воде...

Искусство удивляться! 
                                           в нём одном
Весь человек, 
                       доверчивый и нежный.

1975 г.


* * *

Есть 
        в раздумье одиноком 
Неподвластность суете...

Ночь
        пасьянс горящих окон
Разложила в темноте...

1976 г.
* * *

У порога спящего вокзала, 
После бега жаркого устав, 
Улица, как гончая, лежала, 
Свой язык бессильно распластав.

Светофор
                 нахохлившейся птицей 
Исподлобья брызгал желтизной. 
На домов причудливые лица 
Падал снег...

И в пустоши ночной,
Вдоль притихших выснеженных линий
Прогуляться вздумав до зари,
Как один, хвосты свои павлиньи
Распустили дружно фонари!

Всё вокруг казалось незнакомым,
Словно здесь я прежде не бывал.
Зимней ночью
                          в двух шагах от дома
Город мой меня околдовал...

1975 г.



* * *

Загудело победно и звонко!
Хмель зелёный повис за стеклом...
И продрогшее дерево бронхов
Захлебнулось апрельским теплом!

Хоть изрядно зима измотала,
Хоть немало подкинула бед,
Позвонки она мне сосчитала,
Но сломать не сумела хребет!

Весна 1975 г.
ТУМАН

Туман –
               и ослепшие фары по городу ползают сонно.
Туман –
              и поблёкли бульвары,
                                                   и люди бредут отчуждённо.
Туман –
               и тревожными стали 
                                                   доселе привычные звуки. 
Туман –
              и размыты детали,
                                              и все, как один, близоруки. 
Туман –
               и забытые страхи
                                             в момент вытесняют всю удаль. 
Туман –
              и угрюмые птахи
                                            рождаются из ниоткуда. 
Туман – 
               и язвительный разум
                                                   стоит над душой конвоиром.
Туман –
               и тоскуем мы сразу по некогда ясному миру.

1976 г.

* * *

За миг до смерти 
                              станет вдруг легко...

Откатятся куда-то далеко
Слова
          и лица,
                     что с тобой простились.

Вобрать последний воздух глубоко
И в небеса взглянуть 
                                    так широко, 
Чтобы в зрачке 
                          все звёзды уместились!

1975 г.
БЕГА

Не цель, не вечности загадка, 
Не страсть, не пылкая мечта –
Нас поглощает без остатка
Чудовищная суета.

Который год уж энергично 
Мы копошимся и пылим,
Забыв, как водится, о Личном;
Мобилизованы своим 
Служеньем обществу и строю,
Что имитируется сплошь.

Глаза усталые закрою, 
Но от расплаты – не уйдёшь!

...Где краски солнечной палитры,
Высоких храмов купола?!

Как головы Лернейской Гидры, 
Растут и множатся дела, 
Изобретённые напрасно. 
С того и мечешься, ворчишь, 
Энтузиазма от маразма 
Подчас в себе не отличишь!

А разум спит, 
                      душа мельчает,
Проходят вёсны и снега...
Но мы того не замечаем,
У нас – житейские бега.

Безжалостно 
                     Земли вращенье! 
День – набекрень, 
                              листы – пусты. 
И что осталось? –
Ощущенье
                  нелепой,
                                рабской суеты.

1975 г.
* * *

Довольствуясь житьём-бытьём,
Не отщепенцы, не герои,
На жалком опыте своём
Мы пониманье мира строим
И, слыша только свой мотив, 
Бездарно громкий и условный, 
Изводим жизнь, не ощутив 
Необъяснимой связи кровной 
С высоким небом тишины, 
Большой водой и ясным светом, 
Дразнящим запахом весны, 
Лицом, что разумом согрето,  
Единым миром бытия, 
Столь маленьким и бесконечным, 
Безжалостным и человечным, 
В котором крошечное "Я"
Боится затеряться – но
К нему стремится всё равно!

Наступит ли
Тот высший взлёт,
То долгожданное слиянье,
Что породнит нас с Мирозданьем
И этим Личное спасёт?!

1976 г.

* * *

Из года в год всё пристальней и строже 
Мы счёт ведём событиям земным. 
Что вдохновляло  больше не тревожит,
Что ослепляло  кажется смешным.

Не в том ли смысл извечного движенья –
Чтоб дошагать до тех завидных лет, 
Когда нас возвышают пораженья 
И унижают пиршества побед?

1976 г.
 
В НОЧЬ ПЕРЕД КАЗНЬЮ
(По мотивам вагантов)

Трепещите, горожане!
Это мы, народ лесной!
Разбудить бы вас ножами –
Там, за каменной стеной!

Кто ушёл в лесные братья,
Чтит разбойничий закон.
В наши крепкие объятья
Залетел сеньор-барон.

Ехал он зелёным лесом –
Да пропал! Ку-ка-ре-ку!
Что ж, барону с баронессой
На одном висеть суку...

Город нас петлёй и плахой
Встретить рад.
                         Глуши вино!
Не повесить ли монаха
С господами заодно?

Веселись, лесное братство!
Крест не станем целовать.
На дородство и богатство
Нам, бродягам, наплевать.

Ни дублоны, ни короны
Не заменят вольный день.
Лучший дом – густые кроны,
Пища лучшая – олень.

Солнца свет на смуглой коже
И на лезвии ножа...
Нет для нас гнуснее рожи,
Чем святоша и ханжа!

Пусть враньём, подобным гною,
Захлебнутся города –
Хлебом хлеб,
                       вода водою
Здесь останутся всегда.
Светом – свет,
                        любовь – любовью,
Честью – честь,
                          тоска – тоской...

Там же, в мире пустословья,
За чертою городской,
Вас облает даже шавка.
Не узнаешь нипочём:
Яд,
     клинок
                 или удавка –
Что таится под плащом?!

Осуди меня, Создатель!
Я твой суд перенесу,
Потому что здесь, приятель,
В робингудовском лесу,
Лунный диск светлее, больше,
Звёзд чеканней серебро,
Многолико Зло, но столь же
Многолико и Добро.

Эй, друзья, налейте чашу
Исступлённого вина!
Всё, что было,
                        было нашим.
Ну а смерть –
                         всего одна!

Вспомним вновь бои и пьянки,
Посвист стрел и запах трав...
Как любили нас крестьянки
В глубине ночных дубрав...

Как шальное сердце билось,
Словно конь,
                      летящий вскачь...
Ничего не позабылось!
Чёрт с тобой! –
                           руби, палач!

1975 г.
 
* * *

Удар копья 
                   пришёлся в сердце зверя...
А страшной ночью, 
                                 греясь у огня, 
Охотник прошептал 
                                  в сырой пещере:
"Любовь моя! 
                        Не покидай меня!"


Воитель Рима, 
                        гордый и надменный, 
По миру шёл, 
                       спокойствие храня,
Но повторял 
                      в поэмах неизменно:
"Любовь моя! 
                        Не покидай меня!"


Судьбы десница 
                            рыцаря карала, 
Он падал ниц, 
                       доспехами звеня, –
И слабый шёпот 
                            бился под забралом:
"Любовь моя! 
                        Не покидай меня!"


Наш жёсткий век
                             не падок на сердечность,
Всё холодней
                       иронии броня,
Но те же губы 
                        шепчут через вечность:
"Любовь моя! 
                       Не покидай меня!"

1975 г.
 
* * *

Не я 
            какой-то бес во мне 
Решил пройти тебя до края 
И, древней жаждой изнывая, 
Безумствует в горячем сне.

Не я 
           какой-то бес во мне 
Твои глаза подстерегает, 
Твою улыбку настигает, 
Когда она почти на дне.

Не я –
           какой-то бес во мне
На голубиный профиль детства
И ярко-рыжий хвост кокетства
Готовит в ночь по западне.

Не я –
           какой-то бес во мне
Тебя насмешливостью травит,
Зрачками острыми буравит
Лицом к лицу, наедине.

Не я 
           какой-то бес во мне
Слова, признания, уловки 
Всё подвергает препаровке,
За это мучаясь вдвойне.

Не я 
            какой-то бес во мне,
Сочтя тебя необычайной,
Теперь разгадывает тайну,
Непостижимую извне.

Но ты загадочно смеёшься 
И вечной тайной остаёшься 
С самой Вселенной наравне.

Не я  
            какой-то бес во мне...

1972 г.
* * *

Над нами чёрная туча
                                     в золоте по краям...
Губ твоих, жадных, жгучих,
                                               давно не пробовал я.
К рук твоих припадаю
                                      прохладным, тугим ручьям.
Над нами туча ночная
                                     в золоте по краям...


В центре Вселенной – двое...
                                            Щёки твои в слезах...
Кто мы с тобой? – Изгои
                                         с ночью в шальных глазах.
О, беспощадный случай!
                                         Как он порой упрям!
Над нами чёрная туча
                                    в золоте по краям...


Слыша твоё дыханье,
                                    стал я бесстыдно смел.
Вот он, восторг слиянья
                                         и познаванья тел!
Ритмы индейской пляски...
                                  Сердца ночной тамтам...
Тёмные, злые ласки
                                 в золоте по краям...


Разве кому-то плохо
                                   в переплетенье рук?
Тысячи сладких вздохов
                                        в горле застряли вдруг.
Тропы всё выше, круче...
                                        Таинство?
                                                       Явь ли?
                                                                   Сон?
В небо под чёрной тучей
                                       выльется знойный стон...
Страсть подошла к исходу,
                                             разум на речи скуп.
Празднуй, душа, свободу
                                          перегоревших губ!
Сколько нам жизнь отпустит
                                                ласк,
                                                       и любви,
                                                                     и зла?
Пахнут тоской и грустью
                                           выжатые тела...


Нет тяжелей юдоли!
                                   После весенних грёз,
Словно предвестник боли,
                                            мучает нас вопрос:
Что же теперь осталось?
                                        Что нас с тобой свело?
А на душе – усталость...
                                        А в голове – светло...


Кто из двоих честнее?
                                     Кто подберёт ответ?
Смуглая ночь бледнеет,
                                         уж недалёк рассвет...
Чёткого одеванья
                               медленный ритуал...
Стало быть, вновь – прощанье...
                                                   Кто-то из нас устал...


Не говори ни слова.
                                 Проще теперь – молчать.
Проще нам встречи новой
                                            больше не назначать.
Трудной любви не учат.
                                       Значит, пойти дождям...
Над нами чёрная туча
                                     в золоте по краям...

1975 г.
ТРУДНЕЙ ВСЕГО

Шагать по водам?
Плыть по суше?
Зажать пространство в кулаке? –
Трудней
              познать чужую душу,
Хоть век живи 
                         щека к щеке.

1975 г.

ПРИЗНАНИЕ

Тело твоё 
          вносит праздник в пространство! 
Ласки твои, 
                   словно ветер, свежи! 
Здравствуй, Прекрасное Непостоянство, 
Хитросплетение правды и лжи! 
Славлю
             меня полонившие руки, 
Алого рта
                  вожделенный магнит! 
Сводит нас ночь, 
Растворяет друг в друге, 
Метит огнём –
Что ж никак не сроднит?!

1975 г.

* * *

Который год при ярком свете
Не разберусь в твоём уме...
Но родинки родные эти
Узна́ю в самой жуткой тьме.

В твоей запутанной душе я
Не вижу, милая, ни зги!
Но и слепым представлю шеи
Неописуемый изгиб!

1975 г.
* * *

 Хороший мой... хороший мой... хороший мой...
(Как будто я и вправду так хорош.)

 Ах, боже мой! Ах, боже мой! Ах, боже мой! 
Зачем мне эта праведная ложь?! 
Зачем целуешь горестно, отчаянно, 
У чувств своих идя на поводу?
Зачем ты плачешь?

 Извини... Нечаянно.

(Уйду ли я? 
Наверное, уйду.)

Совпали наши судьбы 
                                     по касательной...
Ты думаешь, что я  
                                    твой круг спасательный?
А мне всё время чудится одно:
Как чёрный камень, падаю на дно.

Моя вина  
                    она ещё оплатится...
Скользит луна 
                        по призрачному платьицу, 
По сигаретке, тлеющей в руке, 
И по твоей заплаканной щеке.

Доверчивость! Святая нагота!
Как эта цепь 
                     надёжна и проста!
Сколь велико 
                       ночное притяженье!
И ты – чиста.
Как свет звезды, чиста!

Казалось, будет лёгким расставание...
Но с губ твоих слетает, как дыхание, 
Похожее на облачко зимой:
 Хороший мой... хороший мой... хороший мой...

1975 г.
* * *

Стою
          у бездны на краю...
Рассудок на куски распался.
Мне ад недаром улыбался.
Я мрак его покорно пью.

Стою
         у бездны на краю...
Душа совсем оцепенела,
А пропасть 
                   жадно 
                              жаждет тела –
Его во власть ей отдаю.

Стою
          у бездны на краю...
Ликует сердце!
Кровь грохочет!
Рассудок пляшет и хохочет!
Всего лишь шаг,
                            и я – в раю!

Стою
          у бездны на краю...
Весь мир 
               внезапно изменился.
Мне этот миг 
                       недаром снился:
Я гимны хриплые пою!

Я потрясён!
Я смят!
Я замер!
Я грешной страсти не таю...

Стою
          у бездны на краю,
Склонясь 
                над Вашими глазами.

1975 г.
* * *

Я в скобки гор
                         ту осень заключу 
И на твоё смятение 
                                 помножу, 
На каждый час,
                          что вместе нами прожит, 
На всё,
             о чём мучительно молчу:
На двух сердец
                           внезапное беспутство, 
На губ мятеж,
                        без продыха и сна, 
На чистоту 
                   слепого безрассудства, 
Когда душа 
                   в душе растворена;
На твой испуг
                         и грустные колени, 
Весёлый жар
                     разбуженной печи, 
На хорошо 
                  горящие поленья, 
И вкусный дым, 
                           и таянье свечи...

Из этих встреч
                          я вычту
                                      звенья лжи, 
Обрывки снов, 
                          загубленные ночи, 
Твоих речей
                    дрожащий нервный почерк, 
Моих острот
                      разящие ножи, 
Все шепотки ханжей
                                    и пересуды, 
Былых измен 
                       спектакли напоказ...
Я с губ своих сотру 
                                 "улыбку Будды",
Ты  беспокойство 
                                вытравишь из глаз.
Мы воскресим 
                          часы очарований, 
Осколки грёз, 
                       спасённые тайком. 
Мы приплюсуем 
                             ласковость свиданий, 
Неповторимых 
                         в беге городском, 
Ленивых век 
                     льняную безмятежность, 
Осенних дней 
                        волшебные холсты, 
И голых рук 
                     мучительную нежность, 
И краски гор, 
                      правдивые, как ты...

Из наших дум 
                        и споров на ходу,
Из тупиков 
                   запутанного горя
Я извлеку 
                 тоски квадратный корень
И в ту же степень 
                              радость возведу!
И разделю 
                 последнее число
На нас двоих,
                      строптивых и усталых.
Любовь не принимает 
                                      чисел малых! 
Не может быть, 
                          чтоб нам не повезло!
Я снова там,
                     где волнами  земля,
Стою один,
                    на Путь взираю Млечный...
И всё молюсь,
                        чтоб результат конечный
Над нами не повис
                                 петлёй нуля.

1975 г.
* * *

Так и жить нам, 
                           не зная удачи, 
Расставаньем друг другу грозя?!
Понимаю, 
                 что надо – иначе,
Да, наверно, иначе нельзя?! 
Понимаю, 
                 что надо забыться, 
Разорвать эту зыбкую нить,
Отрешиться, расстаться, влюбиться, 
С кем угодно тебе изменить!

Только мысли 
                       безжалостной сворой 
Наседают, уснуть не дают. 
Только горы, 
                     небесные горы 
По ночам перед взглядом встают...

Друг у друга 
                      пощады не просим,
А любовь безнадёжно больна! 
Даровала нам 
                       радости осень, 
Приносила обиды весна, 
Ослепляло 
                  лукавое лето... 
Но и в час притяжения мы 
По знакомым 
                       печальным приметам 
Ожидали вторженья зимы.

И она налетала снегами, 
Чередою тревог и разлук, 
Телефонными 
                        злыми звонками, 
Отчуждением зябнущих рук, 
Расставанием на остановках, 
Истерическим 
                        холодом фраз...
Как порою нам было неловко 
Кочевать под прицелами глаз, 
Без надежды 
                      на собственный угол 
Вновь подбрасывать пищу умам
И, любя-ненавидя 
                               друг друга, 
Разбредаться по разным домам!

Ничего! Я себя одолею! 
Хватит боли,
                      и пыток, и ссор!
По пустынным холодным аллеям 
На последний иду разговор, 
Зло глаза голубые прищурив, 
Как герой в зарубежном кино...

Наконец-то за всё отомщу я! 
Наконец-то расстанемся!

Но...
         Снова – горы 
И звёздное небо. 
От простора кружит голова!

И шепчу я, как прежде, нелепо 
Совершенно иные слова:

"Ну зачем ты, любимая, плачешь, 
Недоверчивым взглядом скользя?! 
Понимаешь, нельзя нам иначе,
Друг без друга на свете нельзя! 
Видишь, глупая,
                           я безоружен, 
Вот и ты
               свою злость отзови.

Никогда 
               наши хмурые души 
Не познают 
                    светлее любви!"

1975 г.
* * *

Час тайны! –
                 мягкий свет торшера,
Срыванье
                 модных лоскутков,
Податливости 
                         атмосфера,
Покорность бёдер
                               и сосков...
О жажда нежности
                                  горячей!
Как в эту гавань
                            тянет вплыть!
И страх, 
             и боль,
                         и неудачи –
Всё можно в ней
                             похоронить!

1976 г.

* * *

Послушайте,
                     скажите "да!",
Продайте 
                воздуха 
                             глоток!
Послушайте!
                      Моя беда,
Она, конечно,
                        с ноготок.
Но я от бренности 
                               устал,
Фальшиво арию 
                            ведя,
А ноготок – 
                     он когтем стал
И в сердце впился 
                               не щадя!

1976 г.
* * *

Четвёртый год почти что на исходе.
Четвёртый год – не вместе и не врозь.
Четвёртый год всё то же происходит,
Что с первых ласк меж нами повелось.

Четвёртый год – то спады, то подъёмы,
Четвёртый год – то в стуже, то в огне,
Четвёртый год ты тянешься к другому,
К тому, кого придумала во мне.

Четвёртый год – на лезвии ножа я,
Четвёртый год – на гибельном пути.
Четвёртый год – далёкая, чужая,
Четвёртый год – роднее не найти!

Четвёртый год – нелепость декораций,
Четвёртый год – тоска холодных стен,
Четвёртый год не можем разобраться,
Что нам милей: свобода или плен?

Четвёртый год – затравленные лица,
Четвёртый год о будущем молчу,
Четвёртый год хочу освободиться,
Четвёртый год разлуки не хочу.

Четвёртый год – то жалость, то жестокость,
Четвёртый год спасительна лишь ночь,
Четвёртый год безумие! – и только,
И нет врача, чтоб этому помочь.

Четвёртый год стихи тебе слагаю,
Где между строк тоскую о другой.
Четвёртый год – "до встречи, дорогая!"
Четвёртый год – "до встречи, дорогой!"

Четвёртый год – то милая, то стерва,
Четвёртый год – то проклят, то прощён,
Четвёртый год – такой же, как и первый...
Скажи мне сразу,
                             сколько лет ещё?!

1977 г.
* * *

Обман
        был главным сценаристом
И режиссёром
                         пьесы сей.
Ах, Чувства,
                     жалкие артисты,
Вы осрамились
                           труппой всей!

Любовь! 
              Освистанная прима!
Оставьте 
                вашу пантомиму.
Она мучительна,
                             она
Нелепой радости 
                              полна.

Надежда! 
                Хватит лицемерить!
Сотрите свой весёлый грим.
Ужимкам вашим 
                             трудно верить –
С такой игрой мы прогорим!

Подите за кулисы, 
                               Вера.
Ваш бойкий пыл давно пропал.
Не вышла 
                 яркая премьера –
Скорей бы занавес упал.

Сезон осенний 
                           нами прожит,
Подмостки пустим на утиль.
Эй, Разум, 
                 выползай из ложи –
Окончен жалкий водевиль.

1975 г.
* * *

Вольному – воля!
                             Истерик не надо.
Вольному – воля!
                             Грусти не грусти.
Осенью той,
                    в тишине листопада,
Просто нам было
                             друг друга найти.


Вольному – воля!
                            Надеждой хранимы,
Зря мы непрочную
                                нить берегли.
Непониманья
                       холодные зимы,
Видимо, даром 
                         они не прошли.


Вольному – воля!
                            Растрачены годы,
Выжато сердце,
                          исчерпана боль.
Резкий звонок
                        посреди непогоды:
"Дай мне свободу!" –
                                   "Ну что же, изволь!"


Вольному – воля.
                             В течение суток
Взорваны стены,
                            открыты пути.
В омуте ночи
                       спокоен рассудок:
Вольному – воля.
                             Грусти не грусти.

1977 г.


* * *

Зачем ты со мной связала 
Печали, 
             надежды, 
                             желания? 
Пойми,
             мы ведь в разных находимся залах:
Я  в зале суда, 
                           а ты  ожидания.


Мой суд над собой,
                               он потребует честности:
Высшую меру 
                         буду просить,
Дабы тебе 
                 не томиться в безвестности
И передачки 
                     тайком не носить.

1976 г.


 

ЭХО ГОР

Посвящается высокогорному перевалу Туя-Ашу, подарившему мне радость не только научного труда, но и поэтических впечатлений


 
* * *

Шофёр "баранку" 
                              вертит расторопно
И болтовнёй уже
                              не донимает. 
Дорога вверх ползёт 
                                  змееподобно 
То расправляет кольца, 
                                        то сжимает...

Отроги гор, 
                   притихшие, овечьи, 
Навстречу ей, 
                        по древнему закону, 
В дар посылают 
                           трепетные речки, 
Как самых юных девушек  
                                                Дракону.




* * *

Бараны 
            жирною походкой 
Бредут по тракту 
                             мимо сёл. 
Зловещей 
                дьявольской бородкой 
Трясёт 
           седеющий козёл.

Он презирает 
                       слитность стада, 
Он судьбы знает 
                            наперёд. 
Так Сатана 
                   к воронке ада 
Унылых грешников 
                                 ведёт.

* * *

С этих круч
                  сорвался б даже Демон!
Но глухие скалы не мертвы:
Дым над юртой –
                              как султан над шлемом, 
Павшим с чьей-то буйной головы.



* * *

Так вот она, поездки цель! –
Туя-Ашу, второй Парнас.
И горло горное – тоннель –
Легко заглатывает нас.

Оно прокашляться не прочь
И, предъявив свои права,
Машины извергает в ночь,
Как наболевшие слова.



* * *

За веком век
                      проходят чередой...
Гора сияет 
                  юной красотой
В холодных 
                    вспышках 
                                    звёздного распада.

И лишь одна 
                      случайная черта
Внезапно
                выдаёт её года  
Седая прядь 
                      речного водопада.


* * *

Померкли
                  гордые вершины. 
Но – дивный свет в твоих очах! 
И много ль надо
                           для души нам, 
Когда вблизи горит очаг?

Поленья кроткие
                              редеют, 
Свою доверчивость кляня, 
А щёки печки
                         ярко рдеют 
Под поцелуями огня.




* * *

Ночь театральна.
                                Всё её призванье –
Предуготовить
                          декораций ряд.
Уже не гóры –
                         зáмка очертанья:
Зубцы и башни
                          в воздухе парят.
Над ними колобродит
                                     звёздный ливень.
В том замке
                    не хватает
                                     только фей.
И месяц –
                  молодой кабаний бивень –
Подвешен,
                   как охотничий трофей.


 







Ни дня без... крысы.

(Фото аспирантского
периода. 1971–74 гг.)








Эксперименты не мешали
Слагать стихи на перевале...







Сколько строк
                         сочинил я, однако,
В длинных зданиях
                                стиля "баракко"!









 





Дорога
      вверх
          ползёт
             змееподобно...


















Бараны
        жирною
              походкой...





          






Дым над юртой – как султан
над шлемом...










        Седая
                 прядь
                          густого
                                     водопада...











Безумна горная вода...



Пред чистотою глаз озёрных...

В глуши сокровенной, средь грубых камней...



И до сих пор вершины гор
Манят и радуют мой взор...

В ущелье Ала-Арча. 1998 г.
 
* * *

Ударило утро
                       в сто тысяч литавр! 
Чабан на коне –
                           всемогущий кентавр! 
Он гонит отару
                          к струе родника. 
В глазах у отары –
                                слепая тоска, 
Глубокая жажда
                             и трепетный страх...
Как жёлтая струйка
                                 в песочных часах, 
Посыпались овцы –
                                   дробятся следы... 
В глотке кислорода,
                                  травы и воды
Их тихое счастье,
                              их жертвенный труд. 
Отару
          свирепые псы стерегут.
Надёжною стражей
                                 довольна она,
И воля невольная
                              ей не нужна.



* * *

Лохматых туч архипелаги 
Плывут, покорные ветрам. 
Черней, чем траурные флаги, 
Скользят их тени по горам. 
Вот снова туча набегает –
И следом тень ползёт туда. 
Она к вершине подступает, 
Что к горлу – тёмная вода.



* * *

В сухой тиши
                       топорщится трава...
Настало время 
                        эпосов и сказок. 
Ах эта осень!
                       Сколь она права, 
Смирив мятеж и жгучесть 
                                           летних красок. 
Ущелья гор 
                   безмолвны и пусты,
Холмы чисты –
                          и никуда не деться. 
Одни лишь 
                   медно-красные кусты 
На склонах притаились, 
                                         как индейцы.


* * *

Дозвольте мне покоем насладиться,
Понаблюдав (с блокнотом или без),
Какие "па" откалывают птицы
Под необъятным куполом небес.

Стремительны, резки́ и угловаты,
Они с утра кружат, не зная пут,
И воздух – горный, ветреный, лохматый –
Отточенными крыльями стригут.


* * *

Как эти пики разнолики!
Всего лишь миг – и нет былого.
Проплыли розовые блики,
За ними следом – цвет лиловый,
Его зелёный сменит скоро...
Сильна мимикрия в природе!
Подобно ящерицам, горы
Меняют краски в лад погоде.

* * *

Безумна горная вода,
Когда с небес спадает круто,
Свой гнев обрушивая лютый
На каменные города.

Ей берега всегда малы,
Привычны дьявольские выси.
С утёса спрыгнув дикой рысью,
Перегрызёт хребет скалы,
Уступы чёрные сотрёт
И вырвет дерево с корнями.

Ночами долгими и днями
Вода таранит гулкий лёд
И, встав внезапно на дыбы,
Срывает крепкие арканы,
Ломает цепкие капканы,
Камней раскалывает лбы!

Она спешит, и чем тесней,
Чем беспощадней давят скалы,
Тем больше белого накала
И гордой ярости у ней!

Душа моя – как та река...


* * *

Кичимся, лжём, транжирим годы,
Играем на фальшивых струнах...
А тут, гранича с небосводом,
Лежат два озера подлунных.

Пред чистотою глаз озёрных
Вся наша суетность нелепа.
И звёзды зреют, словно зёрна,
В глубоком чернозёме неба...


* * *

Всё лучшее – кратко.
Прощай, перевал!
Не в городе хватком,
А здесь я познал,
В глуши сокровенной,
Средь грубых камней,
Любовь ко Вселенной
И к малому в ней:

К огромному небу
                               и к капле росы,
К гудящему гневу
                               желтушной осы,
К вальяжной улитке
                                   в роскошной чалме,
К змее, у которой
                              прыжок на уме,
К корове,
                что сфинксом глядит на луну,
К ущельям,
                   хранящим в себе тишину,
К архарам
                  на стройных пугливых ногах
И к людям,
                   которые вечно в бегах...

1975 г.


 



Пока я обрастал в горах научными данными и поэтическими образами, СТЭМом руководил (и весьма успешно) Гриша Бернштейн (Сынок) – из первого призыва.


Прирождённый комедийный актёр (здесь он в шинели, в роли сына, вернувшегося из армии, – откуда и ласковое прозвище "Сынок"), этот отпрыск докторской династии мог бы составить честь даже профессиональному театру сатиры. В игре с ним рисковал посоперничать, пожалуй, только Володя Антонов (телекомментатор).
У Сынка уже вырос свой сын, а весь клан Бернштейнов давно перебрался на историческую родину, где наш прима-актёр успешно работает онкохирургом в госпитале города Хайфа.


 
После моего выхода из временного аспирантского подполья возникла мысль трансформировать СТЭМ в мобильную агитбригаду.
Имя ей придумали сразу: "Жалын", что в переводе с кыргызского значит "пламя". Ведь древний девиз врачей гласит: "Светя другим – сгораю сам". А с униформой не стали мудрить – предпочли свою, традиционную.
Одно из первых выступлений агитколлектива. 1975 г.

Правда, агитация у нас была отнюдь не ура-пропагандистской, а с применением скальпеля сатиры. Пародия на "райский" студенческий сад.
 
Избитые, поднадоевшие всем формы идеологического воспитания вылились в ещё один гротеск.
Преподаватель-куратор: "За весь год у нас не было ни одного кураторского часа! Придётся провести кураторские сутки. Ну что, что вы опять засыпаете?!"
А уровень подготовки некоторых медицинских кадров вызвал к жизни песенку врача-дилетанта: 
"...Я брюшную полость вскрыл,
Где-то что-то удалил.
– Будешь жить! – больному заявил..."
Завершалась она звуками похоронного марша. Но благодарная публика долго смеялась.
 
Снова выигран очередной (1976 года) фестиваль "Студенческая весна Киргизии". Можно и попозировать... Так... 
Или этак... И вряд ли им самим приходило в голову, что Юра Сорокин (стоящий слева) защитит кандидатскую по физиологии, Стелла Тыныстанова, подшучивающая над возлежащим Володей Антоновым, возглавит отдел клинической ординатуры, Лариса (первая слева в верхнем ряду) будет доцентом-педиатром, Кубанычбек (крайний справа) получит аналогичное учёное звание и вместе с другим стэмовцем, Лёней Коломийцем, станет признанным специалистом в области лучевой диагностики.
 





А вот и главная награда за труды на фестивале – поездка по югу республики, сильно пострадавшему тогда от землетрясения и селевых потоков. Надо было поднимать согражданам настроение!

Мы – на знаменитой Курпсайской ГЭС. Лето 1977 г.

Кроме того, я был делегирован по линии ЦК профсоюзов в Москву на семинар-совещание руководителей агитколлективов, где познакомился с энергичным, талантливым лидером студенческого театра Московского авиационного института Михаилом Задорновым, будущим знаменитым писателем-сатириком.

 





Вскоре на древе СТЭМа-агитбригады по-явились свежие артистические "плоды": Лёша Тулаинов, Лена Алексеева, Джахангир (Мирчик) Агзамов, Таня Соколова, Азиза Жеенбекова...










Творческий накал стал приближаться к точке кипения. Так, например, проходил свою закалку следующий (после Гриши) руководитель СТЭМа Георгий (Гоша) Белов, ныне директор Института полимерных технологий и морфологии Кыргызской госмедакадемии.










Многие представления о жанре резко перевернулись...
















Мужики
           дошли
                 до ручек...







Будущий бишкекский доцент-травматолог Дж. Агзамов тренируется в транспортировке "пострадавшего", своего верного дружка Лёши Тулаинова, практикующего сейчас в Германии.







Девы, осмелев, стали объединяться в триады...

Слева направо: директор городского Центра здоровья доктор Гульмира Айтмурзаева, заведующая кафедрой Кыргызской госмедакадемии Ирина Тулаинова, врач Татьяна Штрапова.












И со временем я окончательно передал бразды правления Грине. Тем паче, что в конце семидесятых пришёл час моего расставания с Alma mater и перехода на новую работу – в Киргизский госинститут физической культуры.
Но до того момента случилось ещё немало дел, поездок, встреч, любовей и – стихов...



 


На волне Иссык-Куля






















* * *

Поворотов 
                  укрощенье!
Не ворчи, шофёр, –
                               гони!
По Боомскому 
                         ущелью
Мчатся 
             жёлтые 
                          огни...

Ржёт "Москвич",
                            как лошадь в мыле,
Шпоры дать ему 
                             пришлось!
Он накручивает 
                           мили
На разболтанную 
                             ось.

А дорога
               от загара
Ослепительно 
                       черна.
Круче,
           чем рога архара,
Извивается 
                    она.

Но конец 
                её найдётся – 
Исчерпав 
                свою длину,
Ручейком она 
                        вольётся
В иссык-кульскую 
                                 волну.

1975 г.
КАКОЕ СИНЕЕ!

Какое синее! –
Как грусть...

Хоть целый год вращайте глобус, 
Такую синь чистейшей пробы 
Вы не отыщете, 
Клянусь!

Какое синее! –
Смеюсь!
Ведь эту свежесть,
Эту радость
Ни в днях,
                 ни в метрах,
                                     ни в каратах 
Вы не оцените. 
Горжусь!

Какое синее! 
До дна
           аквамарин сплошной пирует.
В глазах,
               в улыбке,
                               в поцелуе 
Бушует синяя волна!

Какое синее оно!
Как будто всё в себя впитало:
И синь небес,
                      и синь металла,
И лёд, и вены заодно.

Какое синее!
Воспрянь!
Да смоет все твои сомненья,
Тревоги,
              страхи,
                          опасенья 
Волна в предутреннюю рань!

Какое синее! –
Мечта!
Крылом огромной Синей Птицы
Оно рискнуло появиться.
А вдруг исчезнет?
Что тогда?!

Какое синее!
Смогу ль
Забыть святые эти воды?

Во все отпущенные годы 
Мне будет сниться 
Иссык-Куль...

1975 г.


СОЛНЦЕСТОЯНИЕ

Жара!
          Пустынная жара
Жирует с самого утра.
Желтеет из глубин нутра
Непроходимая жара...

Пора
        укрыться от жары.
В глазах колышутся шары,
Большие жёлтые шары, –
Троится солнце от жары...

Горы
         скуластое лицо
Налито жаром и свинцом.
Апоплексическим концом
Чревато тучное лицо...

Кольцом
               стянуло лоб небес.
Жар в поры кожные пролез.
В собак вселился жёлтый бес.
Навес
         на рыжем пляже задымит.
Взорвётся мозг, как динамит!
Лодчонка утлая сгорит.

Лимит
           прохлады, свежести и льда.
Так не пылало никогда!
Беда... пустынная беда...

Вода
         лежит лениво, тяжело.
В ней вязнет белое весло.
Да, рыбакам не повезло...

Во зло
           жара теперь обращена.
Она возьмёт своё сполна!
Как молоко, вскипит волна!

Больна
            от ярких ливней голова,
Упала в обморок трава,
Висит в беспамятстве листва.

Едва
        успеешь звук произнести,
Как он расплавится в пути.
Пылать словам, а не цвести!

Свистит
             фальцетом тонким мошкара.
Свернулась тень.
Молчат ветра.

Весь мир заполнила с утра
ЖАРА –
            ЖУТЬ!
                       АД!
                             БОГ СОЛНЦА РА!

1975 г.
* * *

В прямоугольнике 
                                окна
Стоит сосна 
                     заворожённо.
Она прекрасна, 
                          как мадонна!
Зеленоглаза, 
                      как волна!


Под солнцем белым, 
                                 раскалённым
Огнём невидимым 
                                горит,
Но ни одним 
                      лучом зелёным
Не дрогнет, 
                   не пошевелит.


Вот так же,
                  дьявольски красивы,
Колдуньи,
                 ужас заглушив,
В кострах 
                 сгорали горделиво,
Но в глубине
                      своей души
Любой росинке
                           были рады
И, обратившись
                           к небесам,
Всё призывали
                          ливень с градом,
С крутыми
                   молниями ада,
Наивно веря
                      в чудеса!

1975 г.
 
ИГРА

Загар 
         чернее 
                     сажи,
Да карты, 
                да гитара...
Откуда в центре пляжа
Возникла эта пара?

Она – юна,
                   а губы –
Раздавленные вишни.
Он – дерзкий
                       и неглупый
Великолепный хищник;
На женщин 
                   смотрит твёрдо,
Как скульптор – 
                            на модели.

Девчонка – 
            в модных шортах –
Красива 
              в самом деле!
С манерами битлачки
И грацией княгини
(Не зря весь пляж судачит
Про смелое бикини).

А парень не пасует,
Глядит в неё, как в воду;
Уверенно тасует
Хрустящую колоду...

Роман пошёл на убыль:
Не та ложится карта!
Он оголяет зубы
В улыбке леопарда...

1975 г.


* * *

Всё первородно в тьме ночной:

Волна, ревущая с азартом,
Причал, угрюмым динозавром
Спустившийся на водопой...

Всё первородно в тьме ночной:

Как чудище морское – лодка,
Ущелья каменная глотка, 
Где свищет ветер ледяной...

Всё первородно в тьме ночной:

В утробе неба месяц сонный,
Повисший жёлтым эмбрионом,
Дрожащий,
                   крошечный,
                                       смешной...

Всё первородно в тьме ночной:

Пустые гулкие дороги,
Снегов чистейшие пороги
Над синей кромкой водяной...

Всё первородно в тьме ночной.

И лишь одно напоминает
О том, что время оставляет
Пласты столетий за спиной:
Рассудок, 
                гибкий этой ночью,
Как ящерицы позвоночник
В траве, объятой тишиной...

Всё первородно в тьме ночной...

1975 г.
 





Куда ни глянешь –
                               синь везде!
И горы
            плещутся
                              в воде...


















             Волна,
                       ревущая
                                     с азартом...




 
Всё первородно...

Во все отпущенные годы
Мне будет сниться Иссык-Куль...
 
* * *

О Господи, ну что ж так серо?!
Сижу, уныньем пригвождён.
С утра пораньше атмосфера
Нафарширована дождём.

Ещё вчера, как жёлтый улей, 
Гудел, раскачивался пляж... 
Сегодня  хмарь на Иссык-Куле, 
Природы каверзный кураж.

По кратковременным квартирам
Укрылись все, судьбу кляня. 
Косым, назойливым пунктиром 
Исчерчена страница дня.

Чернеют птицы, будто ноты, 
На телеграфных проводах. 
От заунывной непогоды 
Всё меньше юмора в стихах.

И жить не хочется, а надо...
И не хватает сигарет...
Безлюдный пляж пансионата  
Пустыни крошечный макет.

Голубоглазенький коттеджик 
Стоит с заплаканным лицом. 
Ничто меня здесь не удержит. 
Уеду в город  и с концом!

Прощай, моё шальное лето,
Ты пролетело у виска. 
Ведь это осени приметы  
Дождливый август и тоска.

1975 г.
* * *

Дачный домик
                         в приозёрной глуши...
За окном
               унылый дождик шуршит...
Третьи сутки
                       слышен шелест
                                                 дождей,
Третьи сутки
                      не встречаю
                                          людей,
Третьи сутки
                       набухает 
                                      песок,
Третьи сутки
                       тяжелеет 
                                      висок,
Третьи сутки
                      тёмной ночью и днём
Шелушится небо
                             мелким дождём.

Ну-ка, серое,
                      взорвись! 
                                      Оглуши! –
Затянулась
                   летаргия
                                  души.
Или молнией
                       тоску расколи!
Или Солнцу дай
                           коснуться Земли!
Перекрой ты
                       водостока трубу,
А не то я
                сотворю ворожбу...

Бог ли в помощь
                            или огненный чёрт?! – 
Сотворил...
А за окном –
                      всё течёт...
Как и прежде,
                        над песчаной косой
Дождик бродит,
                           словно дервиш босой.
Знать, молитвы
                           у него на уме:
То шипит,
                 то что-то шепчет во тьме...
Сразу видно –
                         колдовские дела!
Оттого-то
                  ни любви,
                                   ни тепла.
Только струи
                       мельтешат по листве,
Словно змейки
                          шебаршатся в траве,
А трава
             уже пожухла
                                   давно.
Третьи сутки –
                          дождь,
                                      безлюдье,
                                                       окно...

1975 г.

* * *

Чу! Слышится звучание сверчка –
Как будто бы легчайшего смычка
Движения, что глазу не видны,
Касаются 
                божественной струны.

Спасибо, что ты есть, дружок-сверчок!
Хотя тебя не вызнал мой зрачок,
Но не даёт сползти мне в забытьё
Скрипичное 
                     присутствие твоё.

1975 г.
 

* * *

Душа порой не замечает, 
Как в ней рождается печаль...
Волна-разлучница качает 
Полузатопленный причал.

Своя у каждого планида,
Никто пред нами не в долгу. 
...Застыл рыбак, как тёмный идол, 
На опустевшем берегу.

Не вышел статью он и ростом,
Но величав в ночи сырой.
Уди́лище взмывает к звёздам,
Встревожив их осиный рой.

Ликует идол и смеётся –  
Нет, от него не жди добра! 
И на крючке коварном бьётся 
Тяжёлый сгусток серебра...

1975 г.




* * *

Никак непогода не кончится!
Который уж вечер подряд
Деревья продрогшие корчатся,
А возле электролампад
Дождя невесомые полосы
В оранжевых бликах огней
То льются, как женские волосы,
То реют, как гривы коней.

1975 г.


* * *

Отяжелели 
                    крылья
                                у ворон –
Устали птицы.
Дожди подходят
                           с четырёх сторон.
Куда укрыться?!

Всё отсырело:
                          листья и бетон,
Поблёкли травы.
Дожди сжимают 
                            с четырёх сторон.
Вода – отрава!

Лицо Земли
                     набухло, как нарыв, –
В размывах жёлтых.
Стоят палатки,
                         головы прикрыв
От струй тяжёлых.

Дожди таранят
                         с четырёх сторон,
Дожди таранят.
Отяжелели 
                   крылья 
                               у ворон,
К теплу их тянет.

В лохматых дырах
                                бархатный сезон –
Тоска снедает.
Прогнил от влаги
                              белый горизонт –
И оседает.

Спасенья нет
                       ни птицам, ни цветам,
Ни горным кручам.
Гляжу наверх:
                        ворочаются там,
Тучнеют тучи.

Дожди тиранят
                         с четырёх сторон
Уж две недели.
Отяжелели
                  крылья
                               у ворон
И онемели.

Купанье – блажь:
                             вода что эскимо.
Уж лучше в пекло!
На месте солнца –
                               тусклое бельмо,
Оно ослепло.

Печальный август,
                                осени пророк!
Дождей каноны...
Отяжелели
                  крылья
                              у ворон –
Хрипят вороны.

Вот-вот из вод
                         появится Харон,
Придёт за нами.
Ах этот Август –
                              с четырёх сторон –
С его дождями!

1975 г.
 
ИССЫК-КУЛЬСКИЕ НОЧИ

Иссык-кульские ночи,
                                      прощайте!
Я в душе своей вас сберегу.
Взрывы розовых звёзд над горами,
Полыхание рыжих костров...
Долго-долго я буду ночами
Просыпаться на том берегу,
Долго-долго я буду ночами
Задыхаться от синих ветров.


Иссык-кульские ночи,
                                      прощайте! 
Отзывают меня дела.
Время отпуска так промчалось,
Словно взмыленный вороной!
Я вас видел в часы печали,
Видел: озера пиала
В ваших смуглых руках качалась,
Переполненная луной.


Вы меня одарили, ночи,
Глубиною озёрных вод,
Беспокойством упругих листьев,
Тишиной берегов крутых...
Город многое нам пророчит,
Только главного не поймёт –
Ваших замыслов, ваших истин,
Удивительных и простых:


Опасаться фальшивых радуг,
Признавать за собой вину,
Прорываться сквозь мрак кометой,
Не потворствовать дуракам,
Находить дорогую правду,
Как находят во тьме луну
По тончайшим её приметам –
Серебрящимся облакам.
Если ржавчина на кинжале
Прогрызёт и разрушит сталь,
Если женщина взглянет лживо,
Если друг отвернёт лицо,
Если в грудь клевета ужалит,
Если краски сойдут с холста,
Если звенья моих ошибок
Соберутся в судьбы кольцо,

Пусть тогда мне опорой будет
В эти смутные времена
Молчаливая наша память,
Что поможет найти тот край,
Где костры разжигают люди,
Где колышется тишина,
И, как жертву, швыряют в пламя
Поседевший в пыли курай ,

Где прохладные дышат волны
Потаённой ночной порой,
В жёлтых зарослях облепихи
Укрываются берега
И ветвистые вспышки молний
Появляются над горой,
Словно сказочной оленихи
Необузданные рога.

1975 г.

 

* * *

Милое,
             давнее,
                         странное 
Детство фортепианное... 
Мальчик восторженный  
                                             я ли? –
В зеркале чёрном 
                              рояля.

Сложно ль
              быть цельной натурой, 
Сидя за клавиатурой 
И различая при этом 
Только два цвета, 
                               два цвета?

Медленно, 
                  чисто 
                            и гордо 
К небу всплывали 
                               аккорды. 

Как пионерские 
                          флаги, 
Лихо взвивались 
                            форшлаги! 

Бурно-бравурные 
                              гаммы 
В море пространства 
                                   втекали...

И не предвиделись 
                                драмы, 
Что впереди 
                     предстояли...

1976 г.
* * *

Моей удивительной,
неповторимой маме

Я в детстве
                   плавать не умел
И не искал
                  дешёвой славы.
Я не был лих,
                      я не был смел,
Но риск – 
                 острей любой приправы.

И я порою забредал
Туда,
         где гладь воды чернела,
Где я беспечно рисковал
Своим смешным,
                            тщедушным телом,
Где было всё предрешено
В ту сумасшедшую минуту,
Когда спасительное дно
Во мглу
             проваливалось круто,
Когда сжималась
                             кровь в ногах,
Взбивавших ледяную стужу,
И страх,
              слепой пещерный страх,
Переходил в багровый ужас!..

...Тот ужас,
                    тот далёкий след
Возникнет вновь –
                                но глубже, шире,
Коль ощущу,
                      что в этом мире
Тебя уже
               со мною нет.

1975 г.
 
Моя мама, Любовь Исааковна Зарецкая, и другие члены её семьи эвакуировались во Фрунзе из 
г. Харькова в начале Великой Отечественной войны. Иначе не миновать бы им страшной участи несчастных евреев, оставшихся на оккупированных территориях.
Спастись семье помог замечательный русский человек, сосед по квартире, полковник Николай Демьянович Фатеев, отец будущей популярной киноактрисы Натальи Фатеевой.
Здесь маме 30 лет и она уже командует Фрунзенской фабрикой индивидуальных заказов. 1948 г.



Где бы ни работала мама, её знали как волевого, энергичного лидера.
На параде во главе колонны швейной фабрики им. ВЛКСМ. Справа – главный механик предприятия, большой друг нашей семьи, добрейший Фуат Фазлутдинович (Фёдор Фёдорович) Забиров. 1956 г.
 


С отцом, Гургеном Вагановичем Зарифьяном, направленным в Киргизию по партийно-хозяйствен-ной линии из Москвы ещё в довоенный период, мама познакомилась в 1942 году.
Через 4 года на свет появился я, а в 1950 – моя сестра Наира (названная так в честь папиной родины – Армении, страны Наири).
Папа проработал во Фрунзе 16 лет, занимая руководящие посты в системе Киргизпотребсоюза, после чего был переведён в Казахстан.
На этой фотографии ему ещё нет сорока.




А мне он помнится таким: уже с проседью, внешне суровым, вечно курящим и погружённым в свои бумаги, но добрым и безотказным к просьбам детей.
Человек широко образованный (хотя и без университетского диплома), он владел армянским, азербайджанским и – блестяще – русским, был не лишён литературного стиля, неплохо музицировал на фортепиано, не зная при том никаких нот. Ещё любил копаться в огороде, принимать гостей, вести застолье.
Ему и маме я обязан умением работать, чувством личной ответственности, постоянной включённостью в общественную жизнь и интересом к политике.
 
Интернационализм был у папы в крови. Его кавказскость проявлялась разве что в любви к армянской музыке и литературе, умении прекрасно, хотя и редко, готовить (сроду не ел такого вкусного сатэ или чахохбили!), навыках верховой езды, тяге к мацони (айрану, кумысу) и, конечно же, к горам. Многое из перечисленного я тоже унаследовал – за исключением, пожалуй, кулинарных способностей и джигитовки. Но отец, ко всему прочему, знал тайны преферанса, а ещё лучше – шахмат. Я же дальше шашек и "подкидного дурака" не продвинулся. 
Да очень жаль, что не освоил ни один из родительских языков: в доме всегда звучала только русская речь.


Вот за рулём мой папа никогда не сидел, хотя в силу своего служебного положения имел государственную машину. Собственной же, располагая к тому определёнными возможностями, так и не обзавёлся (в этом мы с ним тоже едины).
Со своими водителями и подчинёнными он общался без малейшего барства, являя нам, детям, пример уважительного отношения к людям, независимо от их социального положения.
Несколько лет назад, встретившись в Бишкеке с великим танцором Махмудом Эсамбаевым, когда-то сосланным во Фрунзе и крепко дружившим с нашими родственниками Риной и Яковом Бит-Аврагим, я услышал от него трогательные слова о моём отце как о человеке, помогавшем в тяжёлые 40–50-е годы вынужденным переселенцам. Кроме того, папу отличала удивительная скромность (о многих фактах родительской биографии мне довелось узнать только после его кончины).
 
Мама и папа – две сильные личности, счастливо обретшие друг друга.

Дома родители мало напоминали ответработников сталинской закалки. И жили мы в атмосфере любви, но без мелочной опёки и цацканья. Март 1961 г.
 
Тем ужасней прозвучал приговор, вынесенный папе врачами летом 1961-го! От рака лёгких не могли спасти никакие земные и небесные силы.
10 октября того же года отца не стало. Было ему 56 – столько, сколько мне сейчас. Тогда, в свои пятнадцать, я сразу повзрослел. Сестрёнке исполнилось всего одиннадцать. Папу приняла в себя казахская земля.

А мама, слава Богу, перешагнула порог XXI столетия, отметив в прошлом веке свой 80-летний юбилей. Сентябрь 1998 г.
 





Моя леворукость проявилась рано. Как и любовь к беретам.

1948 г.




















Даже первые шаги 
С левой делались ноги.

В два года.








 






Жизни
        сложные
                     вопросы
Не решить
              без папиросы.

1950 г.













Наш фрунзенский сосед, мудрый и обаятельный Ефрем Ильич Гинзбург, подсказавший родителям, как меня назвать.


Фотография 1955 г.



 




Это не испанские дети после бомбёжки Мадрида, а мы с сестрёнкой, застигнутые чьим-то объективом в родном дворе по улице Советской, 46.

Родители в тот момент, видимо, как всегда, находились на работе.

1953 г.








И через 40 лет в наших отношениях мало что изменилось. Может быть, потому, что мы сильно похожи: всё время в каком-то поиске.
Правда, сестра меня явно перещеголяла. В её активе – свидетельство об окончании театральной студии, дипломы филфака КГУ, педагога-дефектолога, фонопеда, медицинской сестры. Плюс книга стихов.
А вообще-то по призванию она – режиссёр-постановщик театрализованных представлений, что отмечено почётным званием Заслуженный деятель культуры Кыргызстана.
И даже вступив в осеннюю пору жизни, мы с ней не прекращаем творчески сотрудничать.

На Иссык-Куле. 1995 г.
 

* * *

Уже какую осень,
Завидуя друзьям,
Я в центре цифры восемь – 
Два круга по краям.

В одном – событий проза,
Долги и суета,
Неискренние позы,
Ухмылочка у рта.

В другом – как отрицанье
Житейской требухи –
Из звёздного мерцанья
Рождаются стихи.

И оттого мне туго
(Попробуйте понять!),
Что надо оба круга
Собой соединять.

1976 г.





УСТАЛОСТЬ

Из меня, как из тюбика,
                                        выжато вдохновение. 
Уважаемая публика!
                                 Зря предвкушаешь волнение... 
Хочешь юмора? – Шиш! 
Я своё отхохмачил – и баста! 
Для очистки души
                              ублажай себя свежею пастой.

1976 г.


ЗАПОВЕДЬ

Не меняй ни мышленье, ни почерк –
Честен будь.
Есть ли путь к совершенству короче, 
Чем правды путь?

Как бы век твой тебя ни порочил –
Сильным будь.
Есть ли путь до могилы короче, 
Чем правды путь?

1975 г.


РЕМАРКА ДИЛЕТАНТА

Законченность и пропорциональность
В искусстве порождают лишь банальность.
Художник!
Хочешь быть на высоте?
Придай чуть-чуть уродства Красоте.

1975 г.


НАТЮРМОРТ

Весёлая, смешливая гвоздика. 
Тяжёлый, недоверчивый тюльпан. 
Гвоздика с ним заигрывает дико! 
Тюльпан невозмутим, как истукан.

А роза, залетевшая с мороза, 
Поникла от жары и духоты, 
Вдруг ощутив, как женщина, угрозу 
Потери первозданной красоты.

1976 г.

 
ЧИТАЯ ЭКЗЮПЕРИ

Откуда странная вражда, 
Боязнь всего, что непохоже? 
Мы столь различны иногда, 
Но это  тождества дороже!

Пусть будут странными черты, 
Манеры, помыслы, одежды, 
Но я  такой же, как и ты, 
Носитель духа и надежды.

Какие ж беды нам нужны, 
Чтоб на больших лугах Планеты 
Все стали подлинно равны,
Но не тождественны при этом?!

1976 г.


* * *

Тишина
              подтверждается
                                           звуками,
Темнота
               подтверждается
                                           светом,
Наша старость –
                            весёлыми внуками,
Заблужденье –
                         разумным советом,
Ценность дружбы –
                внезапным предательством,
Ярость страсти –
                     спокойствием скептика...

И не будем корить обстоятельства:
Такова уж, друзья, диалектика.

1976 г.
* * *

Мне жаль людей,
                         в речах которых
Самодовольства 
                            слышен звон.
Они смешны
                      в разумных спорах,
И убеждать их – 
                           не резон.

Сквозь гул металла
                                 упоённый
Я слышу
               в тех колоколах
То скрежет зависти,
                                 то стоны
И дребезжащий
                           низкий страх.

1976 г.

* * *

Что в тогу белую рядиться?
О да, мне есть 
                        чего стыдиться:
Не раз, не два
                       кривил душой
И, с детства будучи левшой,
Всегда готов сходить налево.
Но – не приемлю 
                          спёртость хлева,
Мычанье стада,
                         жёсткий кнут.
Пусть пастухи
                        других пасут,
Тех, что клыков боятся острых.
Сбегу
          на творческий свой остров – 
И чёрта с два
                      меня найдут!

1976 г.
* * *

Кто о холоде 
                      долдонит,
О зимы седом гонце?
Солнца 
             тёплые ладони
Ощущаю на лице.


На оранжевом 
                         морозе
Вновь смешались времена:
Умирающая 
                     осень,
Незаконная весна.


Так уж в Азии 
                         бывает
В декабри и январи,
Что Природа 
                      забывает
Заглянуть в календари.


Всё по-прежнему 
                              неясно;
Хоть столетьями взирай,
Сумасшедшим 
                          и прекрасным 
Остаётся этот край.


Своенравен 
                    и свободен,
Он напомнит о себе
Перепадами 
                     в погоде,
Переменами в судьбе.

1976 г.
 
* * *

Ну ответьте,
                      какая курва
В неба чистейшую чашу,
                                         как в душу,
Понатыкала столько окурков?!
И все – не затушены!

Вместо ужина,
                         вместо душа
И телевизионной
                             вечерней
                                            отдушины,
Позабыв о горле простуженном
(Зря ухмыляетесь, дурачки!),
Я собирать буду
                            эти "бычки",
Особенно те,
                      что ещё не затушены.

Можно, конечно, добить их плевками.
Но это ведь – Небо!
Здесь надо – руками
(И то, если их предварительно мыл.
Мне не мечтатель, а мусорщик мил).

Встану на здания,
                              как на котурны,
Вычищу
              старую
                           шляпу
                                      Сатурна,
За день накопленную муру –
Слов обескровленных мишуру,
Слухов тряпьё по пути уберу,
Дабы к утру,
                     дабы к утру,
День начиная
                       похабный и бурный,
Вы моё Небо
                      не спутали с урной.
1977 г. 
* * *

Когда внутри разрежение,
В ушах пустота и звон,
Дьявольское давление
Чую со всех сторон.

Давят чужие взгляды,
Реплики, слухи, мнения,
Похороны, парады,
Проповеди, награды –
Массовое Давление!

Гирей вдавилась мошка,
Сев на понурый лоб.
Сплющит меня в лепёшку!
Но погодите.
Стоп!

Я переполнюсь снова
Радостью юных лет
И – навсегда раскован –
Свой распрямлю хребет.

Сила проснётся шалая!
Рёбра станут узки́!
Дай Бог,
               чтоб не разорвало
Изнутри на куски!

Ночью ли, на рассвете,
Это случится так:
Сердце взревёт медведем,
Сбросит с себя собак!

Зимние путы срежу
И оживу к весне.
Разом уравновешу
Всё, что давит извне!

1977 г.
 
МАРТОВСКИЕ СТРОКИ

Сердце плачет,
Разум же – хохочет.
Зелень почек – в снежном серебре.
Не могу понять я в эти ночи,
Что за месяц нынче на дворе?

От любви печаль меня пронзила,
От разлуки стало вдруг светло.
Поцелуй лишил последней силы,
Злое слово силы придало.

Маета – и яростная удаль!
Крах надежд – и фантастичный фарт!
Что за месяц всё так перепутал?
Календарь подсказывает: МАРТ!

Он звучит в поэзии и в прозе,
То теплом, то холодом дразня.
Отогрел – и снова заморозил!
Одарил – и обобрал меня!

Погибаю, циник и насмешник!
От любви и жалости дрожу
И былую нежность, как подснежник,
Под холодным сердцем нахожу.

Что ж, прекрасно!
                              Мир тебе, вошедший
Месяц Март, волнующий умы!
Ты такой же, право, сумасшедший!
Ты такой же странный, как и мы!

Всё спешишь,
                        неумиротворённый,
А куда? –
                 таинственный молчок.
Огонёк такси
                       насквозь зелёный,
Как ехидный
                       Воланда зрачок...
1977 г.
* * *

Пять первых букв –
Пять первых почек
Рукой младенца рождены...
Какой смешной,
                           весёлый почерк
У новорожденной
                              Весны!

И что, скажи, случилось с нами,
Когда она, полушутя,
Всего тремя карандашами
Изобразила, как дитя,
Лучистый круг, 
                          зигзаги веток
И небеса (само собой!) –
Три цвета,
                три надёжных цвета:
Зелёный,
               красный,
                              голубой.

Забыты мерзкие морозы!
Восторг Весны неугасим!
Одни лишь скромницы берёзы 
Не изменили цвету зим.

Им не пристало торопиться:
Ещё часы не подошли.
Им надо заново налиться
Тугими соками земли,
Небесный жар
                        и птичье пенье
В себя вобрать,
                         впитать, вдохнуть,
Чтоб поутру
                     в одно мгновенье
Нарядом лиственным
                                    блеснуть!

1977 г.
* * *

Дразнит ноздри
                          запах мая!
Воздух
            светел и высок.
Жирный шмель,
                          цветок ломая,
Жадно пьёт
                    весенний сок...

1977 г.

* * *

Какой простор!
Какие ливни света!
Под их напором
                        сгинул
                               снег-беглец.

Земля лучами щедрыми
                                         прогрета.
Пора и мне
                   оттаять, наконец,
Лечь на траву,
             присесть на тёплый камень
И ощутить,
                   как зёрна доброты
В душе восходят
                         звонкими ростками,
Чтоб к лету дать
                            желанные плоды.

1977 г.

 
* * *

Две крошечных точки
                                     во мраке Вселенной... 
А шансы на встречу
                                  ничтожно малы. 
Её вероятность
                          настолько бесценна!
Ведь каждая точка
                                случайна, мгновенна, 
Как кончик мерцающей 
                                        звёздной иглы.




Две крошечных точки
                     вдруг встретились странно, 
Но встреча
                   бедой обернулась для них:
Одной – слишком поздно, 
Другой – слишком рано. 
Зачем же
         в бескрайнем пространстве тумана 
Внезапно столкнулись
                               два сердца живых?!




Затем, чтобы Чуду
                                не выпало сбыться,
Затем, чтоб удачи своей
                                         не понять,
Внять гласу рассудка,
                                    веленью традиций,
Устав от сомнений,
                                простить и проститься
Да в гибельной тьме
                                   затеряться опять.

1979 г.
 
* * *

И снова осень
                  обернулась праздником –
Пожаром листьев,
                               золотом плодов! 
Опять меня
                     влюбиться угораздило 
На рубеже
                  грядущих холодов.

Надежды нет...
                         Но отступать не хочется! 
Спешу, грешу и маюсь
                                        неспроста:
Боюсь, что осень
                            незаметно кончится
И всё начнётся
                         с белого листа –
С того пустого,
                         снежного,
                                          холодного, 
Пред коим может 
                              спасовать перо.

Да где мне взять
                            терпенья благородного?! 
Ведь лишь посыплет с неба 
                                               серебро, 
Ты запахнёшься 
                            в шубку отчуждения, 
Предутреннего снега 
                                    холодней, 
И все мои мечты 
                            и вожделения 
Окажутся бессильны 
                                   перед ней...

Не зря ли осень
                          обернулась праздником?..

1979 г.
* * *

У светофора – 
                         нервный тик:
Мигает жёлтым 
                           два часа...
Поток движения
                           велик –
Скрежещут
                   с визгом
                                  тормоза!

Проезд закрыт
                         на сто щеколд,
Ведь светофор – 
                            зловредно жёлт.
И – ни вперёд.
И – ни назад.
Скрежещут
                    с визгом
                                  тормоза!!!

Так продолжалось всё,
                                      пока
Откуда-то 
                  издалека
Не прибыл 
                   милиционер
И не предпринял 
                            должных 
                                           мер.
Заняв 
         положенное место,
Театр 
          мимики и жеста
Он показал – 
                      Марсель Марсо !
И – колесо 
                  за колесом –
Лавина
            двинулась
                             вперёд!
Теперь, друзья, 
                          настал черёд
Поведать вам 
                        об очень личном
Явлении 
               аналогичном,
Вдруг приключившемся 
                                          со мной:

Перед зрачками 
                           с желтизной,
Ниспосланными 
                             на беду,
Стою, как вкопанный, 
                                      и жду.
И – ни назад.
И – ни вперёд.
(Кокетничает 
                       или врёт?)
Осточертело 
                     ждать напрасно!
Уж лучше бы зажёгся 
                                     красный.
А если тоже 
                    влюблена –
Включись,
                  "зелёная волна"!

Но час за часом 
                           желтизна?!
Нет, 
       издевается она!

Вот так стоишь себе, 
                                    гадая,
Хотя б намёка 
                        ожидая,
И не дождёшься – 
                                не зови! –
Регулировщика 
                          любви.

1979 г.
* * *

Ни ангелы, 
                  ни дьяволы, 
                                      ни боги, 
Спустившиеся наземь 
                                     с облаков, 
Всё ищем мы 
                       наивные предлоги 
Для редких встреч, 
                                посланий 
                                               и звонков.

В который раз 
                        запутанно и трудно 
Ведётся наш 
                     неловкий диалог –
Как будто 
                 прямодушие подсудно, 
И за него грозит 
                           суровый срок.

Неужто так 
                    общаться нам и дальше?!
Неужто сердце 
                         принято дарить,
Лишь завернув 
                        в обёртку тонкой фальши?
Дозволь же
                   без уловок
                                     говорить, 
Ласкать,
             терзаться,
                             маяться в обидах,
Как это и бывает
                             меж людьми! 
Ведь для того,
                      чтоб сделать
                                           вдох и выдох,
Не ищем мы предлогов,
                                        чёрт возьми!

1979 г.
ПРИЗНАНИЕ

Я  зверь.
Но ты меня погладь, 
Коснись горячего загривка 
И ласки нежною прививкой 
Попробуй зверя обуздать.

У ног твоих хочу я лечь, 
Дыханье хриплое смиряя. 
Хочу, другим не доверяя, 
Тебя, любимая, стеречь.

Но если вдруг почую ложь,
Подобную змеистой твари, –
Такая боль в меня ударит,
Такая яростная дрожь 
Пройдёт по непокорной шкуре, 
Что в этой беспощадной буре 
Ты, как песчинка, пропадёшь!

Прости 
            душе моей безбожной 
За причинение кручин.
Прошу,
             будь очень осторожной,
Но  попытайся,
                            приручи.

1979 г.


* * *

Люби не за грехи,
Которым сам не рад.
Люби не за стихи,
Что слаще всех услад.
Не за казённый чин –
Как дальняя родня.
(Есть множество мужчин
Удачливей меня.)

Люби не за дела,
Которые вершу.
И не за два крыла,
Что иногда ношу.
И не за певчий дар
(Таким не удивишь).
И не за тот пожар,
В котором ты горишь.

Люби не потому,
Что кров с тобой делю.
Люби не потому,
Что я тебя люблю.
И не за путь прямой
По краю лезвия.
Люби меня, друг мой,
За то, что я есть я.

1979 г.


* * *

Ты свои ладони
                           лодочкой сложила.
Ты меня, тихоня,
                             вдруг приворожила.

Я бы в этой лодочке
                                   плыл себе, качаясь...
Дай мне рюмку водочки
                                         или чашку чая.

Скрою мысли грешные
                                      (ты ж ещё девчонка).
Руки твои нежные –
                                 зыбкая лодчонка.

Ко всему ко прочему
                                   (зря я расстарался!)
В ней уже воочию
                               кто-то оказался.

Что-то стало с водочкой –
                                            даже не пьянит она!
На двоих та лодочка
                                  явно не рассчитана.

Ну а коль с соперником
                                        юным разобраться? –
Некрасиво! Скверненько!
                                     Да и лень, признаться.
Лодочка захвачена.
                               И при этом, кстати,
Ей скользить назначено
                                        по семейной глади,

По пруду зеркальному,
                                       где рыбалку любят.
(Наши бури шквальные
                                       вмиг её погубят!)

Так что выпьем водочки
                                          и пойдём до дому,
Предоставив в лодочке
                                       плыть кому другому.

1979 г.


* * *

Успокой
               родителей своих:
Наша глупость
                         не дойдёт до ЗАГСа.
Вывела судьба
                         лишь первый штрих –
Со второго
                   получилась клякса.

1979 г.

 
ЗИМНЕЕ ПРОЩАНИЕ

Он – неприступен.
                              Зла она.
Раздора
             вздыбленные 
                                   перья...
Неодолимая стена
             бессмысленного недоверья...


Ледышки пальцев –
                                  хоть кричи! –
Уже, наверно, 
                       не оттают.
Одни лишь 
                   губы горячи,
С которых 
                  колкости слетают.


Они ещё 
              сойдут с ума,
Когда поймут, 
                        что́ натворили!
Но – не сейчас.
Сейчас – зима.
Весь город
                   словно побелили.


Луна –
            угрюмая сова –
С небес
            следит за ними в оба.
И раскалённые 
                          слова,
Шипя,
          скрываются 
                              в сугробах.

1979 г.
 
* * *

Ночь...
Ты спишь...
Твои губы по-детски капризны.
Я тобою не узнан, не признан.
Я напрасно забрёл в твои сны.

Ночь...
Ты спишь...
Я прокрался бесшумнее вора.
Сквозь ресниц золотистые шторы
Проскользнул, не спугнув тишины.

Ночь...
Ты спишь
Под накидкой, залитой луною.
Говорили, ты стала женою? –
Значит, встречусь с законным твоим.

Ночь...
Ты спишь...
Я зашёл на минутку – проститься.
Где же тот, кто теперь тебе снится?
Я не прочь познакомиться с ним.

Ночь...
Ты спишь...
Вот и он, в полосатой пижаме.
Не тревожься, кривыми ножами
Мы не станем вести разговор.

Ночь...
Ты спишь...
Твой супруг направляется к бару,
Предлагает мне ром и сигару
И плетёт утомительный вздор.

Ночь...
Ты спишь...
Саркофагом молчит пианино.
Как вписался он в роль семьянина!
Будет счастлива ваша чета!

Ночь...
Ты спишь
В целомудренно-сладкой истоме.
Что я делаю здесь, в этом доме?
С кем сижу? – не пойму ни черта!

Ночь...
Ты спишь...
Полосатопижамный хозяин
Металлически лязгает: "Взяли!.." –
И рюмашку подносит ко рту.

Ночь...
Ты спишь,
Лёгким кружевом полуприкрыта.
Как он смотрит – победно и сыто –
На литую твою наготу!

Ночь...
Ты спишь...
Я зову тебя: может, проснёшься
И в далёкое лето вернёшься,
Оборвавшее наш перелёт?

Нет.
Ты спишь.
Пляшут жёлтые лунные пятна.
И к постели твоей плотоядно
Властелин полосатый идёт.

Ночь...
Ты спишь...

1979 г.
 
* * *

Уж прости,
                   если боль причинил.
Для прощальных стихов
                                   нет чернил – 
Пишем кровью,
                           своей и чужой.
Мало ль горестей
                              есть за душой?!

Я худого тебе
                        не желал.
Я ведь помню:
                        ты тихо жила.
А со мной
                  целоваться тайком –
Как пройтись
                       по костру босиком!

Всё боюсь:
                  не накличу ль беду?
Если страшно тебе –
                                   я уйду.
Если плохо тебе –
                                не смогу
Оставаться
                   в постыдном долгу.

Так рискни же,
                          ответь напрямик!
Жизнь отдам
                      за доверия миг!
Скажешь "да" –
                            я тебя обниму.
Скажешь "нет" –
                             я тебя обниму,
Вспыхну молнией,
                                кану во тьму.
Грусть и радость –
                                одно к одному...

1979 г.

* * *

Вроде не был юнцом,
Не считался глупцом...

Чем пленила меня
Молодая голубка?!

...Телефон-автомат –
Идол с мёртвым лицом.
В правом ухе – серьга,
Порыжевшая трубка.

Я к нему приближаюсь,
Порывшись в плаще, –
Жив ещё старикан!
Слава Богу, не помер!
И, монетку кидая
В замёрзшую щель,
Оживляю его,
Набираю тот номер.

Холод трубки пустой
Обжигает висок.
Наконец-то щелчок:
Это вы, сеньорита?

"Говорите, я слушаю..." –
Ваш голосок.
"Говорите... Я слу..."
Да о чём говорить-то?!

Все слова мои лучшие
Вышли, поверь.
Для чего повторяться мне
Снова и снова?

"Говорите, я слушаю..."
Нет уж, теперь
Я послушаю Вас,
Не промолвив ни слова.


Ваше дивное горло
В ладони держу –
Горло нежной змеи,
Горло горлицы хрупкой...

Цепь коротких гудков...
Безголосая трубка.
И колышется ночь,
Как пустой абажур...

Декабрь 1979 г.



* * *

Расплатившись
                          за нашу
                                      ошибку,
Ни пред кем
                     в должниках не хожу!
Эти дни
              соберу я
                             в подшивку
И в забвения папку
                                вложу,

И заброшу
                  на дальнюю
                                       полку,
И не стану
                 себя
                        расточать.
А доказывать правду –
                                      без толку,
Всё равно
                 что в колодец
                                         кричать.

Осень 1979 г.

* * *

Как провожали мы
                               Овечий год? 
Да очень славно всё
                                  вначале было:
Та девочка
                   меня не позабыла –
Скорее уж, боюсь,
                                наоборот.


Она себя 
                давала целовать
И головы во тьме
                              не поднимала.
Наверное, 
                прекрасно понимала,
Что больше нам
                           так близко не бывать,


Что не гожусь я вовсе
                                      в женихи,
Что предстоит мне жить
                                         совсем иначе,
Что ей хороший малый
                                        предназначен,
Надёжный
                  и не верящий в стихи.


Но ни она,
                  ни славный паренёк
Не понимали
                       в данное мгновенье,
Что я на пытку
                          вечного сравненья
Её неосмотрительно
                                   обрёк.



Что через год,
                        назвав себя женой,
Заполнив дом
                        хрустальными вещами,
Начнёт она
                   и днями, и ночами
Его невольно
                       сравнивать со мной.


И станет злиться,
                             скуки не тая,
За то, что он
                     не тайна, не загадка
И не имеет
                  жутких недостатков,
Какими отпугнул
                              когда-то я.


Эх, уберечь их, что ли,
                                       от беды?
Глаза родные
                       оттолкнуть рукою
Да напоследок 
                          выкинуть такое,
Чтоб в памяти её
                             стереть следы?!


Мне б десять лет стряхнуть –
                                           и я бы смог
Задуманную роль
                              сыграть успешно.
А нынче – не могу.
                               Прощаюсь нежно
И – ухожу.
                  Являйся, паренёк!..

Декабрь 1979 г.
* * *

Милая-милая,
Я-то помилую –
Ложью и юмором
Вмиг ублажу.
Милая-милая,
Вас, легкокрылую,
Я от любви своей
Освобожу.

Светлая-светлая!
Что посоветую?
Вновь обрести
Тишину и уют.
Светлая-светлая,
Песня не спетая –
Лучше, чем та,
Что фальшиво поют.

Славная-славная,
Силы – не равные.
Видно, поэтому
Ты и сдалась.
Славная-славная,
Самое главное –
То, что к любви
Не примешана грязь.

Нежная-нежная,
Ты мою грешную
Душу не трогай –
Быстрей улетай.
Нежная-нежная,
Думы мятежные
Мне одному
Не расправу отдай.

Грусть беспросветную,
Боль безутешную,
Глупый твой страх
И смешной самосуд –
Славную, светлую,
Милую, нежную
В тайных стихах
От забвенья спасу.

1979 г.
* * *

Я уезжаю в дальний путь, 
Но сердце с Вами остаётся. 
Лопе де Вега

От тяжких мыслей не уснуть,
Перо само к бумаге рвётся:
"Я уезжаю в дальний путь, 
Но сердце с Вами остаётся".

Ни в чём не смею упрекнуть.
И пусть Вам празднично живётся!
"Я уезжаю в дальний путь, 
Но сердце с Вами остаётся".


Порой тоска охватит грудь, 
Да не беда  она уймётся. 
"Я уезжаю в дальний путь, 
Но сердце с Вами остаётся".

С годами (горестная суть!) 
Вам тоже чьей-то стать придётся...
"Я уезжаю в дальний путь, 
Но сердце с Вами остаётся".


"Я уезжаю в дальний путь, 
Но сердце с Вами остаётся". 
И, может быть, когда-нибудь 
Ещё слеза по мне прольётся.

Когда-нибудь... когда-нибудь... 
(Вдруг повод крошечный найдётся?)
"Я уезжаю в дальний путь, 
Но сердце с Вами остаётся..."

1979 г.

 
* * *

Мама, мама, это я дежурю.
Я дежурный по апрелю.
Булат Окуджава

Не огорчайся, друг!
                                 Давай закурим. 
Хоть прошлых лет счастливых не вернём, 
Клянусь, что мы ещё 
                                    набедокурим 
И за столом студенческим гульнём!


По-молодецки прозвенят бокалы! 
И нежность душ прольётся через край. 
А та, что всех девчонок затмевала, 
Попросит: "Окуджавскую сыграй".

Она подаст мне грустную гитару, 
В которой дремлют семь озябших струн,
И зазвучит во тьме мотивчик старый, 
Что тоже был, как мы, беспечно юн.


И мотылек забьётся в абажуре,
И лист зелёный выпорхнет в метель...
Ах, "мама, мама,
                            это я дежурю..."
А на дворе  
                       семнадцатый апрель.


И мы поймём,
                         что мало постарели, 
Что нам грешно друг друга забывать,
Что и сейчас дежурим по апрелю 
И можем мамам 
                            руки целовать.

1979 г.
 
* * *

Пляшут 
             молнии 
                          над лесом,
Гром играет на басах.
Жизнерадостные бесы
Баламутят в небесах!

Перебрали нынче рома
И устроили погром.
Бедный рай дрожит от грома!
Вдрабадан
                 грохочет
                               гром!!!

Вспышка – грохот!
Грохот – вспышка!
Битый час уже подряд.
У Создателя – одышка.
Вот так бесы!
                       Что творят!

Мне б туда,
                   где блики молний
Бритвой
              пляшут
                          возле
                                   шей.
Что-то кисло, 
                       как в лимоне,
В обезлюдевшей 
                            душе.

И, с душой поговорив, мы
Взмыли вверх,
                         покинув лес.
Ибо нет правдивей 
                                рифмы,
Чем такая:
                  БЕС – АНЭС.

1979 г.
* * *

"Жизнелюбы-жизнелюбы",
"Душегубы-душегубы" –
Что ни слово – молоток.

Лучше так: "любитель жизни".
Хоть беспечней и капризней,
Но правдивее зато!

Да, согласен: я – любитель.
В этом мире, в этом быте
Разбираюсь кое-как.
Лесть и подлость не усвоил.
И на всё смотрю порою
Как на шуточный пустяк.

То, что числится важнейшим,
Полагаю я скучнейшим.
Вы – при жёнах, я – ничей.
И, любителем гуляя,
Каждый день благословляю
Мир прекрасных мелочей.

Стороной обходит слава?
Что ж, она имеет право.
Гнев на сердце не держу.
Я на славу не в обиде.
Кто такой? – поэт-любитель:
От влюблённости пишу.

Пусть спешат войти в анналы
Барды-профессионалы.
А любитель проживёт,
По-любительски вздыхая,
Возмущаясь и порхая,
Бог пока не призовёт.

По-любительски мы пляшем,
Кулачками грозно машем,
Равнодушных теребя.
По-любительски ликуем,
Горожанку дорогую
По-любительски любя.
Так и будем жить скандально,
Антипрофессионально,
Бестолково и не впрок.
Но зато – без редактуры
И прозекторской цензуры
Жизни, мыслей, чувств и строк.

1979 г.


ПАМЯТИ УЧИТЕЛЯ

Утонуло всё в снегах 
На высоких берегах.

Но свободна синь воды –
Незамёрзшей доброты.

И несёт она лодчонки, 
В них – мальчишки и девчонки;

Им, беспечным, не дано 
Разглядеть печали дно.

Подгоняет лодки эти 
Любопытства лёгкий ветер.

Впереди, рассеяв мрак, 
Светит юмора маяк.

...Та река, с её причалом, 
Столько раз нас выручала!

Незаметно, сквозь туман, 
Выносила в океан 
Удивительной свободы.

Жаль, студенческие годы 
Были слишком коротки! –
Нет уж больше той реки.

1979 г.
 
Выдающегося хирурга, академика Ису Коноевича Ахунбаева не смущало, когда однокурсники сына, нахальные кавээнщики, устраивали свои посиделки в его домашнем кабинете. 
"А, жю́лики пришли?!" – добродушно усмехался он, в то время как хозяйка дома, гостеприимная Бибихан Исмаиловна приглашала нас к большому семейному столу. 
Пятое января 1975 года, когда они вместе с дочерью и зятем погибли в жуткой автокатастрофе, стало чёрным днём для всей республики, особенно для тех, кто близко знал эту тёплую семью. Имя уникального врача и учёного увековечено в названиях одной из красивейших улиц города и клиники, которой он руководил.

О сколько личностей былинных
Я встретил в мире медицины!*
Иса Коноевич и Бибихан Исмаиловна в семейном кругу – за год до страшной трагедии, которая, убеждён, долгим эхом отозвалась на всей последующей жизни и судьбе их младшего сына, моего друга Медера. 1974 г.
В период, когда я был студентом, Григорий Львович Френкель, яркий представитель ленинградской научной школы (не случайно он здесь в форме морского офицера), уже не работал в КГМИ, а являлся заместителем директора местного академического института.
Но по френкелевским трудам мы изучали механизмы электротравмы, шока, коллапса и других угрожающих состояний. Его совместная с 
И.К. Ахунбаевым монография была удостоена Государственной премии Киргизской ССР.
Человек разносторонних дарований, Григорий Львович сочинял стихи, прослыл страстным поклонником и знатоком молодого киргизского балета, которому посвятил немало газетных статей.

Нам ещё удалось застать великолепные лекции профессора-психиатра Николая Витальевича Канторовича, брата выдающегося советского математика и экономиста, лауреата Нобелевской премии Леонида Канторовича.
Но и наш, фрунзенский, прославил эту фамилию. Шутка ли! – учился и работал в Ленинграде у самого В.М. Бехтерева. А в 1944 году стал выстраивать республиканскую психиатрическую службу и свою научную школу. Автор первого советского учебника по медицинской психологии.



Дружеские эпиграммы профессора Максима Ефимовича Фридмана были столь же остры и блестящи, как и его хирургический скальпель!
Фридмановское остроумие не раз выручало кавээнщиков КГМИ. 

Вопрос к команде:
– Будет ли таять снежная баба, если на неё надеть шубу?
Ответ Максима Ефимовича:
– Признаться, я уже стал забывать, от чего бабы тают...
Как и многие другие старейшие преподаватели вуза, Борис Фёдорович Малышев приехал во Фрунзе из Питера ещё в предвоенные годы. Здесь создал кафедру патологической анатомии, которой заведовал четверть века, вплоть до своей кончины.
Универсальный патоморфолог, учёный и педагог, он отличался и благородными душевными качествами.
Авторитет Малышева в отечественных научных кругах был настолько велик, что ему, даже в те казённые времена, присвоили звание профессора honoris causa, т.е. без защиты докторской.
Другой патологоанатом, доцент Юрий Маркелович Торопов, стал для меня, тогдашнего третьекурсника, настоящим старшим другом. 
На тороповской кухне можно было и погулять, и послушать крамольные песни Галича, и высказаться на самые запретные темы.
Артистичный Маркелыч даже в морг заявлялся при бабочке. А как он декламировал стихи! Как запекал в духовке индюка – под научные разговоры о пристеночном пищеварении! Как лихо водил свой древний "москвичонок", знакомый всей милиции города! 
Юрий Маркелович продолжает преподавать, но теперь уже в КРСУ.

За академической внешностью выдающегося кардиолога Мирсаида Мирхамидовича Миррахимова кроется не только доброе сердце, но и тонкий восточный юмор.
В более молодые лета он любил носить узбекскую тюбетейку, разговаривал всё так же тихо и неспешно, как сейчас. Однако этот тишайший голос внушал трепет всем нерадивым студентам!
Кавээновские встречи Миррахимов охотно посещал и заразительно смеялся, узнавая в ряде случаев пародии на себя. Что ж, самоирония – признак высокого интеллекта. А им нашего терапевта № 1 Господь Бог наделил, не скупясь.

Нынешний академик РАМН Николай Александрович Агаджанян, как и Миррахимов, по праву считается одним из пионеров медико-биологи-ческого освоения кыргызских гор. Ученик знаменитого академика В.В. Парина, отца советской космической медицины, когда-то заведовавшего во Фрунзе кафедрой физиологии, Агаджанян, живя в Москве, часто и подолгу бывал в Средней Азии.
Хоть и не пишет стихов, но в душе – поэт, чьё перо породило множество не только специальных, но и научно-популярных книг.
Каждая встреча с ним в Российском университете дружбы народов мне всегда в радость!



Таких деканов, как наш незабвенный Абрам Юльевич Тилис, нынче – поискать! 
Доступный, жизнелюбивый, он был не только ярким патофизиологом, прекрасным лектором, но и владел искусством... художественного свиста.

– Абрам Юльевич, как объявить в концерте ваш номер?
– Скажите просто: свистун из деканата...



Евгений Иванович Бакин, учитель моего научного шефа С.Б. Даниярова, являл собой образ настоящего земского врача, направленного в Киргизию из Саратова ещё в 20-е годы.
Научно-физиологическую подготовку получил в Ленинграде, став крупным радиобиологом. В 1953 году возвратился во Фрунзе, где 17 лет заведовал кафедрой, передав её потом Санжарбеку Бакировичу. Сам же остался профессором-консультантом и продолжал просвещать молодёжь, попыхивая трубкой, с удовольствием делясь своим опытом, особенно по части рыбалки и 
охоты.


Легендарный физиолог, ленинградец Георгий Павлович Конради, тоже работавший когда-то во Фрунзе, был глубочайшим знатоком не только механизмов кровообращения, но и русской поэзии.
Уникально образованный, беспощадно остроумный, он подарил мне своё расположение и даже похваливал за какие-то строки...
А можно ли забыть конрадиевскую систему летоисчисления: "Это было... это было... три жены тому назад".








Ещё один учёный-патриарх – эколог Абрам Донович Слоним, которого судьба привела в наши края.
Интеллигент до мозга костей, мыслитель, творец!
Автор двух учебников и двенадцати монографий, подготовивший более 100 (!) докторов и кандидатов наук. 
Собиратель старинной бронзы и фарфора, не менее старинных книг, мастер-краснодеревщик, любитель всего живого, в особенности рыбёшек и кошек, а также большой сладкоежка.

 
В доме Торопова я получил приятную возможность познакомиться с двумя интереснейшими и ныне весьма именитыми людьми: молодым философом Ароном Брудным и аспирантом Н.В. Канторовича Валерием Соложенкиным.
Общение с Валерой обогащало каждого, кого он впускал в свой мир – мир нетривиального мышления, тонких чувств, иронизма, своеобразного видения (глазами психиатра) людей, литературы, живописи, киноискусства. Вот и на снимке мы запечатлены в Москве на каком-то вернисаже.
В области же его любимой психиатрии Валерий Владимирович создал учение о личностно-средовом взаимодействии и признан теперь учёным мирового класса!
Благодаря Валерию и медицинской науке, мне довелось в 1998 году повстречаться с доктором Семёном (Славой) Глузманом, осмелившимся в брежневские времена выступить против использования психиатрии для борьбы с диссидентами и осуждённым за это к десяти годам лагерей.
К моменту нашей встречи Слава являлся главой Украинской ассоциации психиатров и представителем организации "Женевские инициативы в психиатрии". 
Результатом знакомства стал написанный мною очерк "Anamnesis vitae, или история жизни бывшего политзэка доктора Глузмана, рассказанная им самим", опубликованный сначала в местной прессе, а потом – на страницах российской "Врачебной газеты". 
Мне кажется, Слава – один из тех, кому можно посвятить строки моего следующего стихотворения.
 
* * *

Не слишком долгий срок, 
                                    не слишком малый
Отпущен нам,
                        и, чувствам потакая,
От самого рожденья 
                                    до финала
В нас музыка звучит, 
                                    не умолкая.

В коротком детстве, 
                                  ласкою согретом, 
Разнообразно музыки звучанье! 
Гармошки, скрипки, 
                                  дудочки, кларнеты... 
Ведь нет причин для скорбного молчанья.

Во дни безумств, свиданий полнолунных, 
Когда любовь 
                       и ревность обуяли, 
Бунтуют, негодуют, плачут струны 
В прохладной тьме 
                                 тревожного рояля.

О юности ошибках 
                                не жалей ты:
В такую пору сердце воеводит. 
Задумчивый и ясный 
                                   голос флейты 
К нам на пороге зрелости приходит.

А если мы с годами постареем, 
Пройдя сквозь дым удач и поражений, 
То светлая мелодия свирели 
Убережёт от тщетных сокрушений.

Но в миг любой, дружище, как ни странно, 
Всегда готов возникнуть в нас с тобою 
Неукротимый рокот барабана 
В содружестве с походною трубою!

1979 г.
* * *

Ничто не вечно 
                          под луной:
Ни радость,
                    ни беда людская, 
Ни сладость губ,
                            ни соль морская, 
Ни величавый 
                        шар земной.

Ничто не вечно 
                          под луной:
Ни твёрдость скал,
                         ни хрупкость плоти, 
Ни страх, посеянный в народе, 
Ни тень угрозы за спиной.

Ничто не вечно 
                          под луной... 
О жизни, быстропреходящей, 
Мы сокрушаемся всё чаще:
Ведь, кроме этой, нет иной.

Ничто не вечно 
                          под луной...
Да и сама луна 
                         не вечна.
А Путь колеблющийся 
                                      Млечный –
Всего лишь пыль 
                            во тьме ночной.

Одно пребудет 
                          в звёздной мгле 
Во все века 
                    и неизбывно:
Надежды свет 
                         в глазах наивных, 
Печаль раздумий 
                             на челе.

1979 г.



* * *

Не дай мне, Бог, покоя
И сытости души!
Взыскующей рукою
Соблазны сокруши.
Не дай мне, Бог, желанья,
Коль в чём-то преуспел,
Заняться любованьем
Своих удачных дел.

Не дай мне, Бог, привычки
Пред сильным спину гнуть,
Брать истину в кавычки,
К надменной власти льнуть.
Не дай мне восхожденья
По лесенке земной
Ценою униженья,
Предательства ценой!

Не дай мне, Бог, фальшиво
Прожить свои года,
Вовек не знать ошибок
И правым быть всегда.
Не дай аплодисментам
Уныло грохотать.
Холодным монументом
Не дай мне, Боже, стать!

Не дай мне обучиться
Придворной клевете
И подленько глумиться
Над тонущим в беде.
И что б там ни грозило
В безвестности слепой,
Не дай утратить силы
Смеяться над собой!







Не дай мне в одиночку
Сражаться против Зла.
Не дай, чтоб эта строчка
Последнею была.
Не дай мне оправдаться,
Коль разменяю честь.
И дай мне, Бог, остаться
Таким, какой уж есть!

1979 г.




Ошибаясь и греша,
Ты спешишь, людей смеша.
Но при всём при том, левша,
Жизнь чертовски хороша!

Хорошо, что не хорош,
Что на правила плюёшь,
Что не с той ноги встаёшь
И, в отместку, с левой бьёшь.

Хорошо, что влево ты
Сдвинут в мире правоты.
Справа – жёлчные ходы.
Слева – сердце,
                         боль,
                                 мечты...



ЛЕВЕЕ  СЕРДЦА

Восьмидесятые


 
 

* * *

Да я и сам порой 
                            в смятении:
Каких корней? 
                         каких кровей?
Наполовину
                     сын Армении,
На долю равную – 
                                еврей.

Но каждой 
                  кровной половиною, 
Куда б судьба 
                        ни занесла, 
Тянусь я к Азии 
                            с повинною, 
Где вся-то жизнь моя 
                                    прошла.

У сердца нет 
                   национальности –
И бог с ней, 
                    с пятою графой! 
В тисках 
           удушливой реальности 
Спасаюсь 
                 певчею строфой.

Бежит по жилам 
                        смесь гремучая,
С которой 
                 мало кто знаком. 
А по ночам 
                   себя я мучаю 
Чистейшим 
                    русским 
                                   языком.

1980 г.
* * *

Наире

Всё преходяще:
                          страсть, печаль, 
Любовь, 
             надежда, 
                           радость, 
                                        слава, 
Суровый гнев
                        и по ночам 
На самого себя 
                          облава.

Всё преходяще:
                          суета, 
Блаженство 
                   светлого покоя, 
Раскаты 
              яростного боя, 
Обиды, 
             ложь и клевета.

И наши мысли, и мечты,
И ритмы музыки сердечной 
Всё мимолетно,
                           всё невечно,
Всё преходяще:
                            я и ты, 
И дни,
           и годы,
                        и века, 
И прошлый мир,
                            и настоящий...

Непреходяща 
                       лишь тоска 
О главном, 
                   о Непреходящем.

1980 г.
Мои  кавказские  корни


Армения. Памятник жертвам геноцида армян, который прошёлся и по семье отца. Не потому ли юный гимназист Гурген в 15 лет был арестован как один из участников революционного кружка "Спартак" в г. Дилижане, через год пошёл в ополчение и оказался в турецком плену, а чудом вырвавшись оттуда и вернувшись в уже советскую Армению, стал одним из организаторов республиканской комсомолии?


Отец (внизу в центре) со своими товарищами по работе в Закавказье, где он прошёл путь от секретаря уездного комитета комсомола до заместителя председателя Госплана Армянской ССР. Но... вступил в конфликт с местным партийным руководством и был вынужден уехать в Москву, а затем в Киргизию.




Мать отца Екатерина Мовсесовна (бабушка Катя), медицинская сестра. 
Смерть папы от неё поначалу скрыли, но она, говорят, обо всём догадалась и пережила его только на год.
Фотографий нашего армянского деда, к сожалению, не сохранилось. Знаю лишь, что служил он учителем в селе Ором Артикского района дореволюционной Армении, а в дальнейшем – инспектором гимназий.





Ещё в отрочестве, перебирая домашний фотоархив (плод в основном папиного увлечения объективом), я обнаружил странный пожелтевший снимок с французским текстом на обороте.
Оказалось, что запечатлён на нём дядя отца Ованес Зарифян (мягкий знак в фамилию, видимо, привнёс мой обрусевший родитель).
Позже в советском Энциклопедическом словаре прочту: "Ованес Зарифян – известный армянский актёр, режиссёр, работавший в России, Турции, Румынии, Франции, США и др. странах".
По слухам, его потомки живут сейчас в Америке.





Папина младшая сестра Анаида Вагановна (тётя Аник), с которой я познакомился, когда отец уже тяжёло заболел, была моим главным гидом в моменты приездов на землю древнего Айастана.
Общительная, уверенная в себе, она ходила по Еревану как по собственной квартире и могла распахнуть любую дверь. С ней мы побывали в крепости Эребуни и в Матенадаране, в Эчмиадзине и на Севане, притронулись к старинным камням Звартноца и поклонились Сардарабаду.
Кроме того, она умела великолепно заваривать кофе и гадать на оставшейся гуще.



Папа с сестрой, прилетевшей к нему в Сочи, когда он проходил там санаторно-курортное лечение, – к сожалению, только усугубившее его состояние здоровья. 1960 г.



На старости лет тёте Аник, бывшему директору одной из ереванских школ, заслуженному учителю Армянской ССР, выпало пережить немало тяжких бед...
Все удары судьбы она выдержала достойно, сохранив своё доброе имя.
Похоронена в Ереване.
Потеряли мы и её внучку Карину, и мою старшую сестру Инну Зарифян-Авакян, чьи дети живут в Москве.
Из ереванской родни остались двоюродный брат Ваган с семьёй, да в Калуге старший брат Владлен (Вилик), у которого есть дочь Елена, избравшая себе редкую для женщин профессию – лесничего!



Наша  еврейская  линия

Это мой дедушка Исаак Борисович Зарецкий, которого я, откровенно сказать, совсем не помню.
С виду – бравый нарком! А что? Как и Клим Ворошилов, дед провёл свою юность в Луганске. Воспитывался у дяди, человека состоятельного, владельца лесного склада.
По-видимому, знания и навыки юного Исаака лежали в коммерческой плоскости, поскольку в зрелые годы он, живя в Харькове, являлся ответственным за снабжение Макеевского металлургического завода.
В доме был культовой фигурой, истинным главой семьи. Отличался природным умом, порядочностью и неиссякаемым юмором.
Умер в 1948 году, в 55 лет, от болезни сердца, имевшей наследственный характер.
Бабушка, Генриэтта Ефимовна Кофман, получила гимназическое образование. После замужества целиком посвятила себя семье, хотя в предвоенные годы преподавала немецкий язык. 
Под её неусыпным оком я научился читать и писать, пристрастился к книгам, стал понемногу музицировать.
Моё увлечение школьной самодеятельностью, а затем и стихами бабушкой всегда поощрялось. Более того, к старости она сама вдруг стала слагать стихи-посвящения детям и внукам.
Скончалась в городе Харькове у меня на руках 15 февраля 1968 года – в день своего рождения. Говорят, так уходят святые люди...
 

Мама со своим отцом незадолго до его кончины. Харьков. 1948 г.

Она же – с матерью, Генриэттой Ефимовной (бабушкой Геней).

Я и моя любимая двоюродная сестрёнка Бэлка (на два года постарше меня) с дедушкой. Харьков. 1948 г.

Мы с Наирой под крылом бабы Гени, которая всегда находилась с тем из своих детей, кому в данный момент было всего труднее. В конкретном случае – у нас во Фрунзе, когда маму назначили директором только что открывшегося республиканского Дома моделей, а папу перевели на работу в г. Джамбул.     



Мамина младшая сестра Сима (Мурочка) выглядела в молодости, как яркая украинская красавица: коса! румянец! улыбка! 
Подобно маме, превосходно владела фортепиано, задушевно пела. Лихо курила папироски – на моей памяти в основном "Шахтёрские". Была открыта и безудержна в своих чувствах.
Меня она называла неизменно сыночком – может быть, потому, что у самой росли две девочки. Обожала моего отца, у постели которого провела последние месяцы его страшного 
недуга.





В Харькове Сима Исааковна считалась одним из лучших врачей-инфекционистов, для которого благо пациентов было превыше всего. Сердце её разорвалось в 1987 году. Да ещё так мистически: сразу же после окончания свадьбы любимой внучки Наташи.

Мурочка с мужем – известным харьковским патологоанатомом Борисом Бруком, немало повлиявшим на мой выбор профессии. В патодиагностике ему не было равных! И с ним всегда находилось о чём поговорить...




Их старшая дочь Бэлла. 
Это рядом с ней прошёл харьковский период моего детства.
Это с ней, красоткой–выпускницей, мне, безусому юнцу, было лестно пройтись по Сумской. 
Это в доме её друзей я, джамбульский школьник, впервые услышал хрипловатый тенорок Окуджавы. 
Это она первой из нас поступила в вуз – Донецкий мединститут, где встретила свою любовь в лице молодого врача Саши Фаермана, руководителя популярного джаз-оркестра ДонМИ. 
 
С Бэллой и Сашей в г. Донецке. 1964 г.
Они до сих пор трудятся там на кафедрах мединститута.


С ними же, а также с двоюродной сестрой Мариной Брук (слева от меня) и их детьми в городе Харькове. 1980 г.




А этот бравый морячок – младший брат мамы Ефим (Фимочка) в 40-е годы. Правда, по морям по волнам ему долго побродить не пришлось: болезнь помешала. И он был вынужден сменить знаменитую ленинградскую "мореходку" на Одесский кораблестроительный институт.
Зато отлично изучил устройство корабельных и прочих двигателей.












Потому и стал одним из ведущих инженеров Харьковского турбинного завода, приложив свои знания к гидроэнергетическому развитию не только СССР, но и Северной Кореи. Откуда вернулся в полном очаровании от трудолюбия корейцев и с крайне скептическим отношением к их тоталитарной системе и царившему там культу личности Ким Ир Сена, чьим орденом был отмечен дядин трёхлетний труд.





В артистизме Фиме тоже было трудно отказать. Это проявлялось и дома, и на заводе, где он сколотил весёлую агитбригаду, снискавшую признание даже на всесоюзных смотрах.


Со своей очаровательной женой Серафимой они подарили миру двух мальчишек, моих двоюродных братьев Сашу (крайний слева) и Витю (в центре), с которыми я запечатлён на отдыхе в Кисловодске.
Кстати, одним из моих поэтическо-юмористических творений того периода стало описание нашей совместной курортной эпопеи. 
А мяч у меня в руках – чистая случайность: в футбол я играл редко, да и вообще, к своему стыду, не увлекался спортом, разве что немного шашками и боксом. Но больше – чтением, музыкой, сценой...
1960 г.
 
* * *

Было слово такое: "кондуктор" –
Не из физики, а из автобуса.
А на стенке чернел репродуктор,
А планета – подобие глобуса...

Помню печку, окружий окалину,
Детский велик, сестричкины косы;
Помню рёв по усопшему Сталину,
Чёрный шёлк и бордовые розы;

Про Тарзана какую-то серию
Тоже помню – кумир населенья!
Помню речь Левитана  про Берию :
"Приговор приведён в исполненье".

Помню, как мы братались с китайцами,
Воспевая друзей-коммунистов;
Как скакали под ёлочкой зайцами,
Как играли в своих и фашистов;

Помню камни и воды арычные,
Вкус крыжовника, запах акаций;
Помню крики точильщика зычные,
Двор огромный – смешение наций;

Помню неких парней-предводителей
(Снова курят запретное что-то),
Помню – к ночи приезды родителей:
Всё работа, работа, работа...

Алый вымпел висит треугольником,
Над горами – легчайшая дымка...
Лишь себя я не помню дошкольником,
Разве только по выцветшим снимкам.

1980 г.
 
* * *

В державе,
                 где не было секса,
Где даже
               такого рефлекса
Как будто бы
                      вовсе не знали
(Хотя и неплохо
                           рожали),
Я рос 
        самоучкой стыдливым,
По части сих тайн
                              молчаливым
(Кого о подобном
                              спросить? –
Не маму же с папой,
                                  понятно.
Капуста и аисты? –
                                ладно...),
Но кровь
               продолжала дерзить,
Мозги будоража
                            гормоном...

С классическим
                           "Декамероном"
(Одиннадцать лет,
                               пятый класс)
Тогда подружился
                               мой глаз –
Тихонечко,
                   под одеялом.
Восточные сказки 
                               листала
Потевшая сразу
                            рука.
Ещё "Апулея"
                        строка
Слегка приоткрыла
                                завесу...
Не вздумал
                  к соседу-балбесу
За знанием этим
                            бежать
(Вовек не любил
                           обсуждать
Такие дела
                  в подворотне).

Инстинкт,
        что всех прочих природней,
Мученьем
                 не стал для меня.
И тут ни при чём
                             ни родня,
Ни наша
              советская школа:
Своё ощущение
                           пола
Я принял тогда
                         (вот удача!)
Из рук
          жизнелюбца Боккаччо.

1980 г.

* * *

...В Джамбуле мы
                        не дружно жили.
Догнали сворой,
                            окружили,
Велели:
             "С этим вот дерись".

Смеркалось,
                     фонари качались,
А переростки
                       забавлялись.
Противник хищен,
                              словно рысь,
Почти что
                 на голову выше,
А я и ростом-то
                            не вышел,
И не привык
                     на кулаках,
И жутко:
              ведь забьют же, гады!
А значит, надо,
                          значит, надо
Преодолеть
                    позорный страх
И драться, драться,
                                что есть мочи.

Борьба идёт,
                     толпа гогочет,
Я на противнике
                            повис,
От исступления 
                          зверея.
Скорей бы кончилось,
                                     скорее!
Чтоб кто-нибудь
                            да рухнул вниз.

По счастью,
                    рухнули мы оба.
Бой выдохся,
                      иссякла злоба.
"Хорош махаться,
                               пацаны!
Пожмите-ка
                    друг другу руки".

Я встал
            (в снегу пальто и брюки),
Почти отбившись
                              от шпаны,
Врагу протягивая
                              руку.
Как вдруг – удар.
                     Незримым "крюком"
Он чётко
               угодил в висок.
И по лицу 
                горячий сок,
Как помидорный, заструился.
(Кастет в руке его таился.
Удар был точен
                           и глубок –
Над бровью,
                     чуть левее глаза.)

Орава, помню,
                        смылась разом,
А я назад
               поковылял
К давно уж
                   опустевшей школе.
Ни страха не было,
                               ни боли –
Лишь от обиды
                          зарыдал,
От низкой подлости,
                                   обмана...

Что дальше? –
                         полоса тумана,
Учитель,
               "скорая", врачи,
Дни пребывания
                            в больнице.

Когда же вышел,
                            пели птицы,
Сияли солнышка лучи,
Цвела весна...
                        Но я, эстет,
Тайком добыл себе кастет,
А также
             ножик выкидной,
Поняв,
           что в морози ночной
Нельзя таким открытым быть:
"С волками жить – по-волчьи выть!"

1980 г.

* * *

В жилах кровь ещё
                                не остыла!
...Первую любовь
                                звали Мила,
А вторую, 
                третью,
                            восьмую...
Ну да разве должен
                                  кому я
Личные показывать
                                  фото
Или же рассказывать
                                    что-то
Про своих
                 прошедших, 
                                     минувших,
Обманувшихся,
                           обманувших,
Необычных
                     или бездарных,
Истеричных
                     иль благодарных,
Юных, зрелых,
                         долгих, мгновенных,
Для души шальной
                                вожделенных,
В те минуты
                     самых красивых,
Самых дорогих
                            и счастливых,
Просветлённых, 
                          нежных, 
                                        курящих,
На руке моей 
                      возлежащих,
Мне – и только! – 
                               принадлежащих.

1980 г.
 
ПЕРВЫЙ  ПОЦЕЛУЙ

Ну и что, что веет сном, что так поздно,
Что хулиганьё кругом
                                      рыщет грозно,
Пусть родные квасятся
                                        в ожиданье,
Мчусь я к однокласснице – на свиданье!

Не от шага спешного
                                     сердце билось –
Слишком много нежного
                                            накопилось.
Школа позади уже,
                                вуз маячит...
И раскрыть себя душе
                                      можно, значит.

Палисадник крохотный,
                                         тьмы кромешность...
Ну ни грамма похоти –
                                       только нежность...
"Извини за грубости
                                    за былые.
Это лишь по глупости –
                                          речи злые.

Друг на друга дуемся –
                                        просто мука!
Может, поцелуемся
                                  пред разлукой?!"
И, рванув все струны, я
                                        (было дело!)
Впился в губы юные
                                   неумело...

И умчался демоном, потрясённый!
...Будут ещё девоньки,
                                   девы, жёны,
Но вовек, наверное, –
                                    аллилуйя! –
Не забыть мне первого поцелуя.

1980 г.

 
СТАРЫЙ  ФРУНЗЕ

Чем этот город 
                         нас прельщает? 
Он тайнами не обольщает,
Не искушает 
                     стариной. 
Нигде не встретишь минаретов, 
Дворцов 
              иль строгих парапетов, 
Отполированных волной.

Чем этот город 
                          нас прельщает? 
Он шпилями не восхищает,
Здесь величавой 
                            нет реки. 
Но приглядитесь: над долиной 
Клубится воздух 
                             тополиный 
И горы сказочно близки!

Чем этот город 
                          нас прельщает? 
Он ничего не обещает,
Но всё, что можно, 
                               подарил:
Поляны детства, зелень сквера, 
Где ты 
           неловким кавалером 
Ждал, целовался и курил.

Чем этот город 
                         нас прельщает? 
Да тем, что снова возвращает 
К неповторимым временам, 
Когда в душе 
                      шумели грозы 
И в каждой девочке раскосой 
Надежда 
               улыбалась нам.

1980 г.
 
Одна из улиц старого Фрунзе.
Современный Бишкек. Исчезли арыки и поляны, изменились строения, 
марки машин, но зелень и горы – всё те же.
 







     Кыргызских блюд
                         мне дорог вкус...


















И душу
           радует
                     комуз...


















Так в детстве мы
                 играли в альчики...








Былые фрунзенские мальчики:
Слева от меня – Чолпонбек Базарбаев, народный артист СССР, звезда балета, так внезапно и трагически угасшая 2 сентября 2002 года, справа – знаменитый пловец Ахмед Анарбаев. Март 2002 г.
А сколько ещё потрясающих людей встретилось мне в нашем городе, достойном самых нежных слов, самых красивых песен!..
 
* * *

Благодари,
                 благодари 
Дома,
         деревья,
                       фонари, 
Асфальта 
                каждый 
                             сантиметр, 
Неугомонный 
                       шум людской –
Все эти 
             милые приметы 
Привычной жизни 
                               городской.

Благодари
                 афиш фанеру,
Скворешник милиционера,
Разноголосицу машин,
Их перебранку поршневую –
Всё то,
           что рядом существует,
На самом
                 краешке
                               души.

Благодари
                  почтовый ящик
И телефон 
                 неговорящий,
Остатки 
             звёздной шелухи,
Троллейбуса 
                      ночную тушу –
Всё то,
           что молча 
                             входит в душу
И превращается 
                            в стихи.

1980 г.
* * *

...предпоследние слёзы – со щёк.
Булат Окуджава

Слава Богу! 
                       ещё не конец, не итог. 
Слава Богу! 
                       когда предпоследний он Бог. 
Может, там, впереди,
                                    предпоследняя даль?
Значит, будет душе 
                                 устремиться куда...

Хорошо в этом мире, 
                                    разумном таком, 
Предпоследним хотя бы 
                                         прослыть дураком 
И таким же по счёту 
                                   уйти в облака. 

...Догорает в окне 
                                предпоследний закат, 
Предпоследнего солнца 
                                        багровая медь –
Значит, можно ещё
                                что-то в жизни успеть...
Загорелого хлеба 
                             горячая плоть 
Перепавший тебе 
                             предпоследний ломоть. 
Предпоследняя женщина 
                                           с небом в очах, 
Приютивший тебя 
                                предпоследний очаг. 
Предпоследняя ласка,
                                    и ссора,
                                                и сплетня,
Бесполезных лекарств
                                    пузырёк предпоследний...


И пока предпоследние
                                       радость и боль, –
Как ни странно,
                            мы счастливы будем с тобой. 
И пока
            "...предпоследние слёзы  со щёк" –
Есть надежда ещё.

1980 г.

* * *

Время с нами обходится круто, 
Ошалели часы на стене! 
Я гоняюсь за каждой минутой,
По любой покупаю цене! 
Маховик неподсудной Природы 
Не удержишь: сомнёт всё равно. 
Ну какие там лучшие годы –
Даже миг повторить не дано!

Это грустно и вовсе не ново. 
Лишь кукушкам вольно куковать! 
Может быть, нам осталось полслова, 
Полдыханья, полжеста – как знать! 
То ль фортуна окажет услугу, 
То ль в кромешную тьму занесёт? 
Вспомним женщину, вырвемся к другу –
Завтра, может быть, кончится всё.

Поспешим ощутить в этот вечер 
Долгожданную радость родства, 
И укрыть чьи-то зябкие плечи, 
И целебные вспомнить слова,
Сокровенным своим поделиться, 
Все обиды навек позабыть, 
И простить, и влюблённо проститься –
Завтра времени может не быть.

1980 г.
 
ТВОИ  ГЛАЗА

В переулках притихли прохожие,
Отзвучали машин голоса.
Боже мой! 
                До чего же хорошие 
У тебя глаза!

Я ведь знаю, что ты – настоящая:
Как земля, как вода, как лоза. 
Боже мой! 
                До чего же молящие
У тебя глаза!


Ни к чему оправдания старые,
Все пустые мои словеса...
Боже мой! 
                 До чего же усталые 
У тебя глаза!


Где училась ты быть терпеливою? –
Лишь тайком промелькнула слеза...
Боже мой! 
                 Неужели счастливые 
У тебя глаза?!


Будут беды и думы тревожные,
Но рассветлятся вновь небеса. 
Боже мой! 
                До чего же надёжные 
У тебя глаза!

Ни на что на земле не похожие  
Вот с таких бы писать образа! 
Боже мой! 
                До чего же хорошие 
У тебя глаза!

1980 г.
 
ОСЕННИЕ  ВИЗИТЫ

Что-то больно уж горчит вино,
Что-то небо сумраком больно,
И в мои стихи закрался вдруг 
Осенённый осенью недуг.

А вчера раздался в двери стук –
То забрёл ко мне забытый друг, 
Просто так, на прежний свет, на чай. 
А в глазах – осенняя печаль.

Он сказал: "Прошу меня простить. 
Не найдётся ль время погрустить? 
Если в силах, брат мой, помоги 
Оплатить осенние долги".

– Ну конечно, милый, помогу. 
Я ведь сам у осени в долгу. 
На ветру, как жёлтый лист, верчусь. 
За двоих с лихвою расплачусь. 
Сядь-ка, выпей старого вина...

А сегодня в дом вошла она.
"Я тебе, – призналась, – не верна.
На разлад с собой обречена.
Ты ведь сильный. Сможешь ли помочь?
Подари, прошу, мне эту ночь.
От тоски осенней излечи.
...Отчего вино твое горчит?"

– Не греши на терпкое вино –
Многих вин целебнее оно. 
Я спиной к тебе не повернусь, 
До слезы осенней дотянусь,
Со щеки твоей её сотру. 
Будешь ты счастливою к утру.

Я себе весёлым стать велю,
Я тебя от грусти исцелю,
А моя – останется при мне.

Осень – в сердце. Истина – в вине. 
...В моей вине.

1979 г.
У  РОЯЛЯ

Витает в комнате печаль...
                     Не проще ли проститься?
Иссякло прежнее тепло,
                      всему настал предел!
Притих наш старенький рояль –
                                   подстреленная птица.
Он приподнял своё крыло,
                                да так и не взлетел.

К чему молчания кольцо,
                                   туманные длинноты?
Без фальши нам не обойтись,
                                    когда подводит слух.
Как удивлённое лицо,
                                 во тьме белеют ноты –
То вальс надежды, старый вальс,
                                    придуманный для двух.

Но мы, приученные жить
                                        в своём закрытом мире,
Легко развёртывая звук
                               педалькою тугой,
Играли только в две руки,
                                 не пробуя – в четыре.
И каждый мнил, что он сыграл
                                          удачней, чем другой.

И что там ноты для таких
                                  упрямых да учёных?!
По разным клавишам (ведь так!)
                                      мы этот вальс вели.
Ты – всё по белым, ну а я –
                                      язвительно – по чёрным.
Недаром наши две свечи
                                      бездарно отцвели.

А может быть, а может быть,
                                           вдвоём подсесть к роялю?
Но ты не смотришь мне в глаза –
                                         не научилась врать.
Напрасно я себя такой
                                     иллюзией печалю.
"Устали пальцы, – говоришь. –
                                                 И нот не разобрать".

Как жаль, что я не удержал
                                           тех пальчиков уставших!
Да разве только прошлых лет
                                           непоправимо жаль?!
Но в нашей нынешней игре
                                         не будет проигравших.
Доверься, милая моя, –
                                     присядем за рояль!..

1980 г.

* * *

Перед женскими слезами,
Будто перед образáми,
Я стою, благоговея,
С чашей сладкого елея.
Вмиг теряю едкий лоск,
Становлюсь как мягкий воск.

Даже если слёзы лживы,
Сострадания мотивы
Пробуждаются во мне.
Я ищу в своей вине
Слёз туманную причину,
Из бывалого мужчины
Превращаясь в пацана.

Даже зная, что цена
Тем слезам невелика,
С глупым видом добряка
Веселю и утешаю,
Примиреньем ублажаю
И надежду воскрешаю,
Хоть беда совсем близка...

1979 г.
 
ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Размечталась:
"Всё хочу
                ощутить,
                             понять,
                                         изведать:
Чью-то радость,
                            чьи-то беды... 
Мне такое по плечу!"

Возмущалась:
"Не хочу
               жизни сытой и спокойной. 
А хочу,
            чтоб в сердце – войны! 
Чтобы — тысячи причуд!"

Что ж,
          позволь тебя тогда 
Одарить... самим собою. 
Вот – везенье. 
Вот – беда, 
Ожиданье злого боя, 
Скрытой нежности тепло, 
Нелюбовь к высоким фразам 
И годов моих число, 
Что смущает юный разум.

Есть ещё
               упрямый смех, 
Юмор, чёрный, словно жало, 
Блеск ревнивого кинжала 
И надежда на успех.

Вот тебе
               моя рука –
Та рука,
             что к сердцу ближе;
Едкий запах 
                     табака,
Рост – не выше
                          и не ниже,
Слухи, сплетни
                          и грехи,
Пост немалый,
                        вид простудный.
Жить со мной
                       не так уж нудно:
Посвящу тебе
                       стихи,
Опалю,
            смогу укрыть
От людской молвы
                                злобливой;
Вряд ли
             сделаю
                         счастливой, 
А высокой – 
                      может быть.

За измену – не прощу, 
Но прощу за куролесье. 
Пожелаешь – 
                        в поднебесье 
Вольной птицей отпущу.

Что ещё?.. 
Костры ночей, 
                       упованья и утраты, 
Миг слиянья, 
                          час расплаты, 
Чей-то плач –
                        не знаю, чей.

Грусть разлуки, 
                          боль потери...
Всё –
         от хохота до слёз.
Что же ты
                 рванулась
                                  к двери? 
Я ведь –
               в шутку,
                             не всерьёз.

1980 г.
ГОД  ОБЕЗЬЯНЫ

Две стрелки, слитые в одну...
Шампанское, взыграв, грохочет. 
Хозяин чмокает жену, 
Их отпрыск тянется к вину, 
А я таращусь на луну –
Картинка новогодней ночи.

Уход твой чётко приурочен 
К уходу года. 
Год Овцы своё отблеял. 
Пусть глупцы
                       жуют траву. 
Я, между прочим, 
Тот год провёл на грани зла. 
Он годом Чёрного Козла 
Был для меня –
Нелепый, длинный, 
С бородкой дьявольской козлиной.

Такие в общем-то дела –
Овца в шашлычную ушла...

И нынче я, без притязаний, 
Вступаю в Новый, Обезьяний, 
Хвостатый и лукавый год.

Какой-то тип уже орёт, 
Забыв про человечий ранг:
Отныне он – орангутанг.

А вот плетут свои интрижки 
Девицы – жалкие мартышки.
И морду выпачкал в безе 
Сластолюбивый шимпанзе.

Найдётся ль в этих джунглях тропка?! 
Шампанского белеет пробка,
Присыпал снег следы овечьи, 
И в тот же миг, по-человечьи, 
За дефицитные бананы 
Вступили в драку павианы.

1980 г.
* * *

В моём окне –
                         холодный абрис гор.
Глаза у года –
                        злые, обезьяньи.
Зачем он мне,
                       последний разговор?
И Вам зачем
                     смешные покаянья?

Грешить – как жить!
                                 А жить – как предрешить,
Что каждый шаг правдивый
                                              будет грешен.
Я был с тобой
                       беспечен и небрежен,
А ты меня 
                  устала сторожить.

Когда же стал внезапно
                                       глуп и нежен,
Влеченья луч
                       решила потушить –
Так благородно,
                           тонко и правдиво!
Девчонка...
                   Очи чёрные, как сливы.

Но всё равно –
                         слова извечно лживы.
Одним грехом
                        людские души живы!

Правдивый грех – 
                              заманчивый орех –
Я раскушу,
                   хоть зубы поломаю!

Зачем мы лжём себе? –
                                       не понимаю!
Отказывает юмор,
                               гаснет смех...
Печальна ты,
                      и я совсем не весел.
От кожуры
                   моих стихов и песен –
Завалы!
              Ни проехать, ни пройти!
Тень прошлого –
                             преградой на пути!

Ты – два крыла,
                          а я – увяз в песке.
Ты в будущее
                        входишь налегке,
А я того, что было,
                                не предам:
Ни тех стихов,
                        ни тех Прекрасных Дам
(Обычных краль,
                             что я короновал),
Ни тех, 
            кого друзьями называл
(С кем затевал
                        рисковые дела),
Ни крик огня,
                       ни пригоршню тепла,
Ни ложный стыд,
                             ни горький самосуд –
Я не предам!
                      С собою унесу.

И память, как желтушную осу,
К забывчивому сердцу поднесу.
Пускай ужалит! – жалость не нужна.

Ночные горы в плоскости окна...
Слова – враньё! 
                         (Поцеловать её?)
Не надо.
              Поздно.
                          Счастье – не моё.

1980 г.
* * *

Была одна, которая щадила,
Не опаляла – рядышком светила.

Я протянул озябшую ладонь –
Да опоздал! 
                     Пленительный огонь
В тот самый миг решил светить другому.

Бродяжу я по вымершему дому
И, как черновиков своих листы,
Рву в клочья отслужившие мечты.

В моих руках – лохмотья темноты.
Все угасали медленно,
Но ты –
              как будто пулей сшибли огонёк!

Мне повезло:
                      весёленький денёк,
Минуя вечер, 
                      в ночь преобразился,
И я во тьме прохладной очутился –
Той, на какую сам себя обрёк.
Кому теперь адресовать упрёк?!

Посеяв зло, мы тянемся к добру.
Разбросанные клочья соберу
И, прежде чем отчаянно усну,
В них с сигареты искорку стряхну.

Что дальше? Зябь рассвета, горстка сажи –
Свидетельство пропажи или кражи.
А из неё родится новый стих.
Хороший стих!
                          Великолепный стих!!!

Но он не стоит грустных глаз твоих.
Да что там глаз! – мизинца, ноготка...
Прозренья час – расплата на века!

1980 г.
* * *

Ты спросила:
                       "Мы  друзья?" –
Чёрта с два! 
                    Намного хуже! 
Мы  потерянные души. 
Я — твой крест. 
Ты — кровь моя.

Ты спросила:
                     "Вы  мой друг?" –
Твой должник, 
                          твой вечный кровник. 
Твой невстреченный любовник 
И несбывшийся супруг.

Ты спросила:
                       "Друг я Вам?" – 
Много больше!  
                              свет мой ясный, 
Без которого напрасны 
Все поступки, все слова!

Ты спросила:
                       "Мы дружны?" – 
Да! Дружны, 
                        как два несчастья. 
Как убийцы, соучастьем 
Навсегда обручены.

Ты спросила:
                      "Мы  друзья?" 
Для ответа 
                   слов не нужно. 
Ну какая ж это дружба?! 
Ты – мой крест. 
Я – кровь твоя.

1980 г.
МАЛЕНЬКИЕ  ХИТРОСТИ

Смахните слёзы,
                            грусть сотрите.
Сдаю без боя 
                        свой плацдарм.

Вы, барышни, 
                       всегда хитрите,
И в этом есть 
                       какой-то шарм.

От злости-гордости 
                                 девичьей,
Слегка наивной 
                          и смешной,
В очаровательном 
                               двуличье
Вы предстаёте 
                          предо мной.

Я вас за это 
                    не караю –
Сейчас включу 
                          магнитофон.
Хотите, 
             песенку сыграю,
Создам 
             великодушный фон?

Поверю,
             ветреный ироник,
Что беспричинен
                             ваш визит,
И в то, что есть у вас 
                                   поклонник,
И в то, что свадьба 
                                предстоит.

На этой свадьбе
                            побывать бы!
(Луна колышется 
                               в окне.)
Но для чего 
                     про ваши свадьбы
Вы исповедуетесь 
                               мне?

Иль, вслушиваясь, 
                               как газели,
В прокуренную тишину,
Узреть хотите, 
                         что задели
Сокрытой ревности струну?

Ну что ж, приятна 
                                хитрость эта.
Я вам, пожалуй, уступлю.
Глазами 
               грустного поэта
Скажу, что всё-таки люблю,

Что вы, конечно же, прекрасны,
Что наш разрыв трагичным был
И я напрасно, ах, напрасно
Когда-то вас не оценил!

...Мы очень славно 
                                 покурили,
Допили терпкоё питьё,
Друг с другом 
                        малость похитрили,
А дальше – каждому своё.

Мне – жить 
                    всё жёстче и грубее,
Творить, 
               курить и юморить.
А вам, 
           поскольку вы слабее,
Всегда хитрить,
                          хитрить,
                                       хитрить.

1980 г.


* * *

Нет в моей любви уюта. 
Я ль виновен, что она 
Не квартира, а каюта? –
За волной идёт волна.

Нет в моей любви везенья –
Самолётик без руля. 
Парашюта для спасенья 
Не сыскать.
                   Молчит земля.

Нет в моей любви резона –
Полустанки мельтешат...
От плацкартного вагона 
Не устанет ли душа?

Нет в моей любви расчёта. 
Помолись же, не кляня, 
Сразу Господу и чёрту – 
За себя и за меня.

1980 г.
 

СЛЕГКА  НЕ  ПО  ШЕКСПИРУ

Мне видится, 
                       что Яго был бедняга,
А вовсе не коварен, 
                                 не жесток.
Из слабости решил 
                                себе во благо
Использовать 
                       им найденный платок.

Мне мыслится,
                         что мавр венецианский
Тиранствовал, 
                        как всякий бывший раб;
Привык себя вести 
                                 по-хулигански
И брать за горло 
                            белотелых баб.

Мне верится, друзья,
                                   что Дездемона
Сама мечтала 
                        мавра придушить.
В эмоциях была 
                           неугомонна
И подбивала Яго 
                              согрешить.

Мне кажется,
                      что жалких чувств клубочек
Стал поводом 
                         к истории такой,
А вовсе не батистовый 
                                      платочек,
Оброненный 
                      неряшливой рукой.

1980 г.
 
* * *

Мысли – злая челядь
Барыни Души.
На любви качелях
К счастью взмыть спеши!

Если ж мысли эти –
"Против", а не "за", 
Взгреть их жёсткой плетью! 
Взять их в железа́!

Чтоб не забывали 
Своего угла,
Чтоб не воровали 
С барского стола.

Пусть Душа изнежит 
Всех и вся кругом,
Пусть себя потешит
Сладким пирогом,

Мягкою периной, 
Яркою серьгой, 
Шубкой соболиной, 
Шалью дорогой.

Всё равно – от грусти 
Не спасут меха:
Красного ей пустят
Ночью петуха!..

1980 г.

* * *

Небо
        звёздами татуировано...
Наша жизнь – арена для потех.
И тоска моя замаскирована
Под весёлый смех,
                              под бодрый смех.

1980 г.
* * *

Что такое, мой друг, 
                                  одиночество?
Это гордая очень страна.
Все зовут вас 
                     по имени-отчеству,
А без отчества  мама одна.
Философский подход 
                          к обстоятельствам, –
Дескать, видимо, так суждено...
И случайное с кем-то 
                                   приятельство,
И улыбка  когда не смешно.

Что такое, мой друг, 
                                  одиночество?
Это думы, что входят гурьбой.
Это чьи-то былые 
                              пророчества,
Что осмеяны были тобой,
Это встречи-любови банальные,
Эпилог у которых не нов.
И за тонкой стеной 
                                коммунальною
Голоса не твоих пацанов.

Что такое, мой друг, 
                                  одиночество?
Это боль, что в себе заглушил,
Если рядышком
                           с "Вашим Высочеством"
Ни души, ни души, ни души.
Это день, 
               исковерканный спешкою.
Это стол, где не гаснет ночник.
И следящий за вами 
                                 с усмешкою
Зазеркальный 
                       нахальный 
                                         двойник.

1980 г.
* * *

Не спеши
                 прибегать к укоризне,
Что люблю,
                    как романтик слепой. 
Я хочу,
            чтобы подлинность жизни 
Мы всегда 
                  ощущали с тобой.
Я хочу 
           только искренних писем,
Только истинных 
                              бед и побед;
Чтоб глаза 
                  не юлили по-лисьи
И куплет был 
                       без фальши пропет;
Чтобы гордыми 
                           были парады,
Чтобы хлеб 
                    оставался ржаным;
А служить  
                      только верой и правдой.
Грош цена 
                 побужденьям иным!
Чтоб на стуле чужом 
                                    не рассесться,
Не менять золотой 
                                на гроши;
Чтобы каждое слово  
                                       от сердца,
Каждый промах  
                               от грешной души;
Чтоб не строить 
                          свой дом на обмане:
Никого ещё 
                    ложь не спасла.
Чтоб от славы 
                        до дырки в кармане
Наша жизнь 
                    неподдельной была.

1980 г.
ЭТОТ  ЦВЕТ

Петушиные гребни
                                 задорно горят, 
Алым цветом искрясь
                                    на упрямых макушках. 
Я люблю этот цвет 
                                   восхитительный яд, 
Бьющий в душу, в глаза,
                                         будто выстрел из пушки! 

Петушиные гребни водой не туши. 
В ожиданье пожара держись наготове! 
Этот цвет  самый древний,
                                               древнее души,
Старше вечно гонимой кочующей крови. 

Петушиные гребни
                                  отваги полны! 
Петушиные шпоры мне в сердце вонзились. 
Ну-ка, в бой, петухи! 
                                    Веселей, драчуны!
Вы пока что вполсилы всего потрудились. 

Ненавистен покой 
                                   желтизна, белизна! 
Ненавистны душе гусаки и гусыни! 
Эта краткая жизнь
                                 для того ли дана, 
Чтоб в угоду годам
                                 потускнели святыни?! 

И покуда рассудок
                                 ещё не потух, 
И готов я к любым
                                временам окаянным,
Будет сердце будить
                                   бесшабашный петух 
С мушкетёрскими шпорами,
                                                с гребнем багряным!

1980 г.
СОКРАТ

"Давай исследуем!"  
                                      говаривал Сократ, 
Афинский гражданин 
                                    с челом титана.

И падала на землю 
                                 тень платана, 
Бродил янтарным соком 
                                         виноград, 
Стекала тьма 
                       в оливковые рощи, 
А мысль вела с собой 
                                    извечный спор...

"Давай исследуем!" 
                                      на вкус, на цвет, на ощупь...
"Давай исследуем!" 
                                      на славу иль позор? 

Средь афинян 
                       он слыл опасным типом:
Ни дать ни взять –
                                безбожный Прометей.
Его жена,
                сварливая Ксантиппа,
Успела нарожать ему 
                                    детей,
На друга дома
                        обликом похожих,
А пару раз, представьте, –
                                             на врага.
Но лик титана
                        быть смешным не может,
Хоть над челом –
                              ветвистые рога.

Мыслитель! 
                    Гений!
                              А в быту – ребёнок,
Несущий людям
                           Истину свою.
"Давай исследуем!" –
                                     средь воплей и пелёнок.
"Давай исследуем!" –
                                     не помня про семью.
"Давай исследуем!" –
                                    отринув все химеры,
Бесстрашно встав
                              над хмурою толпой.

Что может быть опасней 
                                          тёмной веры, 
Неколебимой, 
                       каменной, 
                                        слепой?!

И в смертный час, 
                               в последние минуты 
Упрямый мозг 
                         неведомому рад:
"Давай исследуем!  
                                    перед глотком цикуты. –
Яд иль не яд?" –
                             Отведай-ка, Сократ...

За веком век прошли,
                                    как моря волны,
А любопытства жилочка дрожит! 
Великих тайн и обещаний полный,
Всё тот же мир 
                         пред Разумом лежит.

Хоть мысль порой 
                               в загадках этих тонет, 
Иску́с познанья непреодолим:
"Давай исследуем!"
                                   И  сердце на ладони! 
"Давай исследуем!"
                                  И  в космосе парим!

1980 г.
ТВОЙ  ДОНОР

Преступно тратить кровь впустую!
Но эту истину простую
Не сразу вынесла Земля.
Извечно люди воевали
И кровью густо поливали
Влаголюбивые поля.

Теперь же знаем мы отлично:
Пока по жилам энергично
Несётся красная река,
Нас это более сближает,
Чем труд, эпоха, урожаи
И даже рюмка коньяка!

Когда-то делали кустарно
(И явно антисанитарно)
На коже розовый надрез
И ранку к ранке прилагали:
Тем самым верность предлагали,
Любовь, взаимный интерес.

Любовники и побратимы,
Поклявшись, были неделимы.
Но это – блажь минувших дней.
Теперь есть донорская служба,
Что наши чувства, нашу дружбу
Скрепляет глубже и прочней.

Я – злой. А ты – похвально добрый.
Ты соловьём свистишь, я – коброй.
В тебе – покой, во мне – война.
Но, очутившись на каталках,
Забудем вмиг о перепалках,
А вспомним: кровь у нас одна.

Друг другу скажем откровенно:
Когда в сиреневую вену 
Скользнёт холодная игла
И капли алые со звоном,
Как слёзы, скатятся, – резонно
Пересмотреть свои дела.

Лежи, веди себя не буйно.
За каплей капля или струйно
Тебя спасает кровь того,
Кого ты, может быть, обидел
Иль сгоряча возненавидел
В нелепой сваре бытовой.

Да, "кровь людская – не водица".
Жаль, за порогами больницы
Всё забывается опять.
Интриги, ссоры, пререканья –
История кровопусканья,
Конца которой не видать.

Мой милый враг, 
                            подлец, 
                                         притворщик!
Мой анонимный 
                            заговорщик!
Ты нож мне в спину 
                                 не готовь.
Смири свой гнев,
                           уйми свой гонор.
Быть может, я – 
                            твой лучший донор.
А вдруг прольёшь 
                              свою же кровь?..

1980 г.



* * *

Лёше Тулаинову, которого 
посетил зимний голубь

Кто зачислил нас в покойники?
Мы – живые (я не лгу!).
Свежий снег на подоконнике,
Синий голубь на снегу.

Зря вода чернеет в проруби –
Позабудь ты про неё!
К нам в окно влетают голуби,
А отнюдь не вороньё.

Эти крылья голубиные
Приласкай и приголубь.
Вороньё встречай дробинами!
Брови юные не супь,

В жизнь лети своей дорожкою,
Не хандри и не робей
И корми последней крошкою
Беспризорных голубей.

1980 г.


 
Столь же неожиданным, как сей залётный голубь, явилось для меня весной 1978 года предложение видного профессора-физиолога, ректора Киргизского госинститута физической культуры Бейшена Турусбековича Турусбекова стать его заместителем по научной работе.
На последующие 15 моих научно-спортивных лет пришлись не только напряжённые прозаические заботы, но и увлечение авторской песней, издание пяти поэтических книг и двух пластинок, получение аттестата профессора (1988 г.) и вступление в Союз писателей СССР (1989 г.), присвоение мне в связи с 35-летием КГИФК почётного звания заслуженного деятеля культуры Кыргызстана (1992 г.)
А главное – своеобразные люди! Интересные встречи! Незабываемые впечатления!                                                     С профессором Б.Т. Турусбековым.
Всесоюзный семинар проректоров по научной работе. Москва. 1979 г. 
Когорта представителей институтов физкультуры (а их в стране было тогда всего 27) являлась самой сплочённой и дружной. Жаль, что на снимке нет москвича Евгения Аракеляна – души нашей компании, жизнерадостного краснодарца Вениамина Якобашвили, интеллигентного киевлянина Владимира Платонова, рафинированного омича Виктора Барановского, темпераментного тбилисца лермонтоведа Ираклия Кутателадзе...
Физкультурная наука – удивительная штука! В этом я не раз убеждался, когда Киргизский ГИФК становился устроителем республиканских и всесоюзных конференций по спортивно-медицинской проблематике, в которых принимали участие видные учёные из разных республик страны. Фрунзе. 1980 г.

Нам же неоднократно поручалось проведение олимпиад "Студент и научно-технический прогресс" по теории и методике физвоспитания. Такие форумы традиционно завершались весёлыми "капустниками", где, к счастью, можно было забыть о своём проректорском статусе.
Кафедра физиологии и биохимии КГИФК, которую возглавлял профессор Д.А. Алипов (третий слева в верхнем ряду), щедро вносила свою лепту как в подготовку студентов, так и спортсменов, разрабатывая по заказу Госкомспорта СССР методику тренировок в условиях высокогорья.

На ступенях института – 
с преподавателями и очередной группой выпускников.

В составе штаба спортивной делегации республики на всесоюзной Спартакиаде народов СССР. Москва, 1979 г.
Тогда мне тоже довелось потрудиться пером, поддерживая дух наших ребят весёлым поэтическим допингом.

В Каунасе (теперь это та-акое дальнее зарубежье!) на Всесоюзной студенческой конференции институтов физической культуры.
И подобные форумы, заметьте, проводились каждые два года.

В стенах КГИФК пришлось вспомнить и о режиссуре. Ребята-спортсмены оказались не менее талантливыми, чем студенты-медики. Особенно Витя Федосов (в центре). 1980 г.

Прознав о том, медицинский СТЭМ внёс предложение: объединиться. И под Новый 1981 год состоялось совместное выступление "физмеда" с интермедией Виктора Ардова "Будни искусства" в нашей вольной интерпретации.
К тому времени я уже сочинил несколько десятков авторских песен, первыми слушателями которых зачастую становились мои студенты и коллеги.
Наука наукой, но поющееся слово сближало ещё тесней. Сколько проректорских задач удавалось решить с его помощью! – пробивание целевых аспирантских мест и стажировок, издание научных трудов, выколачивание финансов, и проч., и проч., и проч. 
Гости всесоюзной конференции на загородной спортивной базе КГИФК слушают что-то из моего раннего бардовского репертуара.
И узким кругом мы тоже неплохо общались. Где опять-таки не обходилось без песен.
Интересно, узнает ли кто в улыбчивой женщине, сидящей рядом со мной, уже упоминавшуюся выше бескомпромиссную журналистку Рину Приживойт, работавшую тогда учёным секретарём института? Она же не раз помогала мне в редактировании поэтическо-пе-сенных строк. 
А психолог Эля Куряева (крайняя слева) живёт теперь в Соединённых Штатах.
Великолепной отдушиной для меня служили частые командировки в разные города страны, особенно на физиологические конференции и школы-семинары.
К примеру, специалисты по физиологии кровообращения собирались то в Кисловодске – Ставрополе, то в Крыму. "Почковеды" предпочитали посёлок Комарово под Ленинградом – тот самый, о котором сложена песня ("На недельку до второго я уеду в Комарово...") и где находится могила великой Анны Ахматовой.
А вот учёные, занимающиеся функцией дыхания, традиционно встречались на турбазе "Озёрная" близ городка Бологое, что меж Москвой и Питером. Там, в бору, средь сосен, пихт и елей, припорошенных февральским снежком, действительно легко дышалось. На таком бологоевском семинаре в 1980 году я впервые выступил с импровизированным бардовским концертом. И познакомился (дело случая!) с коллегой Розой Любомирской из Алма-Аты, где тогда активно действовал клуб самодеятельной песни "Тоника", приглашавший в бывшую столицу Казахстана всесоюзно известных бардов.
Вскоре я стану ездить-летать из Фрунзе (благо, зарплата позволяла) в Алма-Ату на эти концерты, сближусь со многими авторами-исполнителями, а через пару-тройку месяцев сам начну давать публичные выступления.
Но а пока мы с физиологом Володей Поповым, преподавателем КГИФК, дышим бологоевским морозцем и намечаем планы дальнейших научных исследований. Февраль–март 1980 г.


В обществе Олега Медведева, будущего профессора и отца-основателя медицинского факультета в МГУ 
им. М.В. Ломоносова, – на одном из подобных мероприятий. Возможно, там же, в Бологом.
Рождённая Олегом (уже в послеперестроечный период) идея о подготовке врачей в университетских стенах стала для меня заразительной. И в 1994 году реализовалась в Бишкеке под крышей Кыргызско-Российского Славянского университета.






С профессором Б.Т. Турусбековым и моим московским другом, авторитетным спортивным физиологом Виталием Тхоревским (крайний справа), – на 4-ом всесоюзном семинаре по физиологии кровообращения. Ялта. 1983 г.

В ходе этих встреч я освоил для себя новый жанр: дружеские пародии-посвящения крупным отечественным учёным. Не микроэпиграммы в стиле блистательного Валентина Гафта, а поэтические переложения солидных научных докладов, с сохранением стиля их авторов и добавлением дозы юмора. Таких стихов удостоились М.М. Миррахимов и А.Д. Слоним, Ф.З. Меерсон и 
Г.П. Конради, Ю.В. Наточин и 
Г.И. Косицкий, И.С. Бреслав и 
Н.А. Агаджанян, а также десятки других прекрасных лекторов.
На трибуне – один из героев моих посвящений, патриарх физиологии дыхания Лев Лазаревич Шик. Он действительно проводил шикарные школы!

Каждая подобная учёба завершалась, естественно, банкетом, где мне приходилось не столько есть и пить, сколько зачитывать свои поэтические репортажи. Потом они тиражировались, разлетались по Союзу и даже, по слухам, использовались в педагогическом процессе кафедрами физиологии некоторых медицинских вузов.

Появились у меня на этой почве и собратья по жанру: как, например, сидящий здесь оренбуржский физиолог профессор Валерий Воронцов и оставшийся за кадром свердловский уникум доктор Владимир Розенблат.

С москвичкой Нелей Кагановой на последней (для нас) бологоевской школе. Как и профессора́ Исаак Бреслав, Виктор Лопатин и многие другие "дыхальщики", Неля теперь дышит жарким воздухом Ближнего Востока.
А я, тоже житель – хотя и не столь дальнего – зарубежья, всё реже странствую, всё чаще вспоминаю о временах, когда дома всегда была наготове походная сумка, а перелёты из края в край казались обыденным делом.
 


ИЗ  АЭРОПОРТОВСКИХ  НАБЛЮДЕНИЙ


НОВЫЙ  КОВЧЕГ

Людям свойственно незлобно 
О хорошем помечтать:
"Быстро! Выгодно! Удобно!"
Самолётами летать.

В самый раз забыть про хворость, 
Отрешиться от забот. 
Высоту, комфорт и скорость 
Дарит нам Аэрофлот!

...Третью ночь терплю страданья, 
Третьи сутки здесь живу
И науку ожиданья 
Постигаю наяву.

О простых вещах мечтаю:
Лечь, где чисто и тепло.
Словно к Господу, взываю
К электронному табло.

Ах, гудящий, ах, кишащий, 
Изнурительный ковчег! 
Много истин немудрящих 
Здесь усвоит человек:

Одному молиться Богу, 
Приунывших веселить 
И всеобщую тревогу 
Вместе с прочими делить.

А ещё: искать сближенья 
С теми, кто тебе далёк,
И смешного утешенья, 
Что в беде не одинок, 
Что в ковчеге суматошном, 
Неспасительном совсем, 
Не удобно, 
Не надёжно 
И не выгодно, 
Но – всем.

И ещё: жалеть пилотов 
И высматривать во мгле 
Крестовины самолётов, 
Пригвождённые к земле.

А потом, смыкая вежды 
На подстилке из газет, 
Не терять в душе надежды 
На какой-нибудь просвет.

1980 г.


* * *

Всё скучно
                  и в полном порядке,
Всё чётко и ясно в душе
У тех, что готовы к посадке,
У тех, что взлетают уже.

Но как восхитителен ждущий,
Живущий надеждой на взлёт,
Снующий, жующий, орущий,
Нахальный и робкий народ!

Он так уморительно ловит
Трубы-репродуктора хрип!

Он так энергично злословит:
"Ну надо ж, в историю влип!
Вот чёртовы тучи и ветер!
Которые сутки сидим!
Да будет ли кто-то в ответе
За то, что никак не взлетим?!"
И вот, облегчая кручину
Борьбой с непредвиденным злом,
Находит он бедам причину
В диспетчерше той, за стеклом.

Ведь духи небес неподкупны,
Землёй заниматься им лень.
А грешница эта – доступна,
Отличная, скажем, мишень!

И ясно, на ком отыграться,
Кого агрессивно винить.
Хотя, если честно признаться,
Проблему нельзя устранить.

Однако все импульсы тела
Взывают, атаку трубя:
"Давай же хоть что-нибудь делай!
Давай же борись за себя!"

И вот уже снова клокочет,
Бушует горластый народ!
С запретом смириться не хочет,
Просвета настойчиво ждёт...

Пусть даже никто не взлетает
И всех заточили в порту,
Но каждый хотя бы мечтает
Быстрее набрать высоту!

1980 г.



ПОПУТЧИКИ

Аэропорт.
Двадцатый век.
Дождь.
Отбывающий узбек
Прощается с другим узбеком,
Таким же древним человеком.
Сладкопевучие слова;
Как шар, обрита голова.
Халат – теплей, чем душегрейка.
А на затылке – тюбетейка,
Не ведавшая перемен,
Укрыта в полиэтилен –
Продукт прогресса неказистый. 
И полумесяц серебристый 
Сквозь это новшество блестит.

Дождь бестолково тарахтит...
А старцев речь нетороплива,
Они беседуют учтиво,
Как в чайхане,
Где чай горячий,
Где должно мудрости учить, –

Верны возвышенной задаче:
Традиции не подмочить!

1980 г.



НА  ВЕСАХ

Авиавольер.
                     Перед посадкой
Ходим-бродим,
                           смотрим на часы...
В общей скуке служат нам разрядкой
Старые багажные весы.

Не брелок Фемиды, не игрушка,
Пред которой хочется дерзить.
Чемоданы, дыни, даже пушку –
Что угодно можно погрузить!

Пассажиры – взрослые и дети,
Словно их подбросил властный зов,
Позабыв немедля всё на свете,
Налегке столпились у весов.
Как огонь, стальная стрелка взвилась!
На мгновенье стихла суета:
Ух, какая туша навалилась!
Важный чин! Наел уже до ста!

Вслед за ним
                      смазливая девчушка,
Под актрис-француженок худа,
На весы вспорхнула, как пичужка, –
И назад.
             Невеста – хоть куда!

А затем – матрона, чья-то тёща...
А потом – детишки, как пшено...
Ну а это что ещё за мощи?!
Брось, старик! Неужто не смешно?!

Паренёк, весь в фирменных нашивках,
Зря ты прёшь, как в гору Алитет.
Что тут взвесишь? Замыслы? Ошибки?
Одарённость? Честь? Авторитет?..

Стрелка – прыг!
                         А дальше – неизменна.
Кто кого сегодня обманул?
Нет, дружок, до марки супермена
Ты пока, видать, не дотянул,
И отходишь с грустною гримасой,
Потеряв к забаве интерес.

Вес определяется не массой,
Масса тела – то ещё не вес.

1980 г.

* * *

Я сижу во тьме салона, 
Словно праведник Иона 
В чреве сонного кита.
За окошком – темнота
И двенадцать тысяч метров
Высота.
Крупицы льда.
Одинокая звезда
Заползла в иллюминатор.

И осталась – это ж надо! –
Там, внизу, моя беда.

Я сижу в тиши салона. 
Как пустые медальоны, 
Цепью тянутся окошки.

Там, внизу, ночные кошки 
На душе моей скребут.

Я же, плут,
Укрылся тут,
С видом ангельски-невинным.

И спокойные турбины 
Что-то светлое поют.

Вновь надежды гнёзда вьют 
В голове моей холодной.

И смешной конфеткой "Взлётной" 
Тает сердце.

Подают
           мне стаканчик с минералкой 
(Коньячку, должно быть, жалко? 
Что ж, сойдёт и газвода).

Там, внизу, – моя беда.
Здесь – двенадцать тысяч метров
Высота.
Крупицы льда.
Одинокая звезда
Прицепилась – и ни с места.

Может быть, мы под арестом? 
Не летим, а ждём суда?..

1982 г.
 
* * *
Люде и Володе
Бадаловым

Стою под белым небосводом
В час разведения мостов.
У самых ног темнеют воды.
В груди – мальчишеский восторг!
Сейчас такая грусть нахлынет,
Такая нежность захлестнёт,
Что в этой праведной светлыни
Смутится сердце – и замрёт!

Не надо слёз. 
                      И слов – не надо. 
Уймитесь, наши голоса. 
Моста изящная громада 
Уходит тихо в небеса. 
Теперь меж небом и Невою 
Лежат ажурные мосты, 
Чьи фонари над головою 
Парят, как древние кресты. 
А нити рельсов серебристых 
Ведут к серебряной звезде. 
Трамвайчик, доблестный и чистый, 
Подкатит к медленной воде 
И перед тем, как в поднебесье 
Продолжить свой короткий путь, 
Захватит всех, поющих песни, 
Всех, не желающих уснуть.
Так где же Севера свирепость, 
Его свинцовые ветра? 
Вот Петропавловская крепость – 
К влюблённым парочкам добра. 
Кораблик шпиля мчит по крышам, 
Сирень волнуется в саду... 
И чья душа не станет выше, 
Познав такую красоту?!

Июнь 1980 г.,
Ленинград
 
СПОКОЙСТВИЕ

Прости, Волочёк, город Вышний,
Лишь мельком с тобой повидались.
Но несколько строчек давнишних 
Случайно в блокноте остались.

...Снегами ты был запорошен;
И – выросла перед глазами
Мохнатая крепкая лошадь, 
Везущая древние сани,

На коих вольготно и чинно, 
Морозным окутаны духом,
Сидели
            степенный мужчина 
И, в жарком платке, молодуха.

Бил пар от ноздрей лошадиных, 
Маячило облачко в небе...
А сани, из сказов былинных, 
Скользили, как гордая лебедь.

И что-то надёжное было
В полозьях, давно позабытых,
В мужчине и женщине милой,
В тяжёлых мохнатых копытах.

Планету легонько вращая,
Шла лошадь вдоль зимнего шляха,
И та, доброту ощущая,
На миг исцелилась от страха,

Забыла про бури и войны
Под лаской могучих касаний.
Спокойно, 
                 спокойно, 
                                  спокойно 
В грядущее 
                    ехали 
                               сани...
Февраль 1980 г., 
Вышний Волочёк
ВЕЧЕРНИЙ  СНИМОК

Фонарь 
             изогнулся, 
Троллейбус 
                   запнулся, 
Как робкий язык. 

Сосулькой унылой 
Покорно застыло 
Паденье слезы. 

Вертлявая ветка, 
Пустая кокетка, 
Одумалась вдруг. 

И тени прохожих 
Сконфузились тоже –
Всеобщий испуг.

Средь улицы 
                     мокрой 
Вечерний 
                фотограф 
Внезапно возник. 

Нацелил ретиво 
Зрачок объектива 
На гаснущий миг. 

"Секунду!.. Снимаю!" –
И я понимаю, 
Что нужен он здесь, 

Что серое 
                фото
Хоть лживо, 
                   но что-то 
В нём 
           вечное есть.

1981 г.
 
* * *

Нужны хорошие слова 
Нам всем:
                 и робким, и строптивым. 
Чтоб быть 
                  хоть чуточку счастливым, 
Нужны хорошие слова.

Нужны хорошие слова, 
Чтоб человек 
                       в себя поверил, 
Чтоб не бродил 
                          угрюмым зверем 
По дну запутанного рва.

Нужны хорошие слова 
И в светлый час, 
                            и в лихолетье. 
Их не заменишь 
                           сладкой снедью –
Бессильны пряник иль халва.

Нужны хорошие слова 
Для трудных дел 
                            и дум крылатых. 
Награды, 
                почести и злато
В сравненье с ними – трын-трава.

Нужны хорошие слова. 
А мы их знали 
                         так немного! 
К обрыву 
                 катится дорога,
Вступает тьма в свои права...

Притихла подлая молва,
И хор похвал 
                      звучит на тризне.
А трудно было ли
                               при жизни 
Сказать хорошие слова?!

1980 г.
УРОК  РИСОВАНИЯ

В руке ребёнка карандаш.
Он мир рисует,
                          но не наш –
Какой-то необычный:
Там зелень неба,
Солнце в нём
                       серебряное,
И притом
               у тучек – цвет клубничный.

Там листья синие летят,
Как будто падать не хотят.
Чудны́е человечки
Сидят у красной речки.
И жеребёнок голубой
Пушистой шевелит губой,
Не знающей уздечки...

Так разукрашено.
                             Ну что ж,
Мир – на реальный
                                 не похож.
А может быть, на деле
Он полон странной красоты,
Которую ни я, ни ты
Увидеть не сумели?

Быть может, это мы с тобой
Сидим над красною рекой
Не поодаль, а рядом,
Под синим листопадом,
Следя, как носится в траве,
Без всяких мыслей в голове,
Весёлый жеребёнок.

Быть может, прав ребёнок,
Который взял
                       и от души
Перемешал карандаши,
Чей голосок так звонок!
Теперь уж поздно толковать:
Мы разучились рисовать
И верить разучились.

Мы слишком правильно живём,
Мы слишком праведно умрём;
Мы не погорячились,
Не перепутали цвета.
Рисунки наши – вот беда! –
Они не получились.

Всё – так,
                однако же рискни,
Поющей бритвой зачини
Карандаши цветные
И хоть немного подерзи:
Как на духу изобрази
Свои мечты смешные.

В руке ребёнка – карандаш...

1980 г.


* * *

На жизнь 
               лениво вдохновляясь, 
По пустякам 
                     играя в страсть, 
Который раз 
                      в году стреляясь 
(Но так, чтоб в сердце не попасть), 
Проходим мы, 
                        уныло вторя 
Речам страдальцев записных, 
И мимо 
              истинного горя, 
И мимо 
              радостей земных.

1980 г.
 
ХОРОШО  БЫ...

Хорошо бы 
                    жить вовне
Той толпы, 
                  что у подъезда,
Не одалживаясь, не 
Занимая чьё-то место.

Хорошо бы
                    с ветерком
По своей 
               лететь дорожке,
Не в автобусе (битком),
А мальчишкой на подножке.

Хорошо бы – 
                       налегке,
Да с весёлым 
                       пересвистом,
Беззаботным оптимистом
На вселенском сквозняке.

Всё – забава, 
                      всё – пустяк:
Страсти, взлёты, 
                            неудачи...
Научиться б жить вот так!
Жаль, на деле – всё иначе.

1980 г

"ДОРОГУ  ОСИЛИТ  ИДУЩИЙ!"

Давайте о главном, 
                                о сущем 
С собою 
              вести разговор. 
"Дорогу 
            осилит 
                        идущий!" –
Звучит 
            с незапамятных пор.
Не мчащийся 
                       в автомобиле 
И даже не тот, 
                        кто в седле, –
Идущий 
              дорогу 
                         осилит, 
Идущий 
              по голой земле.


Помолимся ж 
                       мысленно Богу,
Покинув 
              отеческий кров,
Чтоб Он 
             даровал нам 
                                  дорогу, 
Достойную 
                   трудных шагов,


Чтоб волей своей 
                             всемогущей 
Поддерживал слабых 
                                     в пути.


Дорогу 
           осилит 
                      идущий.
А стало быть, 
                       надо идти.

1980 г.

 
Немалую часть своего жизненного пути я прошагал вместе с семьёй сестры, которая, выйдя замуж ещё студенткой филфака КГУ, уже в сентябре 1973 года преподнесла мне первого племянника.
Вот он, Зариф, Зарифчик, Зарька, названный так в честь нашего папы, которого – что интересно – мама и её родня именовали не Гургеном, а Зарифом (говорят, такой была его подпольная кличка в годы революционной юности).
Под крики этого вертлявого младенца я и строчил свою диссертацию. А поскольку вопил он часто и зычно, пришлось ускорить работу и – нет худа без добра! – завершить её досрочно, высвободив оставшиеся аспирантские месяцы для более приятных дел.



Второй племянник, Евгений, родившийся двумя годами позже и получивший своё имя в память о прабабушке Генриэтте, вообще не давал соскучиться! Мало того, что он появился на свет гораздо раньше положенного срока, так потом ещё и долго молчал, вызывая у нас понятную тревогу.
Зато когда заговорил, остановить его было уже невозможно. Да и физически он, привыкший с первых минут бороться за жизнь, оказался крепким мальчишкой.
Внешне разные (светлый и брюнет, зеленоглазый и кареглазый), племяши вечно одолевали меня своими просьбами и вопросами. Отсюда и родились стихи "В руке ребёнка карандаш" и песня "Спрашивайте, дети".



До чего ж приятно было видеть, как в моей неуёмной сестре 
пробуждаются нежные материнские чувства!..
1980 г.


 


* * *

...Вы пропойте, вы пропойте славу женщине моей.
Булат Окуджава

Пропойте Женщине хвалу! –
Не той, весёлой, легкокрылой, 
Что всем нам головы кружила 
На жизни ветреном балу.

Пропойте Женщине хвалу! –
Той, неизбывно одинокой, 
К чьей ласке, нежной и высокой, 
Нас тянет властно, как к теплу.

Пропойте Женщине хвалу! –
Той, по-житейски благородной, 
Что нас, усталых и голодных, 
Зовёт к нехитрому столу.

Пропойте Женщине хвалу! –
Той, на кого так зло и колко 
Глядят порой глаза-двустволки, 
А губы сплетни вьют в углу.

Пропойте Женщине хвалу! –
Той неизменной, изначальной, 
Что нам вослед глядит печально, 
Припав к замёрзшему стеклу.

Пропойте Женщине хвалу! –
За то, что нас не позабыла, 
Хоть, может, и других любила, 
Устав глядеть в ночную мглу.
 
Пропойте Женщине хвалу! –
Её отринутому чувству, 
Её небесному искусству, 
Её земному ремеслу.

Пропойте Женщине хвалу!

1980 г.


* * *

Чья ты узница? Чья ты жена?
У какого чужого окна
Вечерами сидишь, вышивая?

С кем в сверкающей башне живёшь, 
Сочиняя житейскую ложь 
И добро наживая?

Нитка белая – с чёрной рядком...
Меж тобою и мной, дураком, 
Этих ниток растянуты вёрсты.

Под иголкою ткань шелестит,
И на крошечном пальце блестит 
Леденящий наперсток.

Чем же доля тебе не мила?
Ведь как будто счастливой была –
Да любовь оказалась недолгой.

Столь уныло, столь пусто вокруг, 
Что шитьё выпадает из рук 
Вслед за скользкой иголкой.

Затевала ты гладкий узор...
Что ж смятения полон твой взор?
Снова чувства, как нитки, распались...

А тоска твоя так холодна! 
И надета на сердце она, 
Как напёрсток на палец.

1980 г.
 
ОТРАЖЕНИЯ

К любви своей, 
                         наперекор всему, 
Мы шли 
              по предначертанному кругу –
И встретились!
                          Но – странно! – почему 
Так трудно нам смотреть 
                                         в глаза друг другу?

Не скажешь, что враждуем, не любя. 
Ещё печальней наше положенье:
В твоих глазах я вижу лишь себя, 
А ты в моих – своё изображенье.

В зелёных отшлифованных зрачках, 
Чуть только подойду к тебе поближе, 
Кривляются два жалких дурачка, 
Которых я за сходство ненавижу!

Но знаю: и тебе невмоготу
(Не оттого ль наигранно хохочешь?)
В глазах моих всечасно видеть ту,
Двуликую,
                   какою быть не хочешь.

Я взгляд холодный прячу, словно вор, 
Боясь случайной резкостью обидеть. 
Довольно на меня смотреть в упор! 
Закрой глаза – позволь тебя увидеть!

Назойливую лампу 
                               потуши.
Быть может, 
                     в темноте прозреют двое.
Глаза и вправду 
                           зеркало души...
Чужой души...
                        И зеркало – кривое...

1980–81 гг.
* * *

Любви моей ты боялся зря –
Не так я страшно люблю!
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою.
И если ты уходил к другой
Или просто был неизвестно где,
Мне было довольно того, что твой
Плащ висел на гвозде.
................................................
Когда ж и след от гвоздя исчез
Под кистью старого маляра, –
Мне было довольно того, что след
Гвоздя был виден – вчера.

Новелла Матвеева.
"Девушка из харчевни"

Уходящий – сам себе палач.
Верящему – быть в петле вечерней.

...Десять лет назад – гитары плач,
Девушка из старенькой харчевни...

В темноту, как пуля, уходя,
Так, чтоб сам Господь не сомневался,
Слышал я про плащ и блеск гвоздя,
Про любовь, которой зря боялся.
И про след под кистью маляра
Ведал, но, увы, не оглянулся...

Десять лет скитался, а вчера
К той харчевне всё-таки вернулся.

Постаревший, незнакомый гость,
Я услышал звяканье посуды.
А в стене торчал тот самый гвоздь,
На гвозде – добротный плащ Иуды.
Самого его в харчевне нет –
В деловой, видать, командировке.
Чёрт возьми! Банальнейший сюжет!
Не хватает лишь жены-плутовки.
Впрочем, вот явилась и она.
Я стою, почёсывая ухо...

Девушка?! –
                      сварливая жена,
И притом прожжённейшая шлюха.

Дальше так:
                    закружится метель,
К обоюдной нежности взывая,
И разложит мне она постель,
И начнет ласкать, не узнавая.
Ненавидя, я сильней люблю.
(В черепе ворочаются черви...)
Спи. Тебя я утром пристрелю.
Уходя, – дотла спалю харчевню!

1981 г.

* * *

Сколько раз мне счастье выпадало 
Быть резцом в слепых руках Мечты! 
Сколько раз я женщинам сначала 
Придавал небесные черты!

И любовь придумывал впустую, 
И, в пылу страстей, на вечный срок 
Заключал их в клетку золотую –
За решётку выстраданных строк.

Убегали?
                Лгали? – эко диво! 
В быстроте житейских перемен 
Я сносил утраты терпеливо, 
Обретая большее взамен.

Скажут:
              "Изменила дорогая!" 
Господи, какая ерунда! 
То не та, поверьте. То – другая. 
Та со мной пребудет навсегда!

1980 г.
* * *

Принять расплаты 
                               и потери
За должное, 
                     за некий рок...
Плывут, 
               как в кадрах киносерий,
Десятки жарких 
                            женских ног...

Ошеломитель и захватчик,
Я вожделений не скрывал.
И сердце прыгало, как мячик,
И губ трепещущий овал
Благословлял мою жестокость
И нежность, что за нею вслед.

(Дежурно брезжущий рассвет,
И старомодный лёгкий плед,
Скрывавший сирость и убогость
Двух зябнущих, разъятых тел.)

Я завоёвывал, владел,
Был солнцем ласковым и градом!
Но только в смутный миг утраты
Вдруг понимал, чего хотел.

Любимая!
Ты всех мне ближе.
Любуюсь 
                 линией 
                             лодыжек
(О, мраморное божество!)
И понимаю 
                    не из книжек:
Потеря счастья
                          много выше,
Чем обретение его.

1980 г.

* * *

Тобой одной
                     клубилась, и металась,
И мучалась, 
                    и маялась душа.
Но ничего 
                 в бумагах не осталось:
Ни песенок печальных, 
                                        ни стишат.

Поверишь ли? 
                            ни буковки, ни строчки,
Ни самой 
                мимолётной запятой. 
Не выпускай 
                     ревниво коготочки. 
Секрет молчанья, 
                              в общем-то, простой:

Вся страсть моя
                           ушла на поцелуи,
Все силы 
                   на разгон твоих врагов.
Я так любил тебя
                              в ту зиму злую,
Что было  уж прости! 
                                          не до стихов.

Я жил тобой 
                         обидчивой, земною –
В реальной,
                   а не сказочной стране.

Как часто 
                той отчаянной 
                                        зимою 
И как легко 
                    ты пела 
                                  обо мне.

1981 г.
 
* * *

Уста – в уста...
                          (До боли целовать!)
Тела сплелись...
                            (Святоши, извините!)
Всё есть у нас,
                         за исключеньем нити –
Той, без которой
                             счастью не бывать.

Той са́мой,
                  до конца непостижимой,
Как паутинка,
                        зыбкой и незримой,
От сердца – к сердцу, от души – к душе.
Той, без которой нет ни пониманья,
Ни искренности полной, ни слиянья, –
И оба, как враги, настороже...

1980 г.

ЗВОНОК

Телефонная трубка –
                                    двуглавая шея.
А звонок –
                  как удар топора!
Вот и повод настал
                                для крутого решенья:
Извини,
             нам расстаться пора.

Как же надо безжалостно
                                      вышколить разум,
Как же надо
                    уже не любить,
Чтобы махом одним
                                 рассчитаться – и разом
Обе-две
              беспощадно
                                   срубить!

1980 г.

В  ЭЛЕКТРИЧКЕ

Ночь.
Электричка. 
Злые таблички –
Перечень санкций. 
Двери, как плиты, 
Плотно закрыты.

"Не прикасаться!"

В тамбуре тёмном, 
Очень укромном, 
Можно обняться. 
Что же такое 
Нынче с тобою?

"Не прикасаться!"

Хлёсткие взоры –
Как приговоры! 
Время кассаций. 
Вот и прошенье:
– Дай мне прощенье!

"Не прикасаться!"

Трудно быть честным 
В тамбуре тесном. 
Легче – казаться. 
Хочешь, не струшу –
Вето нарушу?

"Не прикасаться!"

Я ведь философ. 
Не под колёса ж 
С горя бросаться? 
Впрочем, проверим... 
Чёртовы двери!

"Не прикасаться!"


Что ж ты в испуге 
Вскинула руки? 
Будешь терзаться? 
Экая малость! 
Спрячь свою жалость.

"Не прикасаться!"

Ночь.
Электричка. 
Злые таблички. 
...Страшно расстаться! 
Души, как плиты, 
Плотно закрыты.

"Не прикасаться!"

1980 г.

* * *

Что такое ад?
Что такое рай?
Тёмный палисад,
А за ним – сарай.
Неказист на вид,
Стар, как мухомор,
Весь он состоит
Из шести камор.

Не Народный Суд,
Не Любовный Храм –
Грусть сюда несут
И житейский хлам.
Из шести камор
Пять полны тряпья,
А в шестой, как вор,
Затаился я.

Табаком пропах,
На беду – охрип.
Ударяет в пах
Раскладушки скрип.
От любви горяч!
Ошалеть готов!
(Слышен кошек плач
И вопёж котов.)

И уста не лгут –
Не до трёпа им.
И часы бегут
За окном глухим...
Ты мертва почти,
Я – лицом к стене.
Как во тьме найти
Хоть спичинку мне?

На призыв свечи
Налетает моль.
Дураков в ночи
Очищает боль.
Эта боль нежна,
Залила – до шей!
Эта ночь полна
Скрежетом мышей.

Что ж судьбу винить?
Нам с тобой везёт:
Не надежды нить
Злая мышь грызёт.
Ведь ни горя нет,
Ни надежды нет.
Только лёгкий бред –
Сигаретки свет.

Рассужденья – прочь!
Окунёмся в риск!
Как правдивы ночь
И кошачий визг!
Жаль, не сможем мы
После этих встреч
Ни сдружить умы,
Ни любовь сберечь.

На худой конец
Только грусть спасём.
...От огня сердец
Полыхает всё!

Ничего, пускай!
Пропадай! Сгорай,
Наш недолгий рай,
Городской сарай!

1980 г.


* * *

Пахнут губы земляникой...
В наши души загляни-ка:
От весны сойдёшь с ума!
Чуден запах земляничный!
Но в башке моей циничной
Безнадёжная зима.

Всё уймётся, всё простится.
Скоро вырвешься, как птица,
Из тугих моих силков.
Будешь жить с законным мужем.
Для чего тебе я нужен?
Ради нескольких стихов?

Да и я женюсь, наверно.
Может быть, – на бабе скверной
(Всё встречаются не те).
Но живут в шальном поэте
До сих пор... мечты о детях
И тоска по теплоте.

Пахнут губы земляникой...
Мы расстанемся без крика.
Обратятся в прах стихи.
Ибо жизнь всегда важнее,
И серьёзней, и нужнее
Сладкозвучной чепухи.

1980 г.
 
НОВЫЙ  ДОН  ЖУАН

 

Хоть Пушкина мы славим неустанно,
Но кое в чём и гений перегнул...
...Все женщины влюблялись в Дон Жуана,
А он к подобной славе и не льнул.

Он, между прочим, робким был парнишкой,
Молился на небесный Идеал
И о коварствах страсти знал по книжкам,
Пока в одну интрижку не попал.

...Глаза её сияли так желанно,
А губы щебетали милый вздор!
Как звали искусительницу? – Анна,
Чьим мужем и являлся Командор.

Что дома? – только быт один и ссоры,
Муж с головой ушёл в телеэкран.
Тошнит её уже от Командора!
Куда милее славный Дон Жуан!

И Анна, став неверною женою,
Сумела Дон Жуана охмурить.
Какие были ночи под луною!..
Так нет же, глупый мальчик стал дурить!

"Я на тебе хочу жениться, Анна!" – 
Приспичило ему средь бела дня.
Но Анна осадила Дон Жуана:
"От Командора дети у меня!

Мне очень хорошо с тобой, однако
Мне в чём-то и с супругом хорошо.
Ведь есть ещё святые узы брака!"
И Дон Жуан, разгневанный, ушёл...

Она кричала вслед ему: "Измена!
О негодяй! О низкий Дон Жуан!"
А в Дон Жуане зрела перемена:
Он понял, что на свете есть Обман.

И в этот миг явилась Доротея – 
Божественно наивна и чиста!
Казалось бы, всех ангелов святее! – 
Распутной Анне вовсе не чета.

Она была и пажем, и прислугой,
И шила, и готовила еду...
Но так стремилась стать его супругой,
Что Дон Жуан почувствовал беду.

"Э, нет! – сказал себе он очень скоро
В предсвадебной унылой тишине. – 
С такой женой я стану Командором.
А эта роль совсем уж не по мне!"

И с бедной Доротеюшкой расстался,
И вновь обрёл свой юношеский дух!
Да кто-то из забытых постарался,
Чтоб загулял по перекрёсткам слух:

"Коварный соблазнитель!.. Искуситель!.."
И сразу же, не зная почему,
Все женщины, крича в душе: "Спасите!",
Тянуться стали толпами к нему.

Он уходить пытался в отдаленье,
От их вранья испытывая боль,
Но вскоре стал, себе на удивленье,
Играть ему предписанную роль.

То Мила приходила, то Камилла...
(Поди запомни перечень имён!)
И все они ему шептали: "Милый...",
Пока от них не отдалялся он.

А так как данный миг был неминуем
(Причём без всяких поводов и ссор),
То за прощальным, грустным поцелуем
Вливался новый голос в дамский хор:

"О странный! О коварный! О неверный!
Подружки, будьте бдительны весьма!
Сначала – очень сладко! Дальше – скверно...
Я убедилась, девочки, сама".

Об этом вспоминали то и дело,
Как об одной из самых горьких вех,
Камилла, Клара, Анна, Изабелла...
А Доротея, дура, чаще всех.

Для сплетен в мире много есть простора.
Но все его любови, между тем,
Нашли себе удобных командоров,
Живут – храни их, Боже! – без проблем.

А он, былых подруг не попрекая,
Не ставя им злопамятность в вину,
Бродяжит, как и прежде, неприкаян,
Всё ищет Ту, Желанную, Одну...

...О женщины, которых мы любили,
Но так, чтоб командорами не стать!
Вы нас уже, наверно, позабыли,
А вспомните – спешите осуждать.

И все же, дорогие, как ни странно,
Вы, чувствуя в душе своей раздор,
Кидаетесь на шею донжуанам,
Когда наскучит честный Командор.

1980 г.

 
ИЗ ЦИКЛА "ОТДЫХ ПОНЕВОЛЕ"

ТОСКА

Эти дни растянутся, как воск, 
Изведут теченьем монотонным. 
Городок-курорт Железноводск –
Наказанье отдыхом казённым.

Отупеешь здесь от тишины 
Навесных ухоженных беседок, 
От тоскливых глаз чужой жены 
И её скучающих соседок;

От смешной прогулочной горы, 
Как в издёвку названной Железной, 
От воды, что с пушкинской поры 
Для больных считается полезной;

От толпы, что прёт на "пятачок",
Где гудит магический источник
И сидит фотограф-старичок,
Службы быта доблестный сверхсрочник.

...Бьёт из чрева жёсткая струя, 
Голосят, захлёбываясь, краны. 
Пейте вволю, граждане, друзья! 
Подставляйте кружки и стаканы.

Сей режим безропотно прими! –
Чтоб в тисках лечебного Эдема 
Стали мы железными людьми,
Как того и требует Система.

 
МИНЕРАЛЬНЫЕ  ВАННЫ

Халаты хрустят 
                          наподобие вафель. 
Таблички висят,
                           ослепительный кафель,
Стерильные ванны, 
                                 без лишних примет, 
И в каждой – 
                       покоится свой Архимед.

Лежит он, блаженный,
                                  разморенный,
                                                       сонный;
Как евнух, бессильный,
                                       почти невесомый. 
Где руки? 
Где ноги? 
Наука права:
Всего тяжелее у нас – голова.

Он вытеснил столько воды, 
                                              сколько весит,
Но мысль в эту голову 
                                       явно не лезет.

Конец процедуре – 
                                  звонки верещат, 
И "Эврика!" здесь 
                               никогда не кричат.


ГРЯЗЕЛЕЧЕБНИЦА

Народ спешит сюда 
                                  в экстазе, 
Навзрыд 
               болячками хвалясь.
Выходит тут 
                     из грязи в князи, 
Чтоб завтра снова – 
                                  рылом в грязь!

КОМНАТА  ОТДЫХА

После ванны,
                      после ванны,
                                           после ванны, 
Сбросив попросту и куртки, и жилетки, 
Погрузи́тесь в старомодные диваны, 
Словно шейхи, снизойдите на кушетки.

Тело влажное торжественно расслабьте, 
Разговорами другим не досаждайте. 
Эту комнату негромким словом славьте! 
Отдыхайте,
                   отдыхайте,
                                     отдыхайте...

Отдыхайте от начальственного чванства, 
От хвороб своих и мелочных страстишек, 
От служебно-бытового интриганства,
Вредных жён и бестолковых ребятишек;

Отдыхайте от уколов и пощёчин, 
От угрюмой толчеи по магазинам, 
"Строгача", что к дню рожденья приурочен,
И нехватки драгоценного бензина.

Перестаньте пустоту таранить лбами, 
До макушек одеяла натяните. 
Улыбнитесь напряжёнными губами 
И печаль свою, как муху, отгоните.

Что ж ты вертишься, сосед мой суетливый, 
Словно спать мешает зов трубы походной? 
Успокойся, с полчаса побудь счастливым, 
Отдохни от нашей жизни превосходной...

Если спросят: "Почему сей человечек
И во сне о чём-то стонет и вздыхает?",
Я отвечу: "Ах, оставьте ваши речи!
От хорошего никто не отдыхает".

ИНГАЛЯЦИЯ

Перестаньте изгаляться!
Сядьте, отрешитесь...
В тёплом зале ингаляций
Вволю продыши́тесь.

Эту смесь вдыхать, ей-богу,
Можно без опаски.
К ней привыкнуть вам помогут
Мундштуки и маски.

Головою не вращайте –
Здесь не пахнет водкой.
Очищайте, очищайте
Душу с носоглоткой.

Углубляйте ваши вдохи,
Нос и бронхи грея, –
Станут запахи эпохи
Чётче и острее.

И, возможно, через годы
(Долго ль ждать придётся?)
Аромат хмельной свободы
В нашу грудь ворвётся.

А пока, как в песне детской,
Повторяй довольно:
"Лишь у нас, в стране советской,
Дышится так вольно!"

Выдох – смачный!
Воздух – сочный!
Вдох – со всею силой!

Вьётся нить 
                    в часах песочных
С талией осиной...
КУРОРТНЫЙ  РОМАН

Всех тошнит уже от рая санаторного!
Что б мы делали без парка беспризорного,
Где торчат останки гипсовых скульптур –
Ангелочков и античных голых дур?

Этот парк, с его фонтанчиками-змейками,
Знаменит своими тайными скамейками,
Что притихли на услужливых аллеях,
Поцелуями и вздохами алея.

По аллеям ходят-бродят дамы с дочками,
Воду пьют невозмутимыми глоточками.
Над Беш-Тау экзотический туман
Предвещает им стремительный роман!

Будет он – по устоявшейся традиции –
Ограничен двадцатью двумя страницами,
А начальная с последней (дайте срок)
Отведутся под пролог и эпилог.

Ну а там уж остаётся дело малое:
Подыскать ему названье небывалое
И размножить за курортным рубежом
Для подружек, очень узким тиражом.

Чтоб читали,
                      и от зависти – слеза!
Чтоб супругу
                       не попался на глаза.

* * *

А у скамьи глухонемых
                                         покойно и просторно. 
Они – последней тишины
                                            живые островки.

Так чист и точен их язык,
                                           их говор рукотворный, 
Что шестирукий Шива мог
                                               пойти б в ученики
К такой компании чудно́й,
                                            к подобным виртуозам,
Способным выразить без слов
                                                    движения души:
И смех, и радость, и печаль,
                                              и ненависть, и слёзы –
Всё то, что трудно нам изречь
                                                  без приворотной лжи.

Прекрасны взлёты умных рук
                                                   и выпады прямые! 
Людская жалость в этот миг
                                                 никчёмна и смешна. 
То не они, а мы с тобой
                                         навек глухонемые:
За треском наших голосов
                                            природа не слышна.

Страшнее – сердца немота
                                             и глухота болтливых. 
Сижу напротив той скамьи,
                                               завидую в тоске...
Прекрасна речь глухонемых!
                                                  Они – народ счастливый:
Им есть о чём поговорить
                                             на общем языке.

1980 г., Железноводск

 
ЗАТМЕНИЕ

 Затмение!
                     Исчезнет солнце ясное!
Затмение! 
                     кричали мы с азартом.
Неведомое,
                    жуткое,
                                 прекрасное
Затмение!
                  Оно случится завтра...

Сказал нам дворник:
               Девочки и мальчики,
Чтоб было видно  
                       стёкла закоптите.
Но только не сожгите 
                          ваши пальчики,
Со спичками в сарае 
                                   не шутите.

И день настал!
         Вооружась стекляшками,
Вся детвора 
                  на улицу сбежалась.
И страх по коже 
               продирал мурашками,
И злая тень 
           на солнце надвигалась...

...Вот и сейчас
                         случаются мгновения,
Когда смотрю, 
                         загадкой увлечённый,
На сердца
                 непонятные затмения
Сквозь юмора 
                        осколок закопчённый.

1980 г.
 
ПОЛИВАЛКА

Свет подфарников толкнул легонько в спину,
И, внезапно излечившись от тоски, 
Я увидел допотопную машину –
Утешительницу улиц городских. 

Не упрямый "москвичонок", не нахалку, 
Окрещённую, как пиво, – "Жигули", 
А возникшую из детства поливалку, 
Облегчающую тяготы земли.

Тихо-тихо, незатейливо и валко 
(Прогуляйся с ней и вволю подыши!) 
Шла по городу трудяга-поливалка, 
Пыль смывая с тротуаров и с души...

Помнишь, в детстве забывали мы скакалку, 
И прыгучие мячи, и пугачи, 
Чтоб угнаться за знакомой поливалкой?
Кто смелее? – через дождик проскочи!

Ну а в юности (чего уж не бывало!) –
Засидимся допоздна,
                                    и не такси –
Нас всё та же поливалка выручала, 
Только дружески об этом попроси.

...И когда земли могильной два аршина 
Мне архангелы мои преподнесут, 
На тебе, великодушная машина, 
Пусть меня с весёлой песней повезут. 

Для чего нам дорогие катафалки, 
Трубы медные с венками впереди?

Лучше въехать в небеса на поливалке 
По короткому, но чистому пути!

1980 г.



КОВБОЙСКАЯ  ЗАВИРАЛЬНАЯ

Бьёт без промаха грозный "винчестер"! 
(Не подаришь такой и врагу.)

Я сегодня младенчески честен 
(Потому что искуснее лгу).

Я иду, не на шутку влюблённый 
(Это в сотый, наверное, раз),

Обаятельный и просветлённый 
(Словно гангстер у взломанных касс).

Взор – лучистый, хрустально-безгрешный 
(Если сравнивать с тусклым грошом);

Про любовь свою думаю нежно 
(Ну и стерву себе я нашёл!);

Загляну-ка в салун пошикарней 
(Кто не слышал о грязной дыре?),

Где встречаются добрые парни 
(И у каждого – кольт на бедре).

И успех мой всемирно известен! 
(Жаль, об этом не знает народ.)

И фортуна – что огненный вестерн 
(На который никто не идёт).

В дне грядущем я твёрдо уверен! 
(Как и всякий советский ковбой.)

И не надо мне западных прерий 
(Да кому я там нужен такой?!).

1980 г.
 
* * *

Жирный фонарь
                           в паутине ветвей –
Словно паук,
                      возмечтавший о мухе...
В левом ухе поёт соловей,
Колокол – в правом ухе.
В левой ноздре –
                              запахи роз,
В правой –
                   скопление гари.
И разливается
                         купорос
По арычкам
                     полушарий.
Шарю я в сердце,
                             надежду ищу –
На пустоту натыкаюсь,
Но вивисекции
                       не прекращу,
В поисках сих не раскаюсь.
Чёрные сгустки тоски извлеку –
Кровушка вновь застрекочет!
Пусто – так пусто.
Надежда – ку-ку?!
Ну и прекрасно! – как хочет.
Ну и чудесно! Эхма! Красота!
Снова, мозги, изгаляйтесь!
В сердце – прохлада,
                                   покой,
                                             чистота.
Чёртовы чувства, вселяйтесь!
Горечь и юмор,
Весёлость и злость,
Вы хоть теперь не кочуйте.
Если вам сердце по нраву пришлось,
В нём до утра заночуйте.
Хватит скитаться,
                              садитесь к столу...
Можете койки расставить.
И потрудитесь
                         в том дальнем углу
Место для правды оставить.
Вдруг она тоже придёт ночевать,
С долей покончив бродячей,
И, постаревшая, рухнет в кровать –
Вместо сбежавшей удачи.

...Словно паук
                         в паутине ветвей,
Жирный фонарь
                            помышляет о мухе...
В левом ухе поёт соловей.
Колокол – в правом ухе.

1980 г.




* * *

Тех не люблю,
                         кто мёд побед 
Взахлёб глотает,
                            упиваясь, 
О них горланит,
                            надрываясь, 
Как будто
                  дел важнее нет. 
И уж никак мне
                           не понять 
Тех
      пораженцев энергичных, 
Что воплями
                     о бедах личных
Весь мир
               хотели бы
                                 пронять.

1982 г.

* * *

Кому отпускается
                              баловнем жить,
А нам полагается
                             всё заслужить –
Трудом и усердьем,
                                 себя не щадя:
Судьбы милосердье
                                   и каплю дождя,
Доверие слабых
                           и чью-то вражду,
Дорогу в ухабах
                            (умнеть на ходу),
Внезапную вспышку
                                   бредовых идей,
Порой – передышку
                                  для новых затей,
Уверенность духа
                              и мудрость прозренья,
От планов
                 тщеславных своих
                                                 исцеленье,
Работу – по силам,
                               с долгами расчёт,
Девчонки красивой
                                 любовь!

И ещё:
            надёжную крышу
                                           на шаткой планете,
Кусок
          не для нас приготовленной снеди,
Одежду,
              которую сшили не сами,
Надежду
               с большими, как в детстве, глазами.
А зрячей не будет –
                                  хотя бы слепую,
А той не заслужим –
                                   так добрую пулю!

1980 г.

* * *

Что важно нам в младенчестве,
Когда начало самое? –
Иметь своё отечество,
Что называют мамою.

Чего мы в детстве розовом
Хотим до неприличия? –
Чуть больше ласки взрослого,
Чуть меньше безразличия.

Что отроком невежливым
Мы требуем решительно? –
Чуть меньше слов насмешливых,
Чуть больше уважительных.

Чего мы жаждем в юности
От мира неизменного? –
Чуть-чуть побольше трудностей,
Чуть-чуть поменьше бренного.

Что надо нам во младости
Для сердца безыскусного? –
Чуть-чуть побольше радости,
Чуть-чуть поменьше грустного.

Чего желаем в зрелости,
Исполненной суровости? –
Чуть-чуть побольше смелости,
Чуть-чуть поменьше робости.

А что нам надо в старости,
Без лат и без оружия? –
Чуть-чуть побольше жалости,
Чуть меньше равнодушия.

1980 г.


* * *

Жить хочу!
Но если грянет срок,
Об одном взмолюсь
                            перед Всевышним:
Ниспослать мне смерть
                      не в тягость ближним,
Всех вокруг
                     избавив от морок:

За моим 
              прокуренным столом,
Чтобы сердце – 
                           сразу на осколки!
Чтоб уход был 
                         лёгким и недолгим,
Без врачей 
                  с их древним ремеслом;

На ходу,
             а лучше – на бегу;
На заре,
             а можно – под луною;
От любви
                 с её тоской земною,
Ненависти –
                    к лютому врагу;

От шальной,
                    нелепой и обидной
Пули,
          заблудившейся с войны...

Лишь бы 
                не на койке инвалидной,
Не в тисках 
                    больничной тишины.

1980 г.


ЧАС,  КОГДА  СУШИТСЯ  БЕЛЬЁ

Когда запасливый народ
По этажам рубашки сушит,
Мне чудится, что наши души
В последний двинулись поход.

О чём томиться и жалеть? –
Не будем предаваться страху.
Была бы чистая рубаха –
Душа готова отлететь.

Мы собираем в путь её,
Не нарушая суть традиций.
Одна из многих репетиций –
Час, когда сушится бельё.

...Куда как просто умирать!
По этажам рубашки сушат.
Эх, если б можно было душу
Вот также точно отстирать!

Сначала – в кипятке крутом
Сурово выварить.
Потом
           все пятна вытравить былые
Сердитым, едким порошком.
Потом – ладонью о ладонь
Тереть, спины не разгибая,
Как будто в муках добывая
Душеспасительный огонь.

Потом
           в воде прополоскать,
Слегка прохладной и прозрачной.
И с самого себя взыскать,
Коль стирка вышла неудачной.

Потом
           перекрутить жгутом,
Встряхнуть со смаком,
А потом
        к верёвке прочно приторочить,
Развесив на семи ветрах –
Чтоб бушевали в рукавах
Все семеро до самой ночи!
Чтоб солнце жгло, осатанев,
И влага в пар преображалась.

Тут не нужны ни грусть, ни жалость,
Ни наш высокопарный гнев.

Закончить сушку,
                              а потом
Снять, на доске распять гладильной
И совестливо, но не сильно
Пройтись калёным утюгом.
Потом поднять,
                          за всё простить
И – без боязни – отпустить!

1980 г.


 
В  ЧОЛПОН-АТЕ

Жгучий песок –
                           испытанье для пяток;
Сотни людей 
                      ярым солнцем распяты.
Мощный детина
                            в святейшей из поз
Руки раскинул.
                        Ну чем не Христос?!

Вот ведь какой 
                          непонятный иску́с:
Каждый считает, 
                             что он – Иисус.

Я – не святоша
                         и лучше уж буду
Изображать 
                    отщепенца Иуду,
Без притязаний 
                         на божью судьбу.

Тридцать копеек 
                            сейчас наскребу,
Шустро куплю 
                        сигареты "Комуз"
И, в окружении 
                          голеньких муз,
Где-нибудь рядом 
                               залягу в кустах
С едкой улыбкой 
                             на грешных устах.

Лето 1980 г.
 
ПЛОДЫ  АКСЕЛЕРАЦИИ

Две пляжницы
                        на пирсе
                                      повстречались.
У первой
               бёдра 
                         царственно качались,
И при ходьбе
                      о правое бедро
В такт ударяло
                         белое ведро,
В котором 
                  золотились абрикосы.

А у второй – 
                      размашистые косы,
Точёная фигурка!
                               А глаза! –
Лучистые, 
                  как неба бирюза,
Да на восточный лад 
                                 чуть-чуть раскосы.

Я диалог нечаянно ловлю:

– А сколько стоят 
                              ваши абрикосы?
Остолбенели бёдра:
– По рублю...
И, гордо
              из-под платья выпирая,
Поплыли прочь, 
                           на бойкие места.

– С ума сойти! – 
                             воскликнула вторая
И – выронила 
                       соску 
                                 изо рта.

Лето 1980 г.

КАТАМАРАН

Когда тебе невмоготу
На пляже жариться в поту,
В песке не ползай, как варан, –
Добудь себе катамаран.

Какой умелец и поэт
Придумал сей велосипед?!
И что за щедрый меценат
Завёз его в пансионат?!

Два серебристых поплавка.
Меж ними – лёгкая доска.
Педали. Лопасти внизу... –
Чем не замена колесу?

Ну что ты медлишь, страх тая,
О сухопутная моя?!
Садись смелей! Вращай педаль!
И покорим морскую даль.

Вот едем... Лопасти журчат...
Теперь уж точно уличат,
Что мы, беспечные, с тобой
Одною связаны судьбой.

Одна судьба. Одна волна.
И у педалей – ось одна.
Не будем много обещать –
Давай попробуем вращать.

Воды нечаянный толчок –
И вмиг ложится на бочок,
Но тут же, легче комара,
Взлетает вверх катамаран.

Домой вернуться не проси.
Педали – на одной оси.
Я жму уверенно вперёд!
Зачем включаешь задний ход?!
У нас одна отныне ось.
К чему крутить педали врозь?
Застыл на месте, как баран,
Наш удалой катамаран...

Мы оба заняты войной.
Но иссык-кульскою волной
Нас всё же вынесет, дружок,
На пониманья бережок.

1980 г.


* * *

Нацепив надежды ласты,
Кислород скопив в крови,
Я, лохматый и горластый,
Прыгнул в Озеро Любви.
Ничего о нём не зная –
Так, была иль не была!
Лишь водица ледяная
Душу холодом ожгла!

Плыл я шумно, неумело,
Но с желанием рискнуть.
Вскоре выдохся, и тело
Стало в озере тонуть.
Левой ластой загребая
Суетливо и смешно,
От удушья погибая,
Опустился я на дно.

Ну и мерзость! –
                             грязь и тина.
Никаких тебе надежд.
Только глядь: плывёт Ундина
Без покровов и одежд!
Как салют из всех орудий,
Я поднялся в полный рост!
Что за косы! Что за груди!
Бёдра! Ноги!.. То бишь, хвост.
Значит, надо быть мужчиной,
Даже ползая на дне.
Эй, Русалочка! Ундина!
Ну-ка, милая, ко мне!
Ничего, что ты хвостата.
Хвостик твой довольно мил!
На земле я жил когда-то
И различных баб любил.


А Русалка – вот нахалка! –
Заявляет без личин:
"Я не баба. Я – Русалка!
И чихала на мужчин!
Быть любовницей – обидно,
Не завидней роль жены.
Слава Богу, я фригидна.
Мне мужчины не нужны!"


Что ж, Русалка,
                         очень жалко,
Коль любить Вам не дано.
И расстался я с Русалкой
И с мечтами заодно.
Всплыл, как шарик без балласта,
Приказал себе: "Живи!"
И пустой надежды ласты
Кинул в Озеро Любви.


С той поры живу беспутно,
Словно грешники в раю.
Женщин – только сухопутных
Для любовей признаю.
В них, земных, души не чаю,
Славлю в песнях и стихах –
Но одних ундин встречаю,
Без хвостов,
                    о двух ногах.

1980 г.
 
* * *

Голубоглазый кот сиамский,
Изящный мот, любимец дамский,
С ангорской кошкою-подругой
Решил закончить все дела,
Поскольку он влюбился в мышку,
Ужасно милую малышку,
Что под скрипучей половицей
В уютном гнёздышке жила.


Она ему казалась чистой,
Отнюдь не серой – серебристой,
С улыбкой нежной и лучистой...
Ну чем, скажите, не жена?!
И мышка кошке отомстила:
Кота-красавца обольстила.
Ей эта страсть настолько льстила,
Что под венец пошла она.


Настала ночь,
                       и вот в постели
Кот показал себя на деле!
Он разбирался в женском теле,
Прослыв жуиром неспроста.
И через час от мышки юркой,
С её изящною фигуркой,
Остались только клочья шкурки
На лапах страстного кота.


Какой конфуз! И так некстати!
Наш новобрачный чуть не спятил.
Вопил, катался по кровати,
Рыданьями взрывая тишь.
Когда ж рассвет проник в окошко,
То разобрался он немножко:
Коту нужна для жизни кошка,
А слабой мышке нужен мыш.

1980 г.
 
МУДРОЕ  РЕШЕНЬЕ

"Ни за что на свете 
                                 не утешусь!
Если мы расстанемся – 
                                        повешусь!" –
Так девица крикнула ему,
От порыва страсти 
                                хорошея.

Он подумал: 
                     "Да... на чьей-то шее..." –
И неловко стало самому.

Через год 
                любовь уже прокисла,
И она 
         действительно повисла,
Обещанье выполнив, увы!

Шея ей 
             удобная попалась:
На верхушке 
                      жалобно качалось
Некое подобье головы.

Вот и всё, 
                сюжет весьма банальный,
А финал 
              и вовсе тривиальный,

Но хочу заметить –
                                 ей-же-ей! –
Это было 
                мудрое решенье.
Лучше
            на чужой 
                            повиснуть шее,
Чем в петле 
                    болтаться –
                                       на своей.

1980 г.
 
ДЕТСКИЙ  СТИШОК

Быка убили наповал,
Когда он к милости взывал.

Содрали шкуру с кенгуру,
Мир призывавшего к добру.

И загарпунили кита,
Кричавшего, что цель – не та.

Мораль:
Всех, любящих взывать,
Довольно просто убивать.

1980 г.

БРАТСКАЯ  ЛЮБОВЬ

Во все рога
                   трубила пресса,
Что Каин
               Авеля зарезал,
Чем Божью заповедь презрел.
Отвергнут всеми,
                             неприкаян,
Всю жизнь грустил
                                 коварный Каин
И самого себя жалел.

Над Авеля остывшим телом
Воздвиг он мраморную стелу
И надпись вырубил на ней,
Покрыв слова фальшивым златом:
"Я вас любил любовью брата
И, может быть, ещё нежней"  .

1980 г.

ВСТРЕЧА

Деточка, все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь.
Владимир Маяковский

Не японца и не мавра
С кучерявой бородой –
Повстречал вчера... кентавра
Я на площади пустой.

Под дождём, совсем без форса
(Видно, город проучил),
Он дрожал могучим торсом
И копыта волочил.

"Эх, бедняга! Эх, калека! –
Мне подумалось о нём. –
Или стал бы человеком,
Или правильным конём".

Только слышу: "Друг хороший,
Ты того же не избег!
Сам, гляди-ка, – полулошадь,
То бишь получеловек.
Где, скажи, твоя удача,
Дум стремительный полёт?
За собой влачишь, как кляча,
Воз сомнений и забот.

Ну а коль забыл про это
И вскружилась голова,
Вспомни рослого Поэта
Справедливые слова..."

Так он ответил и – рысью по площади.
Что тут поделаешь! – сел я в калошу.
"Деточка, все мы немножко лошади,
Каждый из нас по-своему лошадь".

1980 г.
 
ПРЕД  ЯСНОЮ  СВЕЧОЙ

А мы с тобой
                      найдём отраду в грусти
На старой кухне, где томится плов...
Коль Бог далёк,
                          тогда грехи отпустим
Самим себе, под пение стихов.

Пусть в полутьме,
                              воистину целебной,
Щадя соседский сон и острый слух,
Взамен пустых
                          стенаний и молебнов
Спасает нас крамолы дерзкий дух.

Не пик мечты,
                       но разве это мало,
Чтоб на устах – ни грамма сургуча
И чтоб в ночи
                       отчаянно пылала,
Как еретичка, чистая свеча;

Иметь друзей, 
                     не чуждых вольнодумства,
О вечном петь и спорить горячо
И отвечать
                  за все свои безумства,
За все грехи – пред ясною свечой!

1980 г.
 
Под пение стихов мы общались не столько при свечах, сколько в обстановке слётов-фестивалей. Бардовская песня, подобно компасу, помогала находить людей, близких по духу и творческому кредо. Многие из них запечатлены на данном фотоколлаже. Хотя и далеко не все. Нет здесь, к примеру, московских бардов Александра Мирзаяна, Виктора Луферова, Игоря Михалёва, питерско-московского классика Александра Городницкого, минчанина Михаила Володина, алмаатинцев Ольги Качановой и Вадима Козлова, мончегорскца Серёжи Каплана, ташкентцев Рудольфа Баринского и братьев Бяльских...
 
Одно лишь перечисление имён авторов-исполнителей, с которыми меня соединяли песенные узы, заняло б немало места.
Добрая половина их встречалась с фрунзенской публикой в 80-е годы. Многие приглашались на страницы журнала "Литературный Киргизстан", где велась рубрика о творчестве бардов.
Но самой близкой душой в песенно-поэтическом мире стала для меня московская поэтесса Вероника Долина, которую я искренне люблю, ценю и понимаю. 
На снимке: Вероника во Фрунзе. 1982 г.
 
Большое счастье – когда то, о чём ты пишешь и поёшь, интересно и нужно не только тебе. К читателям-слушателям мои стихи и песни попадали разными путями.. И не суть важно, в каких условиях это происходило.


В тесном кругу под дымок костра...








Или в Казанском молодёжном центре...

Слева – автор-исполнитель Борис Львович; сидящий справа с гитарой – Григорий Гладков. 1981 г.







Перед многотысячной палаточной 
аудиторией Грушинского фестиваля...





Или в куйбышевском ДК "Звезда", где наконец-то можно было подсесть к любимому роялю (хотя на данном снимке 1988 года моё место временно занял Олег Митяев).
У крайнего правого микрофона – Борис Бурда.


В Ленинграде на телепередаче "Музыкальный ринг" (ноябрь 1986 г.), когда экспансивная ведущая Тамара Максимова пыталась столкнуть рокеров с бардами, а потом изъяла из записи весь фрагмент моего выступления, видимо, не совпавшего с её авторским замыслом (снимок сделан с экрана телевизора)...

Либо в домашней обстановке, где песни слушают члены прибывшей в Бишкек в 1993 году делегации израильских учёных (справа – бывший сотрудник посольства Израиля в России А. Либин), а также сидящий слева известный российский астрофизик, ныне академик РАН Алексей (Алик) Фридман. Когда-то мы с ним часто и плотно общались, и Алик прокладывал моему скромному творчеству дорогу в московских физико-математических кругах. Даже убедил что-то спеть самому патриарху советской астрофизики академику Виктору Армазасповичу Амбарцумяну.
Немало тонких слушателей и ценителей встретил я и в родной научно-медицинской сфере. Песни, помноженные на науку, подарили мне дружбу с обоаятельнейшим доктором Владимиром Кассилем, сыном знаменитого детского писателя, и с мужественным Александром Вовси-Кольш-тейном, физиологом из Душанбе, одним из отпрысков великого рода Вовси, давшего культуре гениального режиссёра Соломона Михоэлса, а медицине – именитого академика-терапевта, Сашиного деда.
Поющиеся строки сблизили меня с санкт-петербургским писателем, экономистом, политическим деятелем Сергеем Андреевым.
Случалось петь и для будущих космонавтов во главе с популярным в те годы врачом-путешественником Юрием Сенкевичем, и в обществе неповторимо талантливой, удивительной актрисы Лии Ахеджаковой, и перед сотнями других славных людей.
Рад, если кому-то в мире мои книги и записи пришлись по душе. Для меня же они всегда служили главным средством самовыражения, а подчас и самозащиты...
 
* * *

А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую.
Евангелие от Матфея, гл. 5, 39

После правой
                       левую подставить?
Нет, ребята,
                    я вам не святой.
И никак
             себя мне не исправить
В духе том,
                   что завещал Толстой. 

Драчуном не слыл
                               и психопатом,
Не ищу вражды
                          и мерзких свар,
Но когда
               хотят прижать к канатам,
Воздаю –
                 ударом на удар.

Всё равно –
                    в наш век нельзя иначе:
Выстоять, друзья,
                              или пропа́сть.
Это раньше
                    мир не бил лежачих,
А теперь –
                  старайся не упасть!

1980 г.
 
"РАЗГОВОР  С  ТОВАРИЩЕМ  ЛЕНИНЫМ",
или  Не  в  духе  Маяковского

Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны.
В.И. Ленин

Кремлёвский мечтатель.
Герберт Уэллс о Владимире Ленине

Вас, Владимир Ильич,
                                     окрестили мечтателем.
И, пожалуй, не зря,
                                вовсе не сгоряча.
Груды ваших цитат
                                 мы зубрили с приятелем,
Освещая конспект
                               лампочкой Ильича.
Ну а вышло-то что? –
                                     Злая мистификация!
Коммунизм не настал,
                                      власть проела добро.
Торжествует одна лишь
                                        электрификация:
Всё до лампочки всем!
                                      Сбылся план ГОЭЛРО !

1980 г.

* * *

Пламя свечи, как солдатик, – навытяжку,
То, как пьянчужку, его занесёт.
Мало иметь и улыбку, и выдержку,
И философствовать ночь напролёт.

Что нам себе и друг другу доказывать?
От многомудрия – только мигрень.
Всяк, кто горит, обречён и отбрасывать
Неотделимую чёрную тень.
Лёд равнодушия – вот что губительно.
Долго ль продлится безветренный штиль?
Пусть пожирает огонь искупительный
Жалкого тела фальшивый фитиль.

Может, в последнее жизни мгновение
Станет понятным вполне для меня,
Больше чего было в этом горении:
Тени ли, копоти или огня?

1980 г.

* * *

Будет утро – встану спозаранку,
Для души придумаю потеху.
И тоску надену наизнанку –
Вам в лицо
                  курчавым
                                   мехом
                                              смеха.

Отшвырну 
                  чужого счастья сливу –
Это дар не нашенского сада.
Мне постельной сладости червивой
По дешёвке, граждане, не надо.

Вновь душа 
                    от грёз освободится,
Закружусь в житейской карусели!
Опоздал для фарта я родиться,
Но успел – для чёртова веселья.

И, не внемля 
                      мудрым уговорам,
Подчинясь 
                   своей натуре грешной,
С карусели той 
                         слечу я скоро
Под влияньем 
                        силы 
                                центробежной.

1980 г.

* * *

Ире Ажибаевой-Тулаиновой

Ни к чему
                высокие материи,
Болтовнёй раскрашенные рты.
Сохранить бы
                       тёплое доверие –
Молчаливый светоч доброты.

До чего ж противна
                                 наркомания
Словеса впустую расточать!
Нам всего дороже
                               понимание –
Просто закурить да помолчать.


Прикрываем 
                     беды наши частные,
Не спешим в чужую душу лезть.
Может быть, 
                      мы самые несчастные
Оттого, что видим всё, как есть?


Не скулим 
                  во дни свои тяжёлые,
А хохмим, вися на волоске.
Может быть, 
                      мы самые весёлые
Оттого, что толку нет в тоске?


В чём-то злые, 
                         в чём-то человечные,
Вопреки течению плывём.
Может быть, 
                      мы самые беспечные
Оттого, что искренне живём?

По крови своей 
                          нетерпеливые,
Так и лезем к чёрту на рога!
Может быть, 
                       мы самые счастливые
Оттого, что счастья – ни фига?!

1980 г.



* * *

Верь, человек, верь!
И не впадай в плач.
Если беда – в дверь,
Время для нас – врач.

Вот и опять – смех!
Вот и опять – свет!
Лечит оно всех
И от любых бед.

Но почему вдруг,
Круто сменив роль,
Время вершит круг,
А всё острей боль?!

Всё тяжелей крест,
Душу огонь ест.
Время вперёд прёт –
Совесть сильней жжёт!

Плачь, человек, плачь!
Это всегда так:
Время – плохой врач,
Если болезнь – рак.

1980 г.


ГРОМ  НЕБЕСНЫЙ

Ударит грома палица! –
И неба скорлупа
Расколется, развалится,
И дьяволов толпа
Весёлая, разгульная
(Отчаянный народ!)
Частушку богохульную
Нахально пропоёт.

Заглохнут фисгармонии
Под натиском гитар.
И затрепещут молнии!
И ангел-санитар
Пойдёт бинты разбрасывать
Средь яростной толпы
И ловко перевязывать
Расшибленные лбы.

Хоть свалка и безбожная
(За это б – наказать!),
Но помощь неотложную
Он должен оказать.

А Бог следит с иронией
За процедурой той:
Нет кары изощрённее,
Чем кара добротой!

1980 г.


 


* * *

Здравствуй, Январь!
Мой осенний словарь,
Мой недочитанный 
                      жёлтый букварь
Обогати 
              ледяными 
                             словами.
И помоги мне
                    зимы жерновами
Перекрутить,
                       перемолоть
Разум,
         и душу,
                 и грешную плоть.
Может быть, 
       стану к весне удобрением?
Может быть, 
            к осени вырастет рожь?
Снегом своим
                      замети, запорошь
Это внезапное
                        стихотворение.

1980 г.


* * *

Урожайная нынче зима!
Столько выпало спелого снега –
Хоть бери и свози в закрома
На все зимы грядущего века.

1980 г.
 
* * *

Тускнеет природы убранство –
И жизнь моя терпит урон.
Кромсают картину пространства 
Корявые клювы ворон.
Стволы тополей коченеют, 
Но холод не знает границ.
И голые ветки чернеют 
Под гроздьями пасмурных птиц.
Наверное, – сущие враки, 
Что завтра повеет теплом.
Ворон похоронные фраки,
Увы, говорят о другом.
Под вечер над городом белым 
Невидимый колокол бьёт.
Картавая птичья капелла 
Свой реквием мрачный поёт.

1980 г.

* * *

Как палочки в пломбире,
Промёрзли горожане.
Острее, чем в Сибири,
Тепла подорожанье!
Случались ли доныне 
Подобные курьёзы:
Чтоб в солнечной долине
Ударили морозы?
И франты, и кокетки
(Тепличные натуры),
Подобно древним предкам,
Упаковались в шкуры.
По наледи блестящей,
Который день без пищи,
Ползёт, глаза тараща,
Троллейбус-мамонтище.
Над ним – ворон круженье,
Закат стоит багровый...
И в наших отношеньях –
Период ледниковый.

1980 г.
 
* * *

Прикрой руками сердце.
Спрячь глаза.
Не выдай никому
                              коварной боли.
Одним ударом срезана лоза!
Душа кровоточит,
                              но ум доволен.

Опять своим искусством он блеснул
И на любви манёврах 
                                     отличился:
По веточке надежды полоснул
Клинком сарказма
                                (вот уж наловчился!).

Одним ударом срезана лоза.
Душа кровоточит,
                               но ум доволен.
Прикрой руками сердце.
Спрячь глаза.
Не выдай никому 
                              коварной боли.

1980 г.

УХОД

Холодно.
               Кровь курсирует
Медленно, словно ртуть.
И огонёк
                пульсирует
В намертво сжатом рту.
Выбора нет у сильного,
Слева болит в груди.
Длинная,
              как для ссыльного,
Дорога
            лежит впереди.

1980 г.

* * *

Ты стар и одинок...
Светлана Суслова

Я стар и одинок?.. – 
Сюжет, увы, не новый.
Вот – лавровый венок,
А там, под ним, терновый.
Хоть не топлюсь в вине,
Однако ж – из поэтов.
И только нет на мне,
Пардон, венка сонетов.

Я одинок и стар... 
Всё явственней линяю.
Но свой весёлый дар
На скорбь не променяю.
А обращусь в золу – 
Слегка удобрю землю.
И славу и хулу
С улыбочкой приемлю.

Я стар и одинок... 
Ожог присыпан солью,
И каждый позвонок
Кричит своею болью,
Гортань уж не поёт,
Не тянет быть героем,
Но сердце в рёбра бьёт – 
То, злое, молодое!

Я одинок и стар... 
Где планы удалые?!
Осыпались с куста
Иллюзии былые.
За письменным столом
Глотаю скромный ужин.
Но знай: при всём при том
Ещё кому-то нужен.

Я стар и одинок... 
А что же будет дальше?
Но в спальне за стеной
Гнездо не свито фальши.
От правды – не бегу,
Сбежавших – не сужу я.
И по ночам не лгу,
Лаская плоть чужую.

Я одинок и стар... 
Тоска порою точит.
Но певчие уста,
Что мне беду пророчат,
И очи, что, любя,
Мой совращают разум,
Они ведь и себя
Оплакивают разом.

Я стар и одинок?.. – 
Кому какое дело!
Иронии клинок
И сам всажу умело,
Отважусь, если яр,
Изжалить, словно овод.
Я одинок и стар? 
То́ для стихов – не повод.

1980 г.

* * *

Ах луна, луна! – маска Клоуна
Из особого папье-маше – 
Из комического, из трагического,
Что в космической зрело Душе.

Ах луна, луна! На весь свет одна,
На весь мрак одна – холодна.
Полночь чёрная – грим-уборная
Убиенного Клоуна.

1980 г.
* * *

Навалились 
                    холода!
Город
           сгорбился
                            от стужи. 
Наши плечи 
                     стали ýже, 
Стала твёрдою 
                         вода.

Улиц
         белые
                    бинты 
Отутюжены 
                    морозом. 
Сникли,
              будто под наркозом, 
Помертвевшие 
                         кусты.

На деревьях – ни листа,
А во взглядах – отчуждённость, 
Зимняя оцепенённость, 
Вековая мерзлота.

Нам её не расколоть. 
Подо льдом
                    былых
                                желаний –
Мамонты воспоминаний, 
Замороженная плоть.

Пусть лежат себе 
                              в глуби 
До сумятицы весенней –
До эпохи потрясений
И нашествия 
                      Любви.

1980 г.
 
* * *

Ни машин, ни шагов,
                             ни объятий, 
                                             ни тайных свиданий –
Только звёздная дрожь, 
                                      фонарей нагловатая спесь.
Телефонные будки... 
                                    забытые исповедальни...
Никого не найдёшь, 
                                 кто решил бы покаяться здесь.

Мостовая блестит, 
                               как огромных размеров галоши. 
Я иду, пересмешник, 
                                    мятежник, себе господин. 
Если все норовят 
                             записаться в благие святоши, 
Значит, должен быть грешник – 
                                                  хотя бы, хотя бы один!

Как пустынно вокруг!
                               Не сыскать мне 
                                                    друзей своих прежних.
Та, что грезилась, – спит, 
                                           отдыхая от дум и вранья.
Чтоб считаться святой,
                                нужен ей хоть какой-нибудь грешник.
Если должен быть грешник,
                                              пусть буду тем грешником я!

1982 г.
 
* * *

Она была
               божественно красивой!
Красиво встретилась,
                              красиво пригласила,
Красиво подавала
                              терпкий чай,
Красиво
             мне поведала 
                                   печаль.


Она была
               божественно красивой! –
Красивой в робости
                            и в дерзости спесивой,
Красивым именем
                               красиво называлась,
Красиво щурилась,
                                красиво отдавалась,
Красиво ластилась,
                                 и млела,
                                               и курила,
Слова красивые
                           красиво говорила,
Красиво вкралась,
                               нежностью ожгла,
Красиво распрощалась –
                                           и ушла.


Такая, брат,
                   развязка приключилась.
А счастья
                 потому не получилось
(Позволь догадку
                             выделить курсивом),
Что это было б
                         слишком уж красиво!

Январь 1982 г.
* * *

Всё я лгал –
                    про любовь к загулам...
Целый год
                  о себе я лгал.
Нынче тянет –
                         виском на дуло
Или молча
                 уйти в бега.


Непонятен тебе
                           и жуток,
Как всегда
                  на язык остёр,
Из дурацких угроз 
                               и шуток
Сам сложил
                    для себя костёр.


И, по старой
                      шальной привычке
Кулачок
              показав судьбе,
Я взошёл на него,
                              а спички,
Не страшась,
                      протянул тебе.


Всё не верил,
                      что вспыхнет пламя,
Что спокойно
                      меня сожжёшь.
Я – обманщик,
                         но лгал словами.
Ты – правдива,
                         но жизнью лжёшь.

Январь 1982 г.
ЖИЗНЬ  ПОЭТА

...Пахло в комнате весною,
Свежей зеленью лесною,
Коммунальное пространство
Заливал нездешний свет!
Звёздный час! Души паренье!
Колдовство стихотворенья! –
О любовном постоянстве
Пел взволнованный поэт:

"Я люблю тебя! – ты слышишь?!
Ткёшь ли нить, болтаешь, дышишь... –
Каждым жестом восхищаюсь,
По следам твоим хожу;
Отношусь к любым капризам
Словно к праздничным сюрпризам!
Нежных пальчиков касаюсь
И от ревности дрожу.

Сам себя не понимаю! –
Злой и глупой принимаю,
Необузданной и робкой,
Оголённой и в шелках.
Жизнь моя, мои свершенья,
Торжество иль пораженье –
Всё внезапно очутилось
В женских слабеньких руках!

Будь всегда со мною рядом,
Одаряй волшебным взглядом,
Раем стань и даже адом,
Но, молю, не исчезай..." –
Оставалось восемь строчек...
Тут раздался вдруг звоночек
И прелестный голосочек
Прошептал ему: "Прощай!.."

Боже правый! Гром небесный!
Что случилось?! – неизвестно.
Голосочек тот прелестный
Ничего не объяснил.
Только знаю: живы оба,
Не рыдал никто у гроба.
За окном росли сугробы,
И январь ворон казнил.

Пахло в комнате угаром –
Вот где истинная кара! –
На плите-чертовке старой
Убежало молоко.
Он по комнате пошлялся,
На диване повалялся,
Над собой поухмылялся –
Стало пусто и легко.

А потом, сверкнув очками,
Вновь склонился над листками,
Над стихов черновиками
И, с досады скомкав их,
Проворчал: "Одно лишь скверно:
Из-за этой стервы нервной,
Бессердечной и неверной,
Оборвался лучший стих!!!"

...Съел котлету,
                            выпил чай
И, к себе почуяв жалость,
Сотворил сонет:
                            "Прощай!"
Жизнь поэта продолжалась...

1982 г.

* * *

Ты – как замёрзшее вино:
Целую – губы коченеют,
Цвета надежд моих чернеют,
И холод пробирает, но...
Но сердце плавится в огне!
Вот почему так трудно мне
Тот холод счесть твоей виной.
Ты – как замёрзшее вино.

1982 г.
* * *

Выскользнув из платьица,
Словно кошка, ластится.
А когда совсем близки,
Выпускает коготки
И – по сердцу норовит!
Каждый раз душа кровит.
Потому с опаской
Боли жду за лаской.

Июль 1982 г.

* * *

Убегать? – тому не обучен.
Уходить? – ещё не пора.
Я сомненьями так измучен,
Так пригнула меня гора
Недомолвок твоих и мифов,
Ухищрений и лжи любой,
Что готов я с царём Сизифом
Поменяться своей судьбой.

...Не гляжу на тебя с укором,
Не кляну за твоё враньё,
Не прошу поднимать ту гору,
Но хотя бы – сойди с неё!

Октябрь 1982 г.


* * *

Он очень славный! –
                                    не герой и не подонок.
Он очень слабый, –
                                на беду, слабей, чем я.
Средь взрослых циников –
                                      смешной большой ребёнок,
Чуть избалованный,
                                  да Бог ему судья!
Он бойко скачет
                            по Земле своей округлой,
Легко смиряется
                             с превратностью любой
И, как дарёной, дорогой,
                                          красивой куклой,
Когда желает,
                        забавляется тобой.

А кукла мечется –
                               она внутри живая!
А кукла тщательно
                                припудривает грусть,
Шелками пёстрыми
                                  обиды прикрывает.
И я под пыткой
                           от неё не отрекусь!

Прости, любимая,
                              за честность поневоле,
Но правду горькую
                                 приходится глотнуть:
Ты для него
                     всего лишь кукла – и не боле.
А я безумствую,
                           чтоб жизнь в тебя вдохнуть.

Да разве смех его
                              моим терзаньям равен?!
Да разве так ему
                            глаза твои нужны?!
Я сделал многое –
                               всё то, на что был вправе.
Жаль, за тебя решать
                                     права мне не даны.

Ночами чувствую,
                               как ты ревёшь в подушку,
Как годы лучшие
                              проносятся свистя.
И злюсь, и мучаюсь,
                                  но не могу игрушку
Отнять у этого
                         капризного дитя.
Чем сердце опытней,
                                   тем больше в нём пробоин,
Тем горше властвовать
                                       и тем труднее брать.
По праву слабого –
                                ему владеть тобою.
По праву сильного –
                                   мне ждать тебя и ждать...

1982 г.


* * *

Ну хоть ты-то меня не суди!
Вспомни мук моих осень!
Вырвал сердце своё из груди –
И к ногам твоим бросил.
Одинокий, бреду по стезе
К остановке конечной.
Что же ты повторяешь, как все:
"Ах, какой бессердечный!"

1982 г.


* * *

Твой бог, 
           он любит троицу.
Но я –
           за два угла!
И от меня 
                 не скроется
Ложь 
         сладкого стола,
Улыбчивость волшебная,
Бокалов перезвон...

Какая ты душевная! 
Как благороден он!

А я принёс 
                   несытую, 
Растравленную страсть!
А я пришёл 
                    в открытую, 
Чтоб вновь тебя украсть,

Ранимую, желанную, 
В печалях и в шелку...

И, подымая пьяную
Чугунную башку,
Утратив 
              всю рассудочность
(Такого не ждала?!),
Я пью
          за нашу
                        будущность –
Без третьего угла!

1982 г.

* * *

В тесной комнате мы одни.
Ну, казни меня!
Ну, казни!
Черноту затаив в груди,
Не щади меня,
Не щади!

Сигаретку неся к губам, –
По щекам меня,
По щекам!
Разливая вечерний чай,
Обличай меня,
Обличай!

Я ведь знаю, что этот спор
Не со мной ведёшь,
Пряча взор.
Понимаю, как жаждешь ты
Немоты моей,
Немоты.
Оттого ты сейчас смела,
Что душа твоя
Не бела.
Оттого я молчу в ответ,
Что предвижу:
Надежды нет!

Зубы стисну и всё стерплю.
Я люблю тебя.
Я люблю!
Крест виновности, не скорбя,
На себя возьму,
На себя.

Ибо худшая в мире казнь –
Это страх твой,
Твоя боязнь
Сделать выбор меж им и мной,
Окольцованной став
Женой.

1982 г.

* * *

Я от глаз твоих шалею, 
В дурь впадаю и в азарт! 
Но ещё сильней – жалею 
Эти гордые глаза, 
Эту ангельскую поступь, 
Рук точёных наготу...
Что со мной тебе не просто –
Сердцем чуял за версту.

Ты ни в чём не унижалась,
Горделива и щедра. 
Что ж во мне очнулась жалость,
Милосердия сестра?

Я жалею, что не сбыться,
Не взлететь к иной судьбе
Чудотворной дивной птице, 
Замурованной в тебе! 
Да ещё жалею, каюсь, 
Что принёс одну печаль. 
О других не сокрушаюсь, 
А с тобой расстаться – жаль! 

Жаль, что заново свобода 
Достаётся мне в удел,
Что за три сгоревших года 
Я тебя не разглядел,

Что и ты, считаясь зоркой,
Не увидела ни зги!
От слепых моих восторгов
И от ревности – беги.

Раз уж воли захотела,
Глупо маяться вдвоём.
Лишь бы ты не пожалела 
О решении своём!..

1982 г.

* * *

Говоришь, не достало терпенья?
Что любовь я загнал, как коня?
Но бесплодны твои поученья 
Пред судьбой, одарившей меня!

Да, и верил, и жил торопливо. 
Да, с плеча, без разбору рубил.
Не жалей – всё равно был счастливым!
Не кляни – слишком сильно любил!

1982–83 гг.

* * *

На себя геройски ополчась,
Разжигая самоосуждение, 
Мы и муки совести подчас 
Обратить стремимся в наслаждение.

1983 г.
* * *

Не в новинку мне яд лицемерия, 
И на хитрость клевал я, к стыду. 
Но по гибельной кромке доверия 
Всё равно без страховки иду.

В сотый раз открывая Америку 
Недоступно-желанной мечты, 
Пробираюсь к высокому берегу 
Понимания и доброты.

Снова вера с усталостью борется,
Ноги сами вперёд понесли!
Хоть и знаю уже – лёд расколется 
В двух шагах от надёжной земли.

1983 г.


* * *

О сердце!
Ты – таинственный радар,
Следящий 
         за сближением незримым.
Я чувствую в себе 
                          мятежный дар –
Любить!
А повезёт – 
                   так быть любимым!

Откуда он 
                  берётся всякий раз,
И шанс даёт, 
             и к жизни воскрешает,
Необъяснимой нежности 
                                         запас,
Который время 
               лишь приумножает?!

1983 г.
 

* * *

Где,
       в извилине какой
Спрятано устройство,
Что взрывается строкой,
Полной беспокойства?

Где прикажете искать
Грустные нейроны,
Что рождают стих под стать
Чувствам похоронным?

Ну а где лежат в мозгу
Крошечные клетки,
Выдающие строку
Звонче хлёсткой ветки?

Не ответит вам никто,
Сам Творец не скажет.

Даже вскрытие – и то
Вряд ли что покажет.

1980 г.

* * *

Призвание венчается 
                                    признанием,
Признание приходит 
                                   с опозданием:
Когда ж нахлынут 
                               почести и звания,
То нет уже 
                  и признаков Призвания.

1985 г.
 
* * *

Откуда повелась молва такая,
Что, мол, нужна поэту мастерская,
А также Мэтра твёрдая рука?

"Ученье – свет!" – запомнил я мальчишкой,
Но иногда мне кажется, что слишком
Привычка к ученичеству крепка.

Скажите, кто и на каких этапах
Давал уроки правнуку Арапа?
Старик Державин?
                               То ещё – вопрос.
Ведь знаем мы, что озорник курчавый
С лицейских лет повенчан был со славой
И патриарха быстро перерос.

А молодой неистовый поручик –
Он разве не из рода самоучек?
Ему-то кто привил небесный дар?

Забрёл бы он хоть на одну минуту
В гудящий коридор Литинститута?
Хоть на один явился б семинар?

И уж скажу вполне определённо,
Что над пером разбойника Вийона
Мэтр не стоял и не ворчал: "Слабó..."

И никакой отец-наставник слога
Не шлялся по ухабистым дорогам
В обнимку с безобразником Рембо́.

Так не пора ль признаться откровенно:
Виной всему – причудливые гены.
(Случайный завиток – и ты поэт!)

А далее – та страсть самосожженья,
Какой в науке нет определенья
И в языке иных названий нет.

1980 г.
ЧИТАЯ  ЮРИЯ  ОЛЕШУ

Мечтателя 
                   жизнь не излечит, 
И разум – 
                  его не спасёт. 
То втянет он голову в плечи, 
То гордо, как флаг, вознесёт! 
И влюбчив чрезмерно, и нежен, 
А счастье своё проглядел. 
Вы правы, романтик Олеша:
Мечтать – невесёлый удел. 
Куда от фантазий деваться?! 
Что делать с шальной головой?! 
В миг боли он может смеяться, 
А в холе – бродить сам не свой. 
На вид – неудачник, похоже. 
Сбить с ног – не составит труда. 
Но холод промчится по коже 
Зевак и злословов, когда 
Он к ним обернётся глазами, 
Где спутаны свет и тоска, –
И хамы почувствуют сами, 
Как с лиц их сползает оскал...

1983 г.

* * *

Вам жаль, что современные поэты 
Не носят парики и эполеты,
И не летят на тройках сквозь метели, 
И не спешат стреляться на дуэли? 
Но есть у них свои долги, лишенья, 
О коих на потребу не поётся. 
И той же соблазнительной мишенью 
Распахнутое сердце остаётся. 
И, может быть, домашняя аптечка, 
Где валерьянка старая горька,
В известном смысле схожа с Чёрной речкой
И роковой вершиной Машука.

1983 г.
 

* * *

Который век толкуют нам об этом,
Который век одно на языках:
Мол, доверять рискованно поэтам,
Мол, в жизни всё иначе, чем в стихах.

Грешно, когда и впрямь читатель киснет,
Запутавшись в сухой игре ума.
Но вымысел, настоянный на жизни,
Правдивее подчас, чем жизнь сама!

Что́ истины мусолить прописные,
Без выдумки марать бумаги лист?!
Картинки размножать переводные? –
На случай сей сгодится копиист.

Да изумит нас дерзостью подлиза!
А злобный враг – от пуль убережёт!
Поэзия – не зеркало, а линза:
Луч жизни, сквозь неё пробившись, – жжёт!

1985 г.


РЕЦЕНЗИЯ

В поэтической 
                         новинке 
Не нашёл я 
                    ни кровинки –
Только гладь 
                      застойной лимфы 
В берегах 
                  пристойной рифмы.

1986 г.


* * *

Веронике Долиной – после прочтения одного из её журнальных интервью

Поэтесса стесняется
                                  женских стихов...
Если б небо стеснялось
                                        дождей, облаков,
А цветы – лепестков,
                                   а пустыня – песков,
Все б сказали:
                        "Какая причуда!"

Эта женщина –
                         редкое чудо!
Дивный свет
                     её песен
                                   таков,
Что пристала
                 с расспросами
                                        пресса:
"Ваше кредо?"
                        И что ж поэтесса? –

Поэтесса стесняется
                                 женских стихов!
Но они – искупление
                                   сладких грехов,
И метаний души,
                            и печалей,
Бабьих слёз,
                      что копились ночами
И до третьих лились
                                   петухов.

Поэтесса сражается...
                                      Каждой строкой
Убедить нас пытается
                                     в сути мужской
Очень личных
                         и жалобных песен.
Так простите ей
                           ноточки спеси,
На кокетство
                      махните рукой.

Поэтесса смущается
                                  (или хитрит?),
А народ умиляется:
                                 он говорит
Не с простой поэтессой –
                                           с поэтом!
Но ведь женского рода
                                       (забыла она?)
Жизнь,
            Поэзия,
                        Муза,
Любовь
             и Струна.
Весь секрет
                    её творчества –
В этом!

1986 г.

* * *

А душа не стоит на месте.
И стихам не поспеть за ней.
Вновь на книге проставлен крестик:
До издания – бездна дней!
Истомится она в неволе,
Выйдут сроки – дадут ей ход.
И читатель, чудак, доволен:
"Сборник классный!"
                             Да ты не тот.

1987 г.
 
* * *

Не лукавый манёвр,
                                 не искусный приём:
Я пишу о себе,
                         я пишу о своём,
О воистину 
                   мной 
                            пережитом.
Всё здесь 
               голыми нервами 
                                           шито.

Слишком лично? Не общевелико?
                                                         Ну что ж...
Мной освоенный мир
                                    с очень многими схож –
У людей он зовётся судьбою.

Разреши поделиться с тобою
Тем, что выпало мне,
                                    что сквозь сердце прошло,
Что из собственных недр
                                          добывал тяжело –
По песчинкам,
                         по редким крупицам.
Может быть,
                       и тебе пригодится?!

Пусть находками я 
                                и не слишком богат,
Не хочу 
             брать чужую судьбу 
                                                напрокат,
Ни в удобный кредит, 
                                     ни в рассрочку.
А иссякну – 
                      весь выложусь в точку.

Август 1983 г.


* * *

Задумано, 
                ниспослано ли свыше
Юродствующим бесом 
                                       иль Творцом? –
Во все века 
                  не просто было выжить
Рискнувшему 
                       иметь своё лицо.

О, нашей жизни 
                           краткие гастроли!
Под занавес себе 
                            не стоит врать:
Нам свойственно играть 
                                         чужие роли
И маски к ним 
                        умело подбирать.

Когда мы жаждем
                               власти или славы
Иль тянемся
                     за лакомым куском,
Немедля объявляется
                                     лукавый,
Что в душу
                   проникает шепотком:
"Не будешь ты
                          фортуною обласкан:
Уж больно прямодушен
                                        и горяч!
Сокрой лицо,
                      надень быстрее маску –
И не прервётся
                          нить твоих удач!"

Сначала ты совет
                              пропустишь мимо,
Но маски щедро
                            выложены в ряд:

Страдальца, правдолюбца,
                                             подхалима... –
И все успех 
                     с гарантией сулят!

А шепоток проник уже
                                       под темя:
"Вот так-то жить
                            и проще, и верней.
Не навсегда ж, не на́долго –
                                                на время...
Сорвёшь свой куш –
                               и распростишься с ней.

Да наплевать на то,
                                что скажут люди!
Да ты их сам
                      в чём хочешь уличишь.
А от лица тем паче
                                 не убудет:
Его скорей
                  под маской сохранишь.
Кто устоял
                   от этого искуса?
Кого, скажи,
                     не выручала ложь?
...Ну, молодец!
                           Подобрана со вкусом!
На человека сразу
                              стал похож!"

...Незримый спор
                               остался за лукавым,
Что посещает
                        каждого из нас.
И он, представьте,
                               оказался правым:
Роль удалась!
                       Настал заветный час!


К желанному
                      прокрался ты задами,
Теперь личину сбросить –
                                            и с концом!

Но маска 
                проросла в тебя
                                           с годами,
Став незаметно
                          подлинным
                                              лицом.

1983 г.

* * *

Чтоб от мучений будущих 
                                             спастись,
Так мелко лжём, 
                            так скупо дарим нежность!
Боимся, что ли, 
                          душами срастись,
Предчувствуя 
                       разрыва неизбежность?
Спесивые, 
                 как свергнутая знать,
Самих себя 
                   уныло созерцаем,
А не задавшись 
                         ближнего понять,
Его за ту же чёрствость 
                                        порицаем.

1983 г.

* * *

Страх разливается, знобя...
Усталость бродит, как гиена...
Чего боишься – то́ тебя
И настигает непременно.

1983 г.
* * *

Года бегут,
                  редеет волос...
Ну вот
           и я уже не холост,
А, как положено, женат.
Всё приключилось
                                с ходу, в мае.
С того и голову 
                          ломаю:
Не буду ль
                  маяться сто крат?

Моя жена
                 меня моложе.
С балетными шажками
                                       схожи
Её движенья;
                      вся тонка,
Ещё, к тому же, носит косу.
Но я в свою
                    метаморфозу
Не верю.
               Видимо, крепка
Привычка жить
                           не так, не в паре.
Боюсь, что быт
                          сведётся к сваре,
Что не сошьются наши "я",
Хотя её
             тугие пальцы
Довольно ловко
                           держат пяльцы –
Всё ткут...
                   Поспешная семья,
Весенний брак
                         скоропостижный
Лежит на мне.
                       И чернокнижно
Предвижу
                 муки бытия...

Осень 1983 г.
* * *

Ещё не вечер!
Владимир Высоцкий

И распрощавшись
                              с жизнью холостой,
И предавая
                   двойственность проклятью,
И ощущая грех свой
                                   перед той,
С которой связан
                             только лишь печатью,
И отметая ложь
                          дежурных ласк,
Топча надежд
                        никчёмные обломки,
И ощутив на сердце
                                  после дрязг
Не вечер – ночь,
                            унылые потёмки,
Я, подавив
                   смертельную тоску
И злую мысль
                        о выходе конечном,
Спешу к тому
                        святому островку,
Где возлежит
                       в неведенье беспечном,
Почмокивая сладко
                                 перед сном,
Мой сын,
               мальчонка,
                                 чудо,
                                         человече!
И различаю
                    в лепете родном:
"Ещё не вечер!
                         Ещё не вечер!"

Ноябрь 1984 г.

 

Мой сын,
             мальчонка,
                          чудо,
                                человече!

Гурген (Гурик) родился 11 марта 1984 года, в день, когда во Фрунзе гастролировал один из моих приятелей-бардов, ныне известный детский композитор и телеведущий Григорий Гладков. С коим мы и отметили это радостное событие!..








Первенец, в отличие от меня, оказался праворуким. Но с явными артистическими и лидерскими замашками.
Каждый день общения с сыном приносил какие-то радости и открытия! Он быстро взрослел, отличался живой реакций и опасной наблюдательностью, легко улавливал подтексты стихов и грустную иронию отцовских песен.


 
Мальчишке еврейско-армянско-русских кровей любой наряд был к лицу, в том числе и кыргызский.
Кто мог знать, что через несколько лет ему придётся сменить ак-калпак на кипу?.. 
Фрунзе. 1989 г.
 
* * *

По гороскопу
                       ты – Весы.
А на одной из чаш
Качается наш сладкий сын,
Ребёнок первый наш.

Другая ж чаша
                          (вот она, 
Всё время под рукой)
Моими мыслями полна,
И болью, и тоской.

На этой чаше
                       (дело швах! – 
Чтоб хуже не сказать.)
Лежат ответственность и страх
Мальчонку потерять.

Он вмиг
              родной кровинкой стал,
Детёныш, вещий знак!
Должно быть, Бог его послал,
Чтоб оправдать наш брак.

Прекрасен вид
                         твоей косы,
Заведшей под венец.
По гороскопу ты – Весы,
Но я – не продавец.

Поспешен! –
                      в том лишь виноват.
(За всё пора платить!)
Уже немного староват,
А хочется – любить,

Быть жгучим,
                       как пожар в лесах,
Не тусклым, как теперь!
Но мальчик на судьбы Весах
Склоняет их к тебе...

Декабрь 1984 г.

* * *

Послушай,
                  не надо истерик!
И так наша жизнь нелегка.
Не твой я 
                устойчивый берег,
Ты тоже – не счастья река.

Конечно,
               спасибо за сына,
За лучик средь хмурого дня!
Но, видимо,
                     роль семьянина
Написана не для меня.

Вхожу
           в эту пьесу я туго,
Как будто налитый свинцом.
Могу быть любовником,
                                         другом
И даже хорошим отцом,

Но мужем?
                   Твоим?! –
                                   Извиняюсь!
(И дело
            не только в тебе.)
Я просто
               внутри не меняюсь,
А действую
                   сам по себе

И даже
             при страсти огромной
(А где её взять-то,
                               прости?!)
Системой держусь
                                автономной,
В которую
                  так – не войти.

1984 г.
 
* * *

А думы, думы так черны!
Им тесно в книжке записной.
Всё толще с левой стороны
Мой календарь перекидной.
Он раздувается, как флюс,
На правой тая стороне.
Уже не вспыхну, не влюблюсь!
Знать, время замерло во мне.

Сегодня то же, что вчера,
И завтра будет не новей –
Одна унылая пора.
Тащи поклажу, муравей,
Привычно лапками сучи,
Молчком довольствуйся чем есть,
Надеждой кровь не горячи –
Таких, как ты, вокруг не счесть.

И вроде нет на мне вины,
Проходит время, как и встарь.
Всё тоньше с правой стороны
Неумолимый календарь.
Тоски невычерпан исток,
Непререкаем стрелок ход.
Налево падает листок –
Неужто скоро Новый год?!

Декабрь 1984 г.

* * *

Не схожи ликами, судьбой, нравами,
Мы часто мним себя во всём правыми.
И, удручённые обидами частными,
Нередко видимся себе столь несчастными,
И благородными, и справедливыми!
А доведётся невзначай стать счастливыми –
Как следом горбимся, с чего-то маемся
И в несодеянных грехах каемся.

1984 г.
* * *

Опять сидим
                      к спине спиной:
Твоя коса нашла на камень.
Не повезло
                   тебе со мной:
Я откровенно полигамен.

Не повезло
                  тебе со мной:
Такого не удержишь
                                  супом.
Я на округлости
                           земной
Не уродился
                     однолюбом.

Для дома – 
                   трудный человек,
Воспоминаньями
                             изранен...
Полуеврей,
                  полуабрек,
А в плане сердца – 
                               мусульманин.

Не заглушить
                      свободы дух!
Готов признаться
                              откровенно:
Могу любить
                      и сразу двух,
И даже трёх
                    одновременно – 

Не столько телом,
                             сколь душой,
Даруя каждой благосклонность.
И лишь тогда мне
                               хорошо,
Когда не давит монотонность.

1985 г.

* * *

Можно, пожалуй, и долго,
Превозмогая усталость,
Жить по велению долга
Иль уповая на жалость.

Можно, пожалуй, и сытно,
В общей ночуя постели.
Со стороны-то не видно,
Что происходит на деле:

Души изъедены злобой,
В сердце – тоска и досада.
Можно, увы, и до гроба –
Только кому это надо?!

1985 г.


* * *

На плаху
               голову роняю:
Ошибок собственных
                                     не счесть.
И не тебя я
                   обвиняю:
Какая есть –
                     такая есть!

Глуха
          семейная трясина –
Не перейти,
                    не переплыть.
Ну так позволь
                          хотя бы сына
От жаб болотных
                              оградить!

Декабрь 1985 г.


* * *

Когда впереди 
                        расстилалась 
Дорога непрожитых лет, 
Сколь многое в мире
                      простым представлялось,
На каждый вопрос 
                                был ответ!

...Уж путь за спиною 
                                    не розов, 
И познана жизнь 
                             не из книг –
С чего же
            всё больше и больше вопросов, 
Всё меньше ответов 
                                   на них?!

1985 г.


 




* * *

Здравствуй, старая вина!
Здравствуй, бывшая подруга!
Снова мы нашли друг друга?
Снова рухнула стена?
Так давай опять начнём,
А вернее, наверстаем
И немного помечтаем,
Как нам выстоять вдвоём...

1985 г.

* * *

Вновь сердце ярче алого пиона!
Сомненья есть,
                         но хочется рискнуть!
Ты открываешь месяц Скорпиона,
А мне его
                доверено замкнуть.

Двум Скорпионам вместе быть – привычно.
Они не любят
                       яркий свет и зной,
Предпочитая шумности публичной
Свой образ жизни,
                                чувственно ночной.

Из прошлых лет мы вынесли уроки,
Чредой обид 
                      смогли переболеть,
И, может быть, уже настали сроки
Друг друга нам
                          не жалить, а жалеть?..

1985 г.
 
* * *

Увидит ли твой 
                           крошечный пацан
Во мне, внезапном, 
                                друга иль отца?
Рождён без обручального колечка,
Он на песке рисует человечков,
В фигурки тычет 
                            пальчиком упрямо:
"Вот это вот – сыночек,
                                         это – мама,
Мамулечка, мамуля..." – 
                                     нежный зуммер.

– А папа где?
Молчок...
– А папа?.. – умер.

1985 г.

* * *

И опять мы – врозь,
И опять – разлом,
И душа моя
                   вновь сутулится...
У тебя есть дом,
У меня есть дом,
Но на разных,
                        как прежде, улицах.

И проходит жизнь,
И стучат часы
Меж украденными
                                 объятьями.
У тебя есть сын,
У меня есть сын,
Да не стать им
                         родными братьями.

1985 г.
 
* * *

Что за думой 
                       изводишь 
Ты себя? – не пойму. 
Молча пальцами 
                           бродишь 
По лицу моему,
Над висками 
                      колдуешь, 
Гладишь проседи след, 
Словно втайне 
                         рисуешь 
Незнакомый портрет.

Он светлей и моложе –
Ни тоски, ни вранья. 
Чем-то мы и похожи, 
Только это – не я. 
Только жаль, что бесплодно 
Побужденье твоё:
То лицо – благородно,
Да оно – не моё.

Мне назад 
                 не вернуться:
Перекрыты пути. 
Я тебе 
         обмануться 
Не позволю –
                        прости! 
Закурю 
            по привычке 
И, неловкий, слепой, 
В хищном 
                 всполохе 
                                 спички
Снова 
           стану 
                    собой.

1985 г.
 
* * *

Я хотел бы любить тебя, нежить,
Быть, как прежде, честней и добрей.

...Налетает искристая нежить
На тоскливую муть фонарей.

В лабиринте затравленных улиц
Под осенним сыпучим дождём
Мы с тобою когда-то столкнулись –
Сколько лет уж вслепую бредём?!

Ну давай у прохожего спросим,
Чем истошно молчать визави,
Далеко ль простирается осень
Безнадёжной сентябрьской любви?
Снова ль наши следы разбегутся,
Затерявшись в ночном сентябре?

Как хотелось бы мне обмануться,
Уподобясь шальной мошкаре,
Излечиться от жалких амбиций
(Сам считаю, что слишком колюч!)
И вот так же легко устремиться
На любой, пусть обманчивый, луч!

Чувства выручат? Думы подскажут? –
За усмешку меня не кори:
Трудно верить, что путь нам укажут
Жёлтоглазые поводыри.

Из окошка хрипит: "Мани-мани..." –
Плёнка стёрлась, как медный пятак.
Впереди – всё в кромешном тумане.
Но ведь должен быть где-то маяк?!

1985 г.


* * *

Две женщины,
                        устроив чертовщину,
Вели борьбу
                     за мрачного мужчину,
И каждая
                в неистовой борьбе
Заботилась –
                      понятно – о себе.

Одна – семьи спасала честь:
"Мой Бог! Что скажут люди?!"
Она держала тем, что есть.
Другая – тем, что будет.

А он, хоть был не столь уж слаб,
Смотрел на двух несчастных баб
И был не в силах, братцы, 
Меж ними разорваться.

Ну а потом, ну а потом
Его судьба пошла винтом:
Разрушил он свой старый дом,
А нового не со́здал.
Пытался на земном пути
Хотя б достоинство спасти
И душу в жертву принести
Поэзии и звёздам.

Всё стало по своим местам:
Взрослели дети тут и там.
Он не корил милейших дам,
Уйдя в свои исканья.
Старался помогать, чем мог,
Глотая пересудов смог
И не растрачивая слог
На самооправданья.


Не отрекался, не судил –
Гордыню женскую щадил.
Себя лишь только не простил,
Хоть не грешил боязнью.
Из двух не выбрал ни одну,
Пред каждой ощущал вину,
Нажил инфаркт и седину
Безмолвной этой казнью.

Его история, она, 
Увы, банальна и смешна.
Представьте, он споткнулся на
Простейшей теореме.
Но в повседневной маете,
В непроходимой черноте
Порой всходили песни – те,
Судья которым Время.

Две женщины,
                        забыв о чертовщине,
Нашли себе с годами
                                    по мужчине,
А дети
           пронесли его черты
Как символ
                    неподсудной правоты.

1986 г.



* * *

Без текущего ремонта
Я сражаюсь на два фронта,
Отбиваюсь так и сяк
От непрошеных атак.

В голове – проблем смешенье!
Принимать пора решенье,
Да вопросец непростой:
Жить мне с этой или с той?
С той нелёгкою иль с этой? –
Вот дилемма для поэта,
Вот рисковая черта!
Ведь ни эта и ни та
Половинкою не стала.
Просто каждая связала
Для меня густую сеть.

Так недолго – облысеть,
День и ночь скребя затылок.
О, классический обмылок,
Угодивший под каблук!

Но на сей банальный крюк
Скорпиона не подцепишь!
Не такие рвал я цепи,
На фортуну озверев,
С поводка спуская гнев.

Дом и дети – очень ценно.
Но зависимость 
                           мгновенно
Убивает страсти все.
Я – не белка в колесе,
А тем паче – в двух колёсах.

На упрёках и угрозах
Не построить жизнь со мной.
Повернусь теперь спиной
Сразу к той
                   и к этой – тоже.
Раз уж столь они похожи,
Пусть живут (претензий нет!),
Сохраняя паритет.

1986 г.

* * *

Да, у поэтов есть 
                            такие склонности,
Что схожи 
                  с сумасшествием немножко:
Когда нам очень хочется влюблённости,
Весь мир готовы бросить
                                          к милым ножкам.
Ан не мешало б помнить непреложное
Той женщине,
                        кого избрали Музой:
Когда 
           всё принимается как должное,
То долг для нас
                           становится обузой,
А Муза – ядовитою медузой.

1986 г.

* * *

Летучие мыши,
Фантомы природы,
Посланницы ночи,
Затворницы дня!
Вы – мыши-уроды,
Вы – птицы-уроды,
И всё-таки очень
Близки для меня.

Из тварей летучих
Не знаю я лучших.
На кой мне пичуги –
Чижи да стрижи?
А вы – необычны,
А вы – демоничны:
Загадочны трюки,
Круты виражи!

Летучие мыши,
Фантазии Гойи!
Вас нет ни на суше,
Ни средь облаков.
Вы – мыши-изгои,
Вы – птицы-изгои,
Заблудшие души
Без плотских оков.

1986 г.

* * *

Земную жизнь пройдя до полпути,
А может быть, прожив уже две трети,
Я ни пред кем из ближних не в ответе –
Лишь пред собой: себя не обойти!
Ещё вдали конечная черта,
Мой шаг ретив и взгляд покуда зорок,
Но что с того! – ведь вскоре будет сорок,
А не успел я сделать ни черта!

Ещё вчера мир полон был утех
И искушал волшебными плодами...
Я посвящал стихи Прекрасной Даме,
В чей дивный образ верил дольше всех!
И на пустых прелестниц расточал
Огонь, что был одной лишь предназначен.
Чуднó теперь! – да можно ли иначе,
Когда свою любовь не повстречал?

А сам внутри смеялся над собой:
Ведь разум тлел, река души мелела.
Средь мнимых дел откладывал я Дело,
Что стать могло достойною Судьбой.
Но дураки завидовали мне,
Уязвлены приметами успеха.
И я считал, что лавры – не помеха,
И, как умел, держался на волне.

Всё – пыль и прах: карьера, деньги, власть.
Всё – суете притворное служенье.
Кто разменял своё предназначенье,
Пусть не скулит, что жизнь не удалась.
Я не виню за это никого
И ни пред кем из ближних не в ответе –
Лишь пред собой.
                               Отсчитаны две трети.
Осталась треть
                         иль менее того...

1985 г.
ПРАВ  ГРИБОЕДОВ!

Глупость 
              испокон веков 
Не запрещена.
Говорят: без дураков
Жизнь была б скучна.

Оглядись: примеров тьма!
Горе – только от ума.
Умных били тяжело,
Дуракам – всегда везло.

Чёрт возьми, в конце концов,
Если б не было глупцов,
Как тогда найти ответ:
Кто богат умом, кто нет?

Слава Богу и природе!
Дураков в любом народе
Предостаточно.
                          Они 
Украшают наши дни.

Скажем больше: для покоя 
Умный, видя всё такое,
Стал нагуливать бока 
И валяет дурака.

Дураки ж ничуть не сникли
И со временем привыкли,
Не смущаясь, не скорбя,
Корчить умных из себя.

А тому, кто посерёдке,
Кто имеет ум короткий,
Но, однако, не дурак,
Приноравливаться – как?

То ль залечь, подобно чурке?
То ль юлить ужом бесшумным?
Записаться в полудурки
Иль считаться полоумным?..

1984 г.
* * *

Опять
          в горячке городской 
Мечусь, мотаюсь
                              (рад стараться!), 
А сам
          ракушкою морской 
Не возражал бы затеряться, 
Забыть
            про времени лимит, 
Про гон на глохнущем "моторе" –
Чтоб вслушаться: какое море 
В душе шумит,
                          шумит,
                                       шумит...

1985 г.


* * *

Как Душу мы
                       изводим, теребя!
Затаскана
                 по стоптанным порогам,
Отравлена
                   густым словесным смогом,
Она бежит,
                   теряя часть себя.

Заботят нас
                    и зубры, и ужи,
И котики,
                и древние вараны...
А не создать ли
                           Общество охраны
Безвинно
                вымирающей
                                        Души?!

1985 г.
* * *

У каждого – ноша своя:
Долги ли, недуги, семья...
На скользкой тропе бытия 
У каждого – ноша своя.

У каждого – бремя своё:
Крест истины или враньё, 
Надежд обветшалых старьё...
У каждого – бремя своё.

У каждого – собственный груз:
Груз мыслей, условностей, уз...
От тяжких забот и обуз 
Избавиться – вечный искус!

И сам я – не всадник лихой.
Влачу, как и всякий другой, 
Свой узел, набитый тоской, 
И скорбью, и верой такой,

Что горб, обусловленный им,
С душою стал целым одним. 
В него она перетекла –
И два распахнулись крыла,
Прорвавшись чрез кости и кожу,
Чрез горб, подпирающий ношу.
...Такая уж, видно, судьба, 
Что крылья растут из горба!

1985 г.

* * *

Любопытно, какая
Мне назначена смерть?
Встречусь с адом ли, раем
Как поэт или смерд?
Но важнее ответить 
На вопрос – дулом в лоб:
Кто на этом я свете –
Человек иль холоп?

1985 г.
 
* * *

Кто и где, 
                 не помню точно
(Может, выясним в конце),
Но один 
              тиран восточный
Ввёл обычай при дворце:
Там за благостные 
                               вести
Награждался удалец,
А за чёрные – 
                    на месте
Головой платил гонец.

Казни канули 
                       в былое,
Кровь не каплет с лезвия́.
Вроде б времечко 
                               иное –
Жить пристало без вранья!
Но, однако ж, 
                       как ни странно,
Злой обычай победил:
Есть в нас что-то 
                             от тирана,
Что за правду не щадил.

Если речь 
                полна елея
И сулит нам благодать,
Мы тотчас же 
                        таем, млеем,
Жаждем ласками воздать.
А когда 
              с печальной песней,
Не пытаясь правды скрыть,
Прилетает 
                 чёрный вестник,
Вмиг спешим его казнить.

1985 г.
 
ТРАДИЦИЯ

Дорогие наши современники,
Что давно уж вышли в Мастера,
Вы и впрямь
                     грядущей славы пленники:
Далека признания пора. 
Не балу́ют вас 
                        речами лестными. 
Табель рангов строго утверждён. 
Все живые 
                  числятся "известными" –
Не поймёшь: на мир или район?

Разве смеет 
                    критик наш трясущийся, 
Полуправде смирно прослужив, 
Заявить о ком-то:
                              "Выдающийся!", 
Если Мастер – слава Богу! – жив? 
Лишь одно 
                  я знаю исключение, 
Лишь один при жизни пьедестал:
Как затмил 
                   титанов Возрождения
Тот, кто "Возрождением"  блистал.

А любой другой, 
                           при всей огромности, 
Хоть его творенья нарасхват, 
Пребывать обязан 
                               в должной скромности 
Между двух, зажатых в скобки, дат. 
В утешенье 
                    крошечному воинству 
Скажем мы с душевной теплотой:
Вас ещё 
              оценят по достоинству 
Над глухой могильною плитой!

1985 г.
 
* * *

Ничего не забыто:
                              скопились во мне
Неустроенность быта,
                                    езда по стране,
Сотни встреч, 
                       разговоров и книжек
И осколки 
                 служебных интрижек;
Ненадёжных,
                      случайных попутчиков круг,
Голоса дорогих
                          и недолгих подруг,
Что по праву 
                      меня покидали
И счастливыми жёнами 
                                        стали;
Заблужденья мои
                              и открытья мои,
Все обиды, которым –
                                       таи не таи –
Я, как многие люди, 
                                   подвластен,
И долги, 
              и иные напáсти.

Было всё у меня,
                            как у сотен других.
Я порою сникал
                            в переплётах тугих,
А случалось –
                        кичился беспечно.
Но с тоскою отчётливой,
                                          вечной
Ощущал,
               что не ту проживаю судьбу,
Что по-рабски зависим 
                                       от глупых табу,
Что моё 
              понимание сути –
Это варево 
                   в мелкой посуде;
Что оно испарится, исчезнет,
                                                 когда
На меня неподдельная 
                                      рухнет беда
Или общее горе 
                           позволит
Отключиться 
                      от собственной боли.

Вот тогда-то 
                     и явится Истина – 
                                                     та,
Пред которой 
                       сегодняшний бег – 
                                                        суета,
И потребует 
                     нового взгляда,
Да и жизни самой, 
                               если надо!

Я не знаю покуда, 
                              какая она.
Но на грани 
                    грохочущей яви и сна
Эта Правда 
                    свой лик приоткроет!

А иначе – 
                 и жить-то не стоит.

1985 г.
 



* * *

Какая масть пошла в Апреле!
Вы вспомните, друзья мои:
О Перестройке вмиг запели
И вóроны, и соловьи.

"Даёшь, – велели сверху, – гласность!"
А я внезапно приумолк:
Когда на нет сошла опасность,
Какой от острых песен толк?

Но демократии волна
Не обошлась без мутной пены,
И зазвучала постепенно 
Былой иронии струна...

1985 г.


* * *

Считалось в застойные лета:
Что толку кричать в пустоту?

И правда была под запретом, 
И страх порождал немоту...

Но как рисковалось и пелось, 
Дерзалось по бритве ходить!

А вот разрешённая смелость 
Ни строчки не в силах родить.

1986 г.

 
* * *

Не впервые такое случается:
На круги своя мир возвращается.
Рано, поздно ли, прежде беспечные,
Открываем мы истины вечные.

Было в прошлом немало хренового...
А теперь – столько свежего, нового!
Все очухались, как по наитию,
Эпохальные сделав открытия:

Что грешно день-деньской гонять лодыря,
Что срамно напиваться до одури,
Пресмыкаться пред злом титулованным,
Похваляться и жить наворованным;

Что (а ну, гордо голову вскиньте-ка!)
Человек – не подобие винтика,
И превыше ползучей практичности
Вольность, Честь и Достоинство Личности;

Что возможна своя точка зрения,
А не только единое мнение,
Подкреплённое рукоподнятием –
Нашим самым любимым занятием;

Диссидентам дают индульгенцию,
Недобитую интеллигенцию 
Именуют надеждой народною,
А не жалкой прослойкой безродною.

Новь за новью стремглав открывается!
В "Правде" правда впервой появляется.
Телеоко прозрело и – рады мы! –
Озаряет нас острыми "Взглядами".

А в душе всё ж неверье суровое
И – на донце – сомнение талое,
Потому что слепящее новое –
Это зря позабытое старое.

1986 г.
* * *

Можно клясть и менять вождей, 
Маркитантствовать с заграницей, 
Можно новых зачать детей 
И засеять тайгу пшеницей...

Но останется стол наш пуст, 
И не вызнать дороги к Храму, 
Если Мастер и Златоуст 
Так и будут подвластны хаму.

1986 г.



* * *

Давит мысль нещадней плоскогубцев:
Извини, так в жизни не бывает!
Объявилось столько правдолюбцев,
Что в лжецы податься подмывает.

Лишь порывом приоткрыло ставни,
Как повсюду замелькали строки:
Дескать, преподнёс нам съезд недавний
Правды беспримерные уроки!

Дескать, нет на Истину запрета
(А до тайн кремлёвских все охочи).
Шевелись, министры и поэты!
Гни своё, колхозник и рабочий!

То, о чём вчера – с женой в постели,
Да ещё на самое на ухо,
Превратилось в лозунги и цели
И в мерило творческого духа.

Журналисты – как с цепи сорвались,
Началось всеобщее прозренье!
Но, хотя мы все изголодались
И готовы жадно слушать пренья,
Не могу я лопать без опаски
Истину, под стать еде консервной.
Кто глаголет правду по указке,
Завтра снова врать начнёт усердно.

1986 г.

* * *

Идёт бычок, качается,
Вздыхает на ходу:
– Ох, доска кончается!
Сейчас я упаду! 
Ой, бедны мои косточки,
Ой, бурная река!
Сорвусь с треклятой досточки –
И всё, и нет бычка!..

Сим байка не кончается.
Вот версия моя:
Идёт бычок, качается –
Уж вырос в бугая.
Шагает, как положено, –
Аж видно за версту! –
Над речкой обезвоженной
По мощному мосту.

Ну а башка всё кружится,
Из сердца страх нейдёт:
"А вдруг и мост обрушится
Иль хуже – заведёт 
На бойню, на котлетушки?!
Неведомо пока..."

Да вы не бойтесь, детушки!
Спокойно спите, детушки! –
Такая сказка, детушки,
Про белого бычка...

Август 1988 г.
КА́ТАРСИС 

Весть о спитакском землетрясении, постигшем многострадальный армянский народ, потрясла человеческое сообщество.

О землетрясение! 
Скорбь моя, Армения, 
Чем же заслужила ты 
Час такой беды?! 
Иль твои, Армения, 
Муки – во спасение:
Дабы в душах сдвинулись 
Отчужденья льды?

О землетрясение! 
Хвори, невезения, 
Склоки наши частные 
Отступили прочь. 
Есть одно Отечество –
Общность Человечества, 
И одно стремление:
Как в беде помочь?!

Не платками, унтами,
He рублями, фунтами –
Ливнем добротворчества 
Мы покорены. 
Мир, ведо́м Создателем, 
Стал святым спасателем. 
Кровью искупительной 
Люди сроднены.

Знать, для Мироздания 
Чувство сострадания 
Не наивный вымысел, 
Не абстрактный ноль. 
Знать, не всё задушено, 
Выжжено, порушено 
Бытом и казёнщиной, 
Если в сердце – боль.
Что же в повседневности 
Мы черны от ревности, 
Алчности и зависти, 
Мстительного зла?! 
Что так неучастливы 
И убого счастливы 
Крохам милосердия 
С нищего стола?

Отчего за скупостью, 
Отчего за тупостью, 
За ухмылкой хамскою 
Света не видать?! 
Обхватив головушку, 
Пьём свою же кровушку –
Видно, так приучены:
Мучить и страдать.

Иль в социализме мы 
Только с катаклизмами 
Духом пробуждаемся –
Голод ли, война?! 
Беды всенародные 
В чувства благородные 
Вдруг преображаются –
Да страшна цена!

О землетрясение! –
Жуткое ранение. 
Изошла Армения 
Болью и тоской...
О землетрясение –
Горькое знамение:
Лишь в одном спасение –
В доброте людской.

Декабрь 1988 г.

ПАМЯТИ
АНДРЕЯ  ДМИТРИЕВИЧА  САХАРОВА

Прощайте, добрый, славный Дон Кихот
С лицом по-детски мудрым, беззащитным.
Теперь Вас все признают дальновидным:
Друзья, враги, парламент ли, народ.

Во всех газетах разом помянут
О физике, о бомбе водородной,
А лучше бы – о жизни благородной
До смертных, болью взорванных, минут.

Прощайте, вставший против большинства,
Сказавший "нет!" безжалостной Машине.
Хоть гласом вопиющего в пустыне
Звучали Ваши вещие слова,
А всё-таки пробились семена
Добра, надежды, истины, свободы!
Пускай ещё не столь заметны всходы,
Но заболела совестью страна.

Прощайте, Гражданин не напоказ,
Чья сущность до сих пор непостижима,
Не сдавшийся под натиском режима,
Под прессом кагэбэ и злобных фраз.
Ни ангел, ни мессия, ни Христос,
Взывали Вы и к личностям, и к расам,
Чтоб ярости критическая масса
Планету не пустила под откос.

Прощайте! И простите нас за то,
Что верили былой печатной грязи,
Что в пресловутом мстительном Указе
Вас по́ходя чернили клеветой.
Не только те, кто это подписал, –
Мы все в позоре давнем виноваты:
И депутаты и недепутаты.
Недаром так притих Колонный зал.

Простите ж улюлюканье его
Над Вашей задыхающейся речью.
Захлопывая честность человечью,
Не стыд ли подавляло большинство?
И тем, кто маету топил в вине,
И тем, кто раболепствовал, простите!
За мой удел – не в горе, не в обиде, –
За то, что смирно жил, простите мне!

Лишённый звёзд, ушли Вы в те миры,
Где звёзды не на лацканах мерцают,
Где душу за Любовь не порицают
И Правду не кладут под топоры.
Осталось молча голову склонить
Да дальше жить – достойно, без боязни!
Вы были против смертной, знаю, казни.
Но нам себя – казнить, казнить, казнить...

16–17 декабря 1989 г.


* * *

Призрак бродит по Европе –
призрак коммунизма.
К. Маркс, Ф. Энгельс.
"Манифест Коммунистической партии"

Тот Призрак, что бродил
Когда-то по Европе,
Её не совратил
В ряду иных утопий.

И лишь моя страна,
Союз наивных наций,
Ещё не лишена
Пустых галлюцинаций.

Не оттого ль сейчас,
Хоть слов красивых много,
Всё призрачно у нас,
И в душах – безнадёга.

Реален только быт
Да голодухи призрак...
Но, может, этот стыд –
Выздоровленья признак?

1989 г.


Ещё в избытке тёмных лбов,
Которым кнут милее слова.
Тем сокровеннее Любовь –
Поэзии первооснова.

Хоть велика её цена
И жизнь сыграть на том пыталась,
Она в любые времена
Моей опорой оставалась.





ТОЧКА  ОПОРЫ

Девяностые 
и  на  меже  веков

 


 





КОЕ-ЧТО  ПРО  НАС

Уж такие мы, советские:
Люди грубые, не светские,
На валюту не богатые,
Жизнью мятые и клятые,
Бестолковые, никчёмные – 
Существа, короче, тёмные.

По цивильным меркам – нищие,
Не закормленные пищею;
Сталинизмом заражённые,
Поголовно прокажённые
(Что тайфуном эмиграции
Смоют мир цивилизации).

В лютых войнах победившие – 
Чем себя и загубившие;
Знатоки в телах космических – 
Дураки в делах практических;
Стукачи да алкоголики,
Сплошь – подопытные кролики.

Пьём и бьём – ну просто бешено!
А кровей в нас понамешано!
Поучая страны, нации,
Докатились до инфляции;
И теперь, без покаяния,
Жалко клянчим подаяния.

Наше прошлое – ужасное,
А грядущее – неясное.
Всё, чем хвастались, – оплёвано,
Остальное – разворовано.
Так и ползаем в безверии
По развалинам Империи.
 
Вот такие мы, советские:
Не грызём орешки грецкие,
Не хватает даже чая нам,
Но смеёмся мы отчаянно!
Ибо лишь земля советская
Породить могла Жванецкого,

Окуджаву и Высоцкого,
Солженицына и Бродского,
Также Гроссмана Василия... –
Пробивавших лед насилия,
Неугодных, даже изгнанных,
А теперь стыдливо признанных.

Жизнь не красят полки голые,
Но явились светлы головы –
Невеликое, да воинство,
Сохранившее достоинство.
И над ха́осом зажглась свеча
Вечная, Андрея Дмитрича!

Стало быть, не все пропащие –
Есть алмазы настоящие!
Стало быть, – судьбой отмерено –
И для нас не всё потеряно!
Не напрасны ни страдания,
Ни неловкие старания!

Ну а язвы – зарубцуются...
(Нынче ими зря красуются.)
Ну а свет в душе – останется!
(Внукам-правнукам достанется.)
Потому что мы, советские,
Странно верим в сказки детские...

Январь 1991 г.

РАЗГОВОР  "НА  ЧЕМОДАНАХ"

Говоришь, что пора уезжать?
Что давно уж проложена трасса?
Что чужды мы потомкам Манаса – 
Разделения не избежать?
Говоришь – и глядишь тяжело...
Но цепляюсь я 
                         памятью детской
За поляну 
                  на старой Советской,
Где мальчишечье счастье прошло.

Говоришь: неподвластен язык,
И по службе 
                     давно уж не светит,
И пускай 
               будут счастливы дети – 
Белый свет, слава Богу, велик?
О, понятно же, не без причин
Этот бег 
              из азийского круга .
Ну а там 
                не придётся ли туго,
Не найдётся ль своих дурачин?

Говоришь: лишь бы только успеть,
При здоровье пока 
                                да при силе?
Ну а что тебя 
                        встретит в России?
Духовая бравурная медь?
Мало ль горя сейчас на Руси,
Чтоб ещё 
               нам с тобой его множить?!
Да и сердце 
                     легко ли стреножить?! –
Хоть у тех, кто уехал, спроси.

Говоришь – и отводишь глаза,
Словно в чём-то постыдном виновен.
Понимаю: различия крови...
Но едины для всех небеса!
Разве мы выбирали юдоль,
Цвет эпохи 
                    и место рожденья?
За какие, скажи, 
                            преступленья
Корни рвать через тяжкую боль?!

Говоришь – а во мне, как костёр,
Разгорается 
                    добрая вера
В Асылбека, 
                     Айгуль и Медера,
В чистоту ослепительных гор.
Не отвергнут и не предадут
Тополя и ветра 
                         Иссык-Куля.
Разве только 
                      дурацкая пуля
Чужеземный пропишет маршрут.

Говоришь – будто в пропасть летишь,
Не меня, 
               а себя убеждая,
Ты, бродивший 
                          по склонам Алая ,
С малолетства нырявший в Чумыш .
Говоришь... Ну а я все курю,
Струйка сизая 
                         медленно вьётся.
"Подожди... 
                    не спеши... обойдётся..." –
Не тебе, а себе говорю.

Июль 1990 г.


* * *

Меня трясут: "Ты за кого?
За белых иль за красных?!"
Увольте! – тягостней всего
Психоз вождишек разных.
Своим умом живу давно,
Не древко чту, а Древо.
А дураков везде полно –
И справа есть, и слева.

Декабрь 1990 г.

РЕЦИДИВ

Уже шумят, сбиваясь в кучки:
"Союз загнали с молотка!
Чтоб не дошла страна до ручки,
Нужна железная рука".

Опять холопство входит в моду –
Привычка рабская жива.
А мне-то думалось: народу
Всего нужнее Голова... 

Декабрь 1990 г.

ГЕРАЛЬДИЧЕСКОЕ

Вышибали молотом когда-то
Лучшее, что пряталось за лбом.
Вот и пожинаем результаты
Ржавым, окровавленным серпом.

Декабрь 1990 г.

ВЫБОР

Вместо правды – мутная вода...
В мир гляжу потухшими глазами...
Трудно сделать выбор свой, когда
Дураки дерутся с подлецами.
Из гнилой муки не выпечь хлеб.
Тьма грядёт (она уже нависла!),
Если не сплотятся кто не слеп
В партию Достоинства и Смысла!

Март 1991г.
 
* * *

Я был студентик.
                            Сердцем чист,
В Коммуну верил!
И как-то
              ярый атеист
Доцент Гальперин
Сказал мне:
                   "Слушайте, Анэс,
Тянуть доколь же?!
Таких, как вы,
                         в КПСС
Должно быть больше!

Не время ль
                    в партию вступить,
В семью святую?
Я сам,
           чего уж говорить,
Рекомендую
И поддержу всем сердцем 
                                            вас.
А путь наш труден! –
За Свет и Правду
                             без прикрас
Сражаться будем!.."

От этих слов
                     смутился я:
"Ну что вы, право!
Вот мой отец
                      и мать моя –
Для них уставом
Всегда являлись
                            честь и долг,
И серп, и молот.
А от меня
                 велик ли толк? –
Уж больно молод.

Сейчас не мор
                        и не война,
Врагов не видно.
Теперь не Павки
                             времена,
И как-то стыдно
Быть торопливым,
                              лезть вперёд
За партбилетом.
Моя пора
                 ещё придёт,
И мы об этом
Когда-нибудь
                       поговорим,
На курсах старших..."

...Заматерел
                      советский Рим:
Знамёна, марши,
Дурные планы
                         сброса рек,
Вопёж о БАМе.
И еле дышащий
                           генсек
С его бровями.

И вот,
         стыдясь за этот тлен,
За толстомордых,
Я – не студент,
                       а к.м.н.  –
Решился твёрдо:
"Пора!
            Сейчас иль никогда! –
Уж не мальчишка.
Отец
         в такие же года
Хватил с излишком
И революционных грёз,
И злых наветов.
В такой стране
                        нельзя всерьёз
Без партбилета
Активно действовать
                                     и жить –
Заткнут мгновенно.
Не грех, товарищ,
                              поспешить!"
С той сокровенной
Надеждой
                 (прав Гальперин был!),
Не для престижа,
Я дверь
              в парткомнату открыл
И там услышал:

"Ну что ж,
                  похвален ваш порыв.
Но есть порядок:
Введён, чтоб сократить наплыв,
План разнарядок.
А выделяет их – райком,
Раз в год, не чаще.
Займите очередь..."

                                  Злой ком,
Позор смердящий
Переполнял
                     моё нутро:
"Какая пошлость!"
И вновь вошёл я
                            в партбюро,
Далёким прошлым
Отца-марксиста
                           вдохновлён:
"Вот заявленье!
Мне ваши игры –
                              не закон.
И разрешенье
                        душе не требуется, нет:
Прошу не дачу.
Я поборюсь за партбилет
И честь в придачу!"
Парторг
             (мужик-то неплохой,
Полковник даже)
Мотнул
              военной головой
(Ну что тут скажешь?!)
И, закраснев,
                      как помидор,
Сказал: "Всё ясно.
Окончим 
                этот разговор
Огнеопасный.

Язык ваш – враг ваш!
                                    Потому
Не надо шума.
Я заявление 
                     приму,
Но вы уж юмор
Запрячьте глубже
                              и острить
Старайтесь тише.
Попробую
                  поговорить
Кой с кем повыше..."

Поговорил он
                        иль смолчал? –
Сказать не смею.
Но партбилет я
                          получал
За ту идею,
С которой
                 прожил мой отец
Свой век несладкий.

И вот –
             всему пришёл конец,
И взятки гладки
С верхушки,
                     с мелочных царьков
И бонз упёртых.
Распался
               остров дураков,
Когда-то гордых.

Сгубила нас
                     большая ложь,
Обман великий.
Призыв гальперинский
                                       хорош,
Но в эти миги
Прозрел бы всё-таки
                                    и он,
Святой безбожник.

...Стою 
              на стыке двух времён,
Судьбы заложник,
И думаю,
                почти без сил,
Оставшись с носом,
Что до копейки
                           уплатил
Свои партвзносы.

21–22 августа 1991 г.*

* * *

Ещё мечтал о лучшем
                                      в марте я,
Да подкачала
                       интуиция.
Отныне – сам себе
                                 и партия,
И, если надо,
                      оппозиция.

Сентябрь 1991 г.
 
МОЙ  ВЫХОД

Я вспоминаю 
                       бурный финиш лета:
Нелепый путч,
                       за ним – победный гром,
И... очередь 
                     по сдаче партбилетов,
Стыдливо-красных, 
                                с сереньким вождём .

А в очереди, 
                    длинной, как за мясом,
Сияют, 
            на виду у всей толпы,
Экс-лидеры, 
                     дурачившие массы,
Вчерашние идейные столпы.

Теперь же их 
                      от гордости 
                                          аж пучит,
Грудь колесом, 
                          походочка бодра...
– Я сдал билет 
                         ещё в разгаре путча!
                                                          А вы?!
– А мы – на третий день с утра!

И кисло мне, 
                     и похваляться нечем,
Хотя в стихах, 
                        казалось бы, не врал
И выдавал порой 
                             такие речи,
Что сухари на случай собирал.

А вот когда увидел, 
                                 как массовка
Пошла билеты 
                         красные сдавать,
То стало как-то 
                          попросту неловко
Свой, личный, жечь 
                                  иль театрально рвать,
Честней других казаться 
                                          и красивей,
Не подлежа 
                    моральному суду...

Пускай себе 
                     покоится в архиве –
В насмешку мне, 
                             а главное – к стыду.

Легко быть смелым 
                                 по указке свыше,
Одни верхи за все грехи кляня.

Нет, я в те дни 
                         из партии не вышел –
Она навеки вышла из меня.

Октябрь 1991 г.

РАСКАЧАЛИ!

Толкаясь и надсаживая глотку,
Шесть лет подряд раскачивали лодку,
Верней, тоталитарную галеру,
Где цепи заменяли дух и веру.

"Даёшь, ребята!.. Не было печали!.."
Ну, вроде наконец-то раскачали:
"Ур-ря!.." – мелькают вёсла, руки, ноги...
А что же получилось-то в итоге?

Кто пуще всех старались да бузили,
Те первыми за борт и угодили;
А кормчие былые (вон их – тыщи!) –
Целёхоньки, сидят верхом на днище.

Октябрь 1991 г.
 
КАК  НАС  ТЕПЕРЬ  НАЗЫВАТЬ?

Ох, башка, ты что-то плохо варишь...
Не пойму, дожив уж до седин, –
Гражданин я или же товарищ,
Иль, с утра пораньше, – господин?!

Ну, "товарищ" – с молоком впиталось,
Ибо долгих семьдесят годков
"Наше слово гордое" казалось
"Нам дороже всех красивых слов".

"Гражданин" – звучало посуровей,
Словно вихрем дунула зима;
Был намёк зловещий в этом слове:
Ордер, обыск, следствие, тюрьма...

А ещё велась такая мода:
Проливая щедро кровь и пот,
Почему-то "слугами народа"
Величали мы своих господ.

Испарилась рыцарская удаль,
Задубела дамская душа...
"Слышь, мужик!.." – привычнее,
                                                    чем "сударь";
"Женщина!.." – милей, 
                                       чем "госпожа".

То в Европе – "леди", "джентльмены",
"Сэр", "месье" и уйма слов других.
А у нас – "товарищи" и "члены",
Без различий узкополовых.

Мы на равных дружно грязь месили,
Становясь Героями Труда.
...Вдруг с утра по радио России
Прозвучало гордо: "Господа!.."

Это нам?! – ушам своим не верю.
Это мне?! – аж ёкнуло в груди.
Наконец раба в себе похерю!
Выползай, ничтожный, выходи!

Взмах руки – и нет в стране свободной
Нищеты, талонов, голытьбы!
До чего же, братцы, превосходно
Господином стать своей судьбы!

...Но когда в пустых карманах шаришь
Иль плюёшь уныло в потолок,
Понимаешь: ты ещё – товарищ,
Как сказали б юные, – "совок".

Октябрь 1991 г.



ПОНИМАЮ  МАНДЕЛЬШТАМА

"Власть
        отвратительна,
                        как руки брадобрея..." –
Заметил
             гениальный
                               Мандельштам.
Она людей
                 не делает добрее;
Её жрецы,
                торжественно жирея,
Командуют:
                "Р-равняйсь!" и "По местам!"
Любезны ей
                   ползущие с молитвой,
А ежели восстанешь –
                                     быть беде!
Пройдётся,
                не моргнув,
                               державной бритвой
По горлу,
               а не только бороде.

Октябрь 1991 г.
 
НА  ИСХОДЕ  ГОДА  ОВЦЫ

Какой безумный
                            этот год,
Год взрывов
                     и утрат!
Недавно
              преподнёс развод,
Теперь –
               страны распад.
Грешу
           от первого лица
Накатом
              чёрных тем.
Видать,
             паршивая Овца
Подгадила
                   нам всем...

Декабрь 1991 г.

МОЛЬБА

Грохнуть об пол
                            телеящик!
Заглушить
                радиоточку!
Оголтелые
                  газеты,
Не читая,
               изорвать!

Скройся с глаз моих,
                                    курящий
Гражданин!
                    Хотя бы ночку
Зачарованным
                        поэтом
Дай мне снова
                        побывать!

1991 г.





ОТВЕТ  ПРИЯТЕЛЮ

Отпустит ли меня сатирик,
Свидетель времени распада?
Очнётся ли заглохший лирик,
Какого ты знавал когда-то?
Что оцарапает, заденет,
Разбередит шальную душу?
И о каком из заблуждений
Я, легковерный, спеть не струшу?..

...Старик, ты зря меня пытаешь:
Такого не предугадаешь.
Поэт всегда непредсказуем,
За что Судьбой и наказуем.

1991 г.


 


СЛУЧАЙНАЯ  СУДЬБА

1.      Не с неба гром,
                            а дружески-спокойно:
"Люблю другого..." – 
                                        вот и весь тут сказ.
Не бойся, 
               я уйду благопристойно
(Не в первый раз, увы,
                                     не в первый раз).
Да не жалей меня, 
                               себя не мучай:
Мне не к лицу 
                        страдальца ореол.
Всему виной, прости,
                                    невольный случай,
Который нас с тобой 
                                  когда-то свёл...



2.      А ведь жили мы с тобою 
                                      когда-то
Незаконною любовью 
                                   крылатой!
Все обиды, миг спустя, 
                                забывались,
Так – с утра и до утра –
                                целовались!
Разгорались над горами 
                                   светила...
Как любила ты тогда! 
                              Как любила!
Мой доверчивый, беспечный
                                     лисёнок,
Что-то сладкое шептавший
                               спросонок...
 
3.      Потом я столько раз глупил,
Потом я столько лет сгубил
И сто надежд твоих убил,
А может, тыщу!
Когда ж намаялся в бегах,
Когда остался в дураках,
Прибрёл – да вижу,
Что вернулся к пепелищу.

4.      Я прозрел – 
                        только ты вдруг ослепла.
Посыпать ли мне голову 
                                         пеплом?
Раздирать себе сердце 
                                     когтями?
Поделиться с тобой 
                                 новостями
О последних часах
                                перестройки?
Иль уйти с головою 
                                 в попойки?
Но печаль – 
                     не осадок от флирта,
Что легко 
               заглушается спиртом
Вперемежку 
                    с густым никотином.
Я завидую 
                  пьющим мужчинам:
У меня же, 
                 чем сердцу больнее,
Тем рассудок 
                      трезвей и яснее.

5.      Бреду, 
              бреду, 
                        бреду
Куда-то в пустоту...
Кружу, 
            кружу, 
                        кружу
И мысленно грешу:
Нет, всё-таки 
                       напьюсь!
А может быть, 
                       влюблюсь?..
А лучше – 
                  разобьюсь
О каменную 
                    грусть.

6.      Представляешь?!
                  Средь Вселенной
Друг твой 
                  самоубиенный
Бездыханно возлежит;
Струйка алая бежит,
Патетически течёт...
Всем вокруг 
                    предъявлен счёт
За страдания и муки.

Ты, заламывая руки,
Мне кидаешься 
                          на грудь.
Не надейся – 
                       не вернуть
Драгоценного меня!
Плачь, 
          несчастная родня!
Вспоминайте 
                       в Кыргызстане
О поэте Зарифьяне:
Политпресса – 
                         лам-ца-ца! – 
Овдовела 
                без певца...

7.      Да не бойся, малыш,
                                      это так...
У тебя впереди – 
                             славный брак.
Счастье ты 
                  заслужила сполна.
Назовут тебя нежно
                                  "жена".
Появленьем я вас
                             не смущу.
Ты – прости,
                     ну а я уж прощу.
Проще, проще
                         на случай смотри.
Не терзай ты себя,
                               не кори!

8.      От бед своих 
                          тебя освобождаю,
И от забот, 
                  и от иных долгов.
Впервые 
               столь смиренно 
                                          угождаю,
Преподнося 
                    соцветья 
                                   добрых слов:
"Прости... прощай..." – 
                              дневник любви 
                                                      дописан.
На склоне лет 
                      грешно ломать 
                                              комедь.
"Всё хорошо, 
                       прекрасная маркиза!.." – 
А что ещё 
                 теперь могу я 
                                         спеть?

1991 г.

 


* * *

Тишина... – аж уши заложило!
Это Осень щедро удружила:
Оглушило грохотом крушений
Время жёлтых жертвоприношений.

Я гляжу в разбитое зерцало...
Сколько бед ты мне напрорицала,
Изломав судьбу в немом вопросе,
Стерва Осень! Сладостная Осень!

Октябрь 1991 г.



* * * 

Ой, рахмат  тебе! Рахмат!
Я забыл про путч циничный
И с трудом на ракурс личный
Перевёл потухший взгляд.

Вот подарочек! Сюрприз!
Наконец-то залиричил!
У поэтов есть обычай:
Рифмовать сердечный криз.

Из прокуренной башки
Прут да прут одни печали.
Эк я ими измочален!
Где ж вы, едкие смешки?!
Где ж вы, хохмочки мои,
Бронебойные ухмылки?!

Протрезвись, романтик пылкий, – 
Задохнулись соловьи.
 
...Но и мёртвыми поют,
Испуская нежны трели!

Кто же я на самом деле:
Дерзкий ёрник? грустный шут?
Загубил свою любовь
Да теперь ещё и ною?
Жизнь могла бы стать иною,
Но – Судьбе не прекословь,
Не перечь и не кичись,
Публицист многострадальный.
Ты от Бога ненормальный – 
Вот стихами и лечись...

Октябрь 1991 г.

* * *

Она встречает
                        нежным взглядом,
Но прошлое
                    таится рядом.

Она во тьме
                    меня ласкает,
Но прошлое
                     не отпускает.

Она в любовь
                       поверить хочет,
Но прошлое
                     беду пророчит.

А я ему
             сопротивляюсь,
За настоящее
                      цепляюсь,
Ища опору
                  только в сущем.
И где тут думать
                            о грядущем?!

Октябрь 1991 г.
* * *

Двадцать лет назад: "Хороший мой!.."
И сейчас, со вздохом: "Мой хороший..."
Вроде бы почти одно и то же,
Да уже повеяло зимой, 

Да уже ни сил, ни веры нет,
В дряблом сердце всё перемешалось:
Нежность, боль, презрение и жалость...
Ну куда их спишешь, двадцать лет?!

На себя, былого, не похож,
В клоунаде быта корчу рожи.
– Брось! Не надо! – спёкся "твой хороший".
Скоро буркнешь походя: "ха-а-рош..."

Октябрь 1991 г.

* * *

Охота, 
          что пуще неволи, –
Смесь страсти
                         и каторжной боли,
Когда разойтись
                            невозможно,
А вместе – 
                  мучительно сложно,
И каждый
                 с особой охотой
Надменно
                 кичится свободой.

Октябрь 1991 г.

* * *

Могу поставить точку.
Но – как оставить дочку?!
Там – сын, а здесь – она.
Душа расщеплена...

Октябрь 1991 г.
* * *

Нелюбовь всегда жестока,
Хуже ненависти даже!
Что ни сделай – выйдет боком;
Выйдет криво что ни скажешь;
Сколь ни мудрствуй – не поможет;
Как ни ба́луй – только хуже.

...На давно остывшем ложе
Леденеют наши души.

Октябрь 1991 г.


* * *

Вновь – 
             за сигаретами в карман...
Что угодно – 
                     только не обман!
Что угодно – 
                      только не враньё!
Наша память... – 
                            пощади её!
Наши ночи... – 
                         их не предавай!
Если любишь – 
                          лучше не скрывай,
Что к другому 
                         тянешься душой.
Незнакомой,
                    лживою,
                                  чужой,
С этим взглядом
                           жалко-воровским,
С этим ядом
                    сумрачной тоски,
С ласками,
                  дарёными "на чай",
Больше ты меня
                          не привечай!

Октябрь 1991 г.


* * *

"Господь терпел – 
и нам велел",
поскольку
песен Он
не пел.

А я вот – пел,
да низко сел
(хотя и это
не предел).

Но никогда я 
не стерплю,
чтоб говорили 
мне
"люблю!"
и, ускользая
босиком,
тайком
мечтали
о другом.

И никому
не повелю 
с трудом
выдавливать
"люблю..."
из помертвелых,
вялых
уст,
когда
колодец
сердца
пуст.

Октябрь 1991 г.

 
* * *

Успокойся!
Виноват!
Я!
Во всём!
Что было – было!
Успокойся!
Сам не рад!
Ни просвета нет, ни тыла!

Успокойся!
Не корю!
Никого!
Себя лишь, молча.

Успокойся!
К январю
взвою,
может быть, по-волчьи.

Успокойся!
И не мсти!
Месть – 
бессмысленная штука.

Успокойся!
Впереди
ждёт нас
вечная разлука.

Успокойся!
Сам умчусь.
Развяжу узлы
достойно.

Успокойся!
Расплачу́сь!..
Лишь бы ты
жила
спокойно.

Октябрь 1991 г.
* * *

Не пишу,
               не звоню,
                              не мелькаю...
Отвыкаю с трудом,
                                 отвыкаю – 
И душой осквернённой,
                                       и телом,
По макушку
                    уйдя
                            в своё дело.

Отвыкаю – 
                   ни с кем не повенчан;
Отвыкаю – 
                   под взорами женщин,
Чьим стараньям,
                           шутя, потакаю.
Как могу,
                от тебя отвыкаю!

Как могу,
               как дано,
                             как умею...
Я теперь
              ни о чём
                           не жалею;
Я уже
          ничего
                    не желаю – 
Отвыкаю,
               во всю отвыкаю!

Может, ты
                  в это верить не хочешь?
Может,
            зубки ревнивые точишь?
Не сердись – 
                       разве я попрекаю?!
Жили-были...
                       Теперь отвыкаю...

Врать не стану:
                          даётся непросто!
То улыбку припомню,
                                    то поступь,
То (изыди, 
                  нечистая сила!) – 
Как ласкала,
                   томила,
                              бесила...
И – рука – 
                  к телефону – 
                                        невольно...

Ну, чего уж скрывать –
                                       это больно.
Тут одно:
                   на себя же прикрикнуть!
А иначе – 
                вовек не отвыкнуть!

И не думай,
                  что гложет обида.
Если карта козырная бита,
То краплёными я не играю.
Извини – 
               не звони – 
                                 отвыкаю.

Вот когда
               вновь потянет
                                      в твой дом,
Вот когда
               мы с тобой
                                 перейдём
На приятельски-лёгкий 
                                       язык,
Станет ясно: 
                      и вправду отвык.

Октябрь 1991 г.
 
* * *

Не везёт мне в смерти –
Повезёт в любви.
Булат Окуджава

Ну а если 
                в любви не везёт,
Значит, смерть
                         будет лёгкой и скорой?
Псы её
            не накинутся сворой –
Шелковистой змеёй
                                  подползёт
И искусно укусит во сне,
Впрыснув капельку
                                сладкого яда,
И наступят покой и отрада,
В жизни сей
                     недоступные мне.

Октябрь 1991 г.

* * *

"Седина – в бороду,
                                бес – в ребро!"
Предпочту золоту
                              серебро.
На года плюну я,
                            раб былой! –
Предпочту юную
                             пожилой,
Предпочту грешную
                                  всем святым,
Её страсть нежную –
                                   снам пустым.
Не бывать холоду!
                               Пой перо!
"Седина – в бороду,
                                 бес – в ребро!"

Октябрь 1991 г.
* * *

Он готов носить меня на руках!
(Из разговора)

Пребывая во влюблённых дураках,
Я и сам готов носить Вас на руках!
Но, любимая, мгновенно поумнею,
Если сесть мне попытаетесь на шею.

1991 г.

НЕДЕЛЬКА

В понедельник,
                        в понедельник
Я работал,
                словно мельник,
И в себе
              (ну так был зол!)
Всю любовь
                    перемолол.

А во вторник,
                       а во вторник
Жил угрюмо,
                      как затворник.
Проняла
               меня
                        беда!
Ночь не спал...
                          Гляжу – среда.

Что ж там
                в среду было?
В среду 
         думал так:
                     к чертям уеду!
Божий свет
                  в душе померк.
С тем застал
                    меня четверг.

Во четверг
                 собрался с силой – 
Позвонил 
                недавней милой.
Злости не было
                         в душе.
Тут и пятница
                        уже.

Пятый день
                 как в сердце стужа;
Пятый день
                   как ты без мужа,
А я парень
                   холостой.
Навалился
                  день шестой.

В эту славную
                        субботу
Я почти обрел 
                         свободу!
Так мне стало
                        хорошо,
Что на чай
                  к тебе 
                             зашёл!

И остался – 
                    в окосенье...
Утром встали – 
                          воскресенье!
Ты жива,
               и я воскрес!
Нам опять
                 нести
                          свой крест?..

Ноябрь 1991 г.
 
ПЕРЕМИРИЕ

Это золото на синем,
Этот царственный багрянец... – 
Словно музыка Россини
(Жил когда-то итальянец);
Это мягкое сиянье,
Нам дарованное свыше...
Вот оно – благодеянье,
Без которого не выжить!
Как одаривает негой
Старомодное светило!
Перед первым
                        близким снегом
Осень нас озолотила
Неразменною валютой
Милосердия и грусти.

...Будет долгой, будет лютой
Власть Зимы.
Но в жёлтом хрусте
Листьев, пальцев, одеяний,
В тёплом шорохе шафранном
Боль моих переживаний
Затихает как-то странно;
Как-то просто и волшебно
На глазах своих меняюсь
И мелодией душевной
До краёв переполняюсь.

...Кровь, вражда,
                       грозящий кризис – 
Ну на что мы годы гробим?!
Невозможно жить,
                                окрысясь,
В страхе, подлости
                               и злобе!
Всех люблю! И всем прощаю!
И, тобою зацелован,
В этот вечер обещаю:
О политике – ни слова!

Ноябрь 1991 г.
 


* * *

Слабо верится в добро – 
Все мечты прокисли.
Защити меня, перо,
От недобрых мыслей!

От свалившихся невзгод,
От дурного шага
Огради меня, блокнот!
Упаси, бумага!

Никого не осужу,
Не возненавижу.
По привычке ухожу
В собственную нишу.

Человек на всё горазд,
Злобы в нём – на вырост.
А бумага – не предаст!
А перо – не выдаст!

Декабрь 1991 г.


* * *

Ленту лет своих итожа,
Тускло в зеркало смотрю.
Видя собственную рожу,
Ей с ухмылкой говорю:
"Мазохист ты, братец, что ли?
Нда-с, дела твои плохи́!
Лишь на боли, лишь на боли
Всходят лучшие стихи".

1991 г.
 

* * *

То чётко в яблочко, то мимо
Палю, остротами греша.
Но – Боже! – как же ты 
                                      ранима,
Моя безбожная Душа!

Не потому ль я стал поэтом
Средь эскулаповой братвы,
Что отродясь иммунитетом
Не обладала ты, увы,
Ни к горю ближних, 
                                 ни к обманам?
(Да где там разума контроль!)
Ты так болишь, 
                           что даже странно:
Зачем тебе такая боль?!

Ведь не мечтаю 
                           стать Мессией,
Ведь знаю – 
                      мир не излечить.
Но никакой анестезией
Тебя не в силах отключить!

Вот оттого и доверяюсь,
И за наив плачу́ потом;
Язвя, прикрыть тебя стараюсь
Сарказма стареньким щитом;
В актёрстве фору дам
                                   любому,
Зайдя в свой дымный 
                                   кабинет.
А жизнь всё режет
                              по живому,
Хотя живого места нет...

Июль 1991г.

 
* * *

Ох, и верно, ребята, 
                                 сказано,
И доныне не устарело:
Не останется 
                      безнаказанным
Ни одно наше доброе дело.

Задыхаясь
                 в житейской копоти,
Сволотою не быть стараюсь.
И на собственном 
                              горьком опыте
В древней истине убеждаюсь.

Накопилось во мне усталости
От людей, что звались друзьями.
Вот связался с одной из жалости –
И расплачиваюсь годами.

А уж сколько видал просителей,
Иждивенцев 
                    любого склада!
Быть ходатаем и спасителем –
Не вопрос. 
                  Но за что расплата?!

Я себе не прошу 
                           амнистии,
Неминуемым долгом связан.
Жизнь построил 
                           на бескорыстии –
И за это судьбой наказан.

Сколько грязи вокруг 
                                     и падали!
Сколько подлости примитивной!
Дело доброе делать 
                                надо ли?
А не делать – и жить противно.

Октябрь 1991 г.
 
* * *

Не до острот!
Не до фиест!
Сперва – развод,
Теперь – разъезд.

1991 г.

* * *

Отсекать так отсекать!
Навсегда! Без сожалений!
И – наступит благодать!
Ни попрёков, ни мучений!

Но дрожит моя рука,
Но в момент последний – трушу:
Скальпель-нож наверняка
Резанёт ребёнка душу...

1991 г.

* * *

Сыну Гургену

Прости, сынок!
Прости, сынок,
Что уберечь тебя не смог
От исковерканного
                               детства.
А ведь старался –
                              видит Бог!

Прости, сынок!
Прости, сынок,
Что ты сегодня
                          одинок:
Ни брата рядом,
                          ни сестрёнки –
Лишь нервов
                      яростный клубок.

Прости, сынок!
Прости, сынок,
Что ты старей,
                        чем твой дружок,
На сто проклятий
                             и скандалов.
Хорош супружества
                                  итог!

Прости, сынок!
Прости, сынок!
Пусть выбор сделанный
                                        жесток,
Но жить во лжи –
                              такая мука!
Хоть в петлю лезь
                              под потолок!

Прости, сынок!
Прости, сынок...
Что ждёт нас завтра?
                                  Мой звонок,
Твоё "папуля",
                          "батя", "папа" –
По ручку всаженный
                                   клинок.

Прости, сынок!
Прости, сынок!
Недолгий мне
                        отпущен срок –
Тебе
        своё оставить
                               имя,
Любовь
            и горечь
                          этих строк.

Ноябрь 1991 г.


РАДУЙСЯ  ОТПУЩЕННОМУ  ДНЮ!

Радуйся отпущенному дню!
Хорошо, что всё-таки настал он!
Говоришь, душа твоя устала?
Так взгляни на добрую возню
Меньших братьев – пташек ли, собак...
Подивись их жизнеощущенью,
Их, от Бога данному, уменью
Петь, дышать и радоваться так!

Сколько помню, с первого "агу"
Нас учили жить одним грядущим
И нестись к хвалёным райским кущам,
Развернув знамёна на бегу.
Затянув потуже пояса
И себе отказывая в малом,
Вся страна чего-то ожидала,
По старинке веря в чудеса.

Но, увы, надежда не сбылась,
И теперь-то, братцы, слава Богу,
Прозревать мы стали понемногу,
Перестав надеяться на Власть.
Верь в себя – и ты не пропадёшь!
Каждый день Природе благодарствуй!
Не клади поклоны Государству –
Только горб пораньше наживёшь.

Радуйся счастливым мелочам:
Жив, здоров и дети не хворают...
Пусть в своё политики играют –
Веры нет паническим речам.
"Кризис... мрак... голодная зима..." –
Нарастают волны истерии.
День и ночь стараются витии
Поскорей народ свести с ума.

Чему быть – того не миновать...
Кто рожден сгореть – тот не утонет.
Проку что в непреходящем стоне?
Двум смертям уж точно не бывать!

Наплевать на скудное меню,
На психоз, свирепствующий ныне!
Худший грех, по Библии, – унынье.
Радуйся отпущенному дню!

Октябрь 1991 г.


НЕ  ПРОМЕНЯЮ

Чего прикажешь опасаться?
Безжалостной стихии рынка?

Собою только бы остаться –
Хоть в самых стоптанных ботинках!

Пусть
        горечь нищенства позна́ю,
Пусть
        впереди одна чернуха,

Я всё равно
                   не променяю
Свет Духа
                 на услады брюха.

Ноябрь 1991 г.


* * *

Всё к тому – чтоб обозлиться,
Всё к тому – чтоб озвереть.
Вот и надо – веселиться,
И шутить, и песни петь;
Не впадать в экстаз наживы,
Примеряясь к временам,
А любить, покуда живы
Мы и те, кто дорог нам!

Декабрь 1991 г.
 
ЧТО  МНЕ  ОТВЕТИТЬ?

Что мне ответить 
                           на твоё письмо,
Приплывшее
                    из юности беспечной?..
Что память сердца
                             не бывает вечной?
Что на дворе
                      не шестьдесят восьмой?
Что я не тот,
                   каким когда-то был,
Каким меня
                   во снах своих ты видишь?
Таким ответом
                        женщин не обидишь,
Хоть вряд ли охладишь
                                      сердечный пыл;
Таким ответом
                        боль не причинишь
И вместе с тем 
                        ничуть не обнадёжишь.
Ты – добрая,
                   ты всё простить мне сможешь;
Да, впрочем,
                   и давно уж не винишь,
А просто ждёшь,
                           как всю-то жизнь ждала,
А просто любишь,
                              веря безутешно...
Я отпишу тебе
                      по-братски нежно,
Что закружили вновь
                                  меня дела,
Что всё не так уж плохо,
                                         mon amie!
Что я не разучился
                              улыбаться.
Тут главное – 
                      на жалость не сорваться,
Остаться
              умудрёнными людьми,

Не впасть
               в душещипательную ложь,
Не обмануть тебя
                             надеждой новой
И – Боже упаси
                          сказать то слово,
Которое
             ты так упрямо ждёшь!..

Декабрь 1991 г.



* * *

О, скольких женщин
                                   я встречал –
И вспыхивал
                      от нежных чар,
И обмирал не раз, не два,
Рождая нежные слова!

О, скольких женщин
                                   я воспел,
И не роптал,
                     и не скорбел,
Когда за миф платил сполна,
Не вопрошая: чья вина?

О, скольких женщин
                                   я любил,
Души растрачивая
                                пыл,
Что предназначен был
                                      одной,
Прошедшей
                    где-то
                              стороной.

1991 г.
 



* * *

Ещё не раз 
                  придёшь к могильным плитам,
Свои мечты 
                     оплакивая смехом...
Ещё не раз 
                  пронзит тебя обида
И подхлестнёт 
                         к сомнительным утехам...
Ещё не раз 
                  покажется проклятой
Былая страсть, 
                        её зовущий шёпот...
Но – не грусти:
                         за всё тебе наградой
Твой горький опыт,
                                незаёмный опыт.

Декабрь 1991 г.

 
* * *

Что за сумасшедший
                                   кукловод
Нами так бездарно управляет:
Ловко сводит, 
                         резко разлучает,
Позабыть друг друга не дает?!

Что за бестолковая рука
Дёргает за ниточки, за нервы?
И не первый год, 
                             а двадцать первый!
И не в шутку, а наверняка!

Что за тайный замысел,
                                      скажи,
В голове у этого садиста?!
Вновь друг с другом
                             сходимся змеисто,
Вновь живём 
              "над пропастью во ржи"...

Что ему за дело-то до нас,
До таких несчастных 
                                     жалких кукол?
Сколько раз сводил 
                                  и лбами стукал!
Разлучал и ссорил 
                                сколько раз!

Что за беспощадный
                                 кукловод!
Что за нескончаемая 
                                   пьеса!
Публика трясётся 
                               мелким бесом:
Снова нас выводят 
                                на народ...

1992 г.
 
ФЕНОМЕН  КРОКОДИЛА

Одна из особенностей крокодилов состоит в том, что они не могут пятиться назад.

Я похож 
               на крокодила – 
Отползти не смог назад.
Ты меня 
              не пощадила – 
Злобно плюнула в глаза:
"Получай же, нехороший!
Чтоб тебе 
                навек пропасть!"
И лежу я, толстокожий,
Позабыв 
               захлопнуть пасть.

Взгляд потух, 
                        отвисла челюсть – 
Наступили мне на хвост.
Не порю, как прежде, 
                                    ересь,
А беспомощен и прост.
Ладно, пусть тебе не милый,
Но давай 
               хотя б дружить!
Ведь из кожи крокодила
Можно туфельки пошить!

...Эх, зачем же к вам ввалился
Бедолага крокодил?!
Лучше б вовремя он смылся
В поэтический свой Нил,
Чем терзаться 
                        в путах прозы,
Землю лапами скребя.
Крокодиловы 
                       те слёзы
Не разжалобят тебя...

Январь 1992 г.
 
* * *

Твой сын – счастливее меня:
Вы с ним навек нерасторжимы!
А я – то лишний, то родня,
То, ночью, снова твой любимый...
Без чёрной ревности – ни дня!
Твой сын – счастливее меня.
Так объясни ему с утра,
Чья кровь и плоть его сестра.

1992 г.



* * *

Исанночке

Покупаю книжки 
Для моей малышки,
Сласти покупаю –
Грех свой искупаю.

А она, хоть кроха,
Видит, как мне плохо,
Гладит, угощает,
Будто ощущает,
Что творится
                      на душе
                                   у отца –
Не такого уж
                      во всём
                                  молодца,
В чём-то даже
                        и глупца,
                                      и слепца,
Но прошедшего
                          свой путь
                                          до конца.

1992 г.
 
* * *

Ко дню рождения дочери

Время несётся стремительно!
Пять – это только цветочки.
Сколько кровей удивительных
В нашей отчаянной дочке!
Здравствуй, шалунья Исанночка,
Двух мальчуганов сестричка,
На четвертинку армяночка,
И на осьмушку – таджичка.

Светлая, русоволосая,
Любит кавказочка кофе.
Но до чего же курносая –
Вот уж славянский где профиль!
Нежная-нежная самая,
С пылкостью чисто дикарской.
А иногда и упрямая! –
Видно, от крови татарской.

Что же сейчас наша доченька
Смирная, словно овечка?
Сильно намаялась ноченькой –
Вот и молчит, как узбечка.
Хворь одолела сонливая? –
Быстро лекарства попей-ка.
Ты же у нас терпеливая:
Всё-таки малость еврейка.

Вырастешь, станешь прелестною
Девушкой – словно картинка!
Линия эта известная:
Зря ли чуть-чуть украинка?
Тут и нахлынут волнения:
Дети ж – всегда они дети.
Ну а сейчас – с днём рождения,
Маленький мой семицветик!

4 января 1992 г.
 

Исанночка в 15 лет. Уже не малышка, а серьёзная барышня – умница, книгочейка, меломанка и, кстати, левша.

 

Впрочем, при всей своей строгости дочь моя может быть весёлой и отнюдь не лишена нежных чувств. Пока что – только к своим родным, подружкам и собаке. Но боюсь, что вскоре этот круг пополнится и молодыми людьми...
Снимок сделан перед её отъездом в Россию. Декабрь 2001 г.

 

* * *

Вдруг прильнула: "Прости!.."
Но – кого? И – за что?
Я не Бог – 
                   чтоб прощать,
Не палач – 
                   чтобы мучить.
Всё оружие – стих.
Все доспехи – пальто.
Мир?.. – 
                могу обещать.
А забыть? – 
                    не тот случай!

Февраль 1992 г.



* * *

Ну кто ты для меня?!
                                    Отрада ли?.. Отрава?..
Ну кто ты для меня?!
                                    Темница или Свет?..
Не знаю. Не скажу.
                                 И не имею права
Судить о той, кого
                            со мной уж больше нет.
Судить да осуждать – 
                                   не рыцарское дело.
Ну разве что ты сам
                                 призвал себя на Суд,
Дойдя до той черты,
                               до чёрного предела,
За коим ни стихи,
                            ни песни не спасут...

Февраль 1992 г.


* * *

Да ты глянь, –
                         какое небо!
Да ты глянь, –
                         какие горы!
Да ты глянь, –
                         какие дети
Веселятся во дворе!
Остальное всё – 
                           нелепо:
Счёты,
          споры
                    и раздоры...
Остальное – 
                    в чёрном цвете
Отражаемый бардак.

Да ты глянь, – 
                         что с нами стало!
(Аль не страшно?
                             Не противно?)
Да ты глянь,
                         как прёт наружу
Накопившееся зло!
Да ты глянь,
                     какой я старый,
Как сама ты
                   примитивна!
Вот и оба
               сели в лужу
И целуемся, плюясь.

Да ты глянь – 
                       хотя бы в завтра!
Не живи
             ничтожным мигом!
Да представь,
                    чем завершится
Неуместная вражда?!

Я – судьбы твоей 
                              соавтор.
Ты – моих печалей
                              книга.
Так давай
              её допишем
До счастливого конца!

Да ты глянь
                    (ведь не слепая!),
Как прекрасны
                        небо, горы,
Как чудесны 
                       эти дети,
Беззащитные насквозь!
И подумай, прозревая:
Ну к чему 
                 твои укоры?!
Ну к чему
                такие пытки,
Если врозь 
                  стократ трудней?!

Февраль 1992 г.


ГДЕ  ЕЩЁ?..

Где́ ещё
             так шуруют?
Где ещё
            так воруют?
Где ещё 
             так жируют
На народном горбу?!
Где ещё
             столько нищих?
Где –
         в погоне за пищей –
С утра до ночи
                        рыщут,
Проклиная судьбу?!

Где́ 
      так много запретов,
Министерств,
                      комитетов,
Кулуарных 
                   секретов
И дворцовых интриг?
Где 
      чиновная каста
Так сильна,
                  самовластна,
Так нагла
                 и опасна,
А народ – полудик?


Где́
       темно, как в сосуде?
Где
      абсурд на абсурде?
Где
      до смысла, до сути
Всё никак не дойдут?
Где 
      рождаются дети
Для грядущих
                         трагедий –
И
   никто не в ответе,
И
   беспомощен Суд?!


Где́ ещё
            столько трёпа?
Где
      безверье и злоба
С колыбели
                   до гроба
Иссушают сердца?


Где
      трава не родится?
Где
      унылые лица?
Где 
       возлюбленным снится
По ночам... колбаса?


Где́,
       в каких Палестинах,
Ты б жила,
                   как на минах,
О пустых
               магазинах
Разговоры вела?
Где б ещё,
                моя детка,
Мы ругались
                      так метко,
Целовались
                     так редко,
Не имея угла?!


Где́ ещё,
             дорогая,
Страсть пронзает
                             такая,
Что вся кровь
                      закипает
На греховном огне?! –
Только в этой,
                      винимой,
В этой,
            неповторимой,
И так страшно
                        любимой
Сумасшедшей стране!

Февраль 1992 г.
ОКАМЕНЕЛОСТЬ

...Да нет,
                я не злопамятный –
Я, извините,
                     каменный,
Довольно редкий,
                              гость.
Ни искушенья 
                        грешного,
Ни отношенья 
                         нежного,
Тепла осталось – 
                              с горсть.
И всё внутри холодное,
Такое безысходное,
Что тяжко самому
Быть не ревнивцем 
                                 пламенным,
А памятником 
                         каменным
Торчать в твоем дому.

Из гордости 
                     изваянный,
Как прежде, 
                     неприкаянный,
Уж лучше я уйду,
Скрывая рожу 
                        постную,
Чтоб 
        командорской поступью
Не накликать беду.

Моё терпенье лопнуло!
Десница 
              дверь захлопнула.
Валяй, крути роман!
А я спешу (отметился!),
Покуда мне не встретился
Твой щедрый донжуан.

Февраль 1992 г.
 
НИКОГДА  БОЛЬШЕ!

Всё сносил:
                   и капризы, и дурь, и тоску...
Но сегодня
                   (терпеть уж немыслимо больше!)
Раскалённой занозой
                                    засело в мозгу:
Никогда больше! Никогда больше!

Страсть, бесспорно,
                                  не малая величина.
Ну так пеплом 
                       присыплю я рану – не соль же!
Наконец-то ты 
                          начисто отсечена
(Никогда больше! Никогда больше!)
Вместе с прошлым твоим,
                                   вместе с прошлым моим,
Вместе с домом,
                           где жить бы пришлось
                                                                 ещё горше...
А слова – это пыль...
                                     А эмоции – дым...
Никогда больше! Никогда больше!

Февраль 1992 г.

* * *

Уйдя от двух абстрактных жён,
Я ничего им не должон.
Как ничего мне не должны 
Две раздражённые жены.

Теперь
            на этом глупом свете
Одно нас связывает:
                                  дети,
Терзанья сына, слёзы дочки
Да саркастические строчки.

Февраль 1992 г.
 
* * *

Эй, Ты, сидящий на небе
                                     и показывающий мне нос!
Я плюю на нелепый жребий,
                                          на жизнь, что пошла вразнос!
Я не стану – учти! – не стану
                                            плестись на Твоём поводу. 
Лучше встану, забыв про рану,
                                                 зажмурю глаза – и пойду...

А куда? – не Твоя забота.
                                         А зачем? – не Твоя печаль.
У Тебя там своя работа –
                                            сердобольного палача.
Только я – я ещё помедлю
                                       (Не усердствуй! Всему свой час...)
Добровольно  соваться в петлю,
                                                ту, что Ты для меня припас.

Февраль 1992 г.

* * *

Не прошу.
                Не надеюсь.
                                     Не жду.
Это Промысел, верно, 
                                     Господень!
Одинок 
            и завидно свободен,
Набираю опять 
                          высоту.

В небо звёздное!
                            Гол как сокол!
От иллюзий любовных
                                      излечен.
...Не взлететь бы мне
                                      так высоко,
Что дышать станет 
                                 попросту нечем!..

1992 г.
* * *

Горбатым, хищным носом
                                             чую Март...
Вот-вот расстанусь
                                с Февралём дебильным.
Почувствую себя
                             чертовски сильным,
Способным
                    на лирический азарт,
На дерзость,
                    что смирения ценней,
На нежность,
                      что, поверьте, не иссякла,
На подвиги!
                     (Слыхали про Геракла? –
Так я его,
                представьте, не дурней).
Меня теперь
                      ничем не запугать:
Ни Гидрою,
                    ни чисткою конюшен.
Я за зиму
                до блеска выскреб душу –
С того и ощущаю благодать!
И Гидра –
                  боль живучая моя –
Надеюсь,
                никогда не возродится.
Воистину,
                 пришлось мне потрудиться!
Но – с мифами
                          покончено, друзья.
Прими меня, Реальность!
                                           Я готов,
Я твой теперь –
                            со всеми потрохами,
С печальными
                         и едкими стихами
И с грузом
                   жадно прожитых годов.

25–26 февраля 1992 г.



* * *

Да живите вы
                       и с миром, и с любовью!
Я отныне
                вашим планам не помеха.
У меня внутри –
                             терпение воловье,
Плюс призвание,
                            да плюс осколки смеха.
Возрождённый,
                          стану тренькать на гитаре,
Разъезжать
                  по городам и всяким весям.
И когда-нибудь
                          вам буду благодарен
За Свободу – 
                       для Любви, Надежд
                                                         и Песен.

Февраль 1992 г.
 



* * *

Поэзия – конечно, ложь.
Но – раны все затянутся,
И я уйду, и ты уйдёшь,
А вот стихи – останутся...

1992 г.



* * *

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда!..
Анна Ахматова

Права была Ахматова,
                                      права:
"Когда б вы знали, 
                               из какого сора..."
...Любой разлад, 
                             любая наша ссора
Невольно
                превращается в слова,
До коих
              нам с тобой
                                   не дорасти,
Не дотянуться –
                          даже не пытайся!
А что да как?.. –
                            попробуй догадайся.
Ключ от всего –
                            у Господа в горсти.

Февраль 1992 г.
 
* * *

Не встречайся мне больше,
                                               прошу!
После этого
                     снова ношу
Боль,
         и жалость к тебе,
                                     и влеченье,
И – бесплодное самолеченье! –
Вновь ночами
                        о прошлом пишу...
Не встречайся мне больше,
                                              прошу!

Не встречайся мне больше,
                                              молю!
Я тебя – вот те крест! – не люблю.
А любил ли? – теперь уж не знаю.
Только кожей подчас вспоминаю,
Только кровью бумагу кроплю.
Не встречайся мне больше,
                                             молю!

Не встречайся мне больше!
                                              На кой
Предаваться словесному блуду?!
Я и так ничего не забуду.
Мне и так присуждён непокой.
Не встречайся мне больше!
                                              На кой?!

Не встречайся мне больше –
                                                 табу!
Бесполезны вертлявые речи.
Всё!
      Прощай!
                    До свиданья...
                                            До встречи,
О которой
                 мы молим
                                  Судьбу...

1992 г.
* * *

Не держу 
               на сердце зла –
Знать,
          была на всё причина...
Хорошо,
               что в раж вошла!
Хорошо,
               что проучила!
Хорошо,
               что сам ушёл,
А не стал
                постылым мужем!
Даже
         очень хорошо!
Ведь могло б
                     случиться хуже...

1992 г.

* * *

И всё-таки
                 мы не враги.
И всё же
              на зов "Помоги!",
Как ни был бы
                         зло уязвлён,
Всегда
           поспешит Скорпион.

1992 г.

* * *

Двум Скорпионам в склянке одной
Мучиться вместе общей виной.
Стёрлась бравада, давит усталость,
Прежнего яда в них не осталось.

1992 г.
* * *

Не стыдись, моя хорошая,
                                             пореви
О душе своей заброшенной,
                                             о любви;
Вспомни встречу нашу лучшую,
                                                      жар огня...
И себя оплачь, заблудшую,
                                              и меня.

Вместе шли дорогой пыльною
                                                  неудач.
Перестань казаться сильною!
                                                Брось, поплачь!
Стань надломленною веткою – 
                                                    ведь невмочь!
Я готов служить жилеткою
                                             в эту ночь,
Я для стрел твоих отравленных
                                                     не гожусь,
Я и сам рыданий сдавленных
                                                 не стыжусь.

Что там гордость?! – 
                                   маска мнимая,
                                                           чья-то роль...
Через боль, моя любимая,
                                           через боль!
Через ревность и презрение,
                                             через стыд –
Обоюдное прозрение,
                                    без обид;
Через муки покаяния,
                                   страх, психоз,
Через горькое слияние
                                      трудных слёз...

Выплачь, выплачь
                             наше прошлое
                                                    навсегда –
То жестокое и пошлое,
                                     те года.
Ничего мне не доказывай!
                                          Речи – чушь!
Не стыдись!
                   Реви!
                           Размазывай
                                             злую тушь...

Страсть не может быть ворованной – 
                                                            мстит душа!
Для меня ты и зарёванной
                                            хороша!
Вот и всё, чем подытожил я
                                               Курс Любви.
Пореви, моя хорошая,
                                      пореви...

Июнь 1992 г.




* * *

Не обижайся, 
                       что молчу,
Что на своем
                     сосредоточен,
Что, к твоему 
                        припав плечу,
Курю без продыха
                               полночи.
То – память мстит,
                              то – сердца грусть,
От коей, может,
                         поумнею.
Пока к себе 
                    не продерусь,
К тебе пробиться –
                                не сумею.

Июнь 1992 г.



* * *

"Любишь – не любишь?.." – 
                                            снова промашка!
Зря себя губишь!
                           Жизнь – не ромашка.
Ей-то уступишь
                         в петлях тоски.
Любишь – не любишь...
                                       Черны лепестки...

Июнь 1992 г.

* * *

С глаз долой – из сердца вон!
Поговорка

Продержусь на чёрном юморе,
Если светлого в обрез.
Мы с тобою всё придумали
(В сотый раз попутал бес!).

Наши страсти и страдания
(Предпосылки для пера),
Наши встречные метания –
Всё игра, игра, игра.

Друг от друга защищаемся,
От влюблённости былой;
Расхрабрясь, навек прощаемся,
Полагая, – "с глаз долой..."

Жизнь, известно, не кончается,
Искушений – миллион!
Но никак не получается,
Чтоб совсем "из сердца вон!"

Июль 1992 г.



* * *

Закусила удила,
                          напридумывала схемы...
...Это – не мои дела,
                                это – не мои проблемы!
Полюбила невзначай – 
                                      изолгалась до тошноты...
...Это – не моя печаль,
                                     это – не мои заботы!
То мольба, то похвальба,
                                       а внутри – на всех обида...
...Это – не моя судьба,
                                     это – не моя планида!
Я опять – глухонемой,
                                     и не жди благих советов.
Этот мир совсем не мой,
                                        этот фарс не для поэтов!
Ну а дружба и добро,
                                     покаянья после сплетен... – 
Это всё уже старо,
                              и давай покончим с этим.

Июль 1992 г.


* * *

Да реши, в конце концов,
Кто тебе для жизни нужен?
Я – не лучший из отцов,
Я плохим являюсь мужем:
Не добытчик и не тыл,
Не защита, не опора...
Так решай! Не то я скоро
Стану злей,
                   чем раньше был.

1992 г.
 
* * *

Я уже не жду 
                      твоих звонков.
Боль меня – 
                      до вопля позвонков! – 
Больше не пронзает,
                                   как когда-то,
И душа на дыбе не распята,
Начисто отмыта от плевков.

Я уже не жду твоих "прости",
Жалобно-певучих интонаций,
И могу с собою разобраться,
И готов с долгами рассчитаться,
И роман красивый завести.

Я уже не жду и не хочу
Никаких волшебных ренессансов!
Над горою стансов и романсов
Про себя безмолвно хохочу.

Я уже и меньшего не жду:
Весточки простой, 
                                случайной встречи...
Кто из нас 
                  страшнее искалечен? –
Знать дано лишь Божьему суду.

И на что надеяться в душе,
На какую искренность и ласку?!
Я уже не верю  в эту сказку – 
В лучшее, на новом вираже.

Это – эксгумации под стать.
Это – как разрытая могила.
Это ясно даже для дебила:
Нечего и незачем мне ждать!

Июль 1992 г.
 
* * *

Говорил же: балу́ешь с огнём!..
Видишь, чем всё теперь обернулось?!
...Ты лгала мне и ночью, и днём
Потому, что в себе обманулась.

То не год был, а цирк-шапито!
(До сих пор усмехаюсь беззлобно.)
...Ты меня разлюбила за то,
Что сама на любовь не способна.

Никого не кляня, не виня,
Жить продолжу с открытым забралом.
...Ты пыталась унизить меня
Потому, что себя презирала.

Не беда! – я опять на коне.
А сводить с тобой счёты – негоже.
...Ты была беспощадна ко мне
Потому, что измучилась тоже.

Вот и весь он, развязки секрет.
И хоть в новые страсти играешь,
Я тебе не завидую, нет! – 
Потому что ты всё это знаешь.

Август 1992 г.


* * *

Думал: проще повеситься,
Чем расстаться, любя!
...Вот уж целых три месяца,
Как стреножил себя,
Три немыслимых месяца,
Как меня не видать.
И – не тянет повеситься!
И – поётся опять!

Сентябрь 1992 г.
 

* * *

Когда-нибудь
                       я сердце надорву
И упаду
              не в росную траву,
А на пустой
                    заплёванный асфальт.
И под высокий,
                          чистый, светлый альт
В высь вознесусь,
                             к дурманящей звезде,
И растворюсь
                        повсюду и нигде,
Поймав свой кайф,
                                свой запоздалый фарт.

А хмурый доктор
                             выведет: "Инфаркт".

Сентябрь 1992 г.


 
* * *

И я не жалел,
И меня не жалели...
От пылких романов
Мы слишком шалели!

И я не щадил,
И меня не щадили...
В момент расставанья
Ещё и шутили!

И я покидал,
И меня покидали...
Да что там! – всё новые
Виделись дали...

И я не нашёл,
И меня не нашли...
А лучшие годы
Так быстро прошли!

Июль 1992 г.



* * *

Родинки – к счастью.
Народная примета

Господь послал мне
                                  столько родинок,
Что всякий прорицатель
                                          ахнет!
...Полвека прожито
                                   и пройдено,
Но личным счастьем
                                    и не пахнет!

1992 г.
 
* * *

Я – временщик,
Ты – временщица.

Чему мы можем
                          научиться,
Валясь
            на шаткую кровать?
Взаимной нежности?
                                  Доверью?
Да нет!
            Но и не лицемерью!
С того и тянет
                         целовать
До сладких судорог,
                                  до стона,
Когда исчерпана 
                            истома,
А после –
                 надобно скрывать
Холодное
                опустошенье,
Чтоб лишним взглядом
                  иль движеньем
Последнее
                  не оборвать.

Я – временщик,
Ты – временщица.
Так и должно было
                              случиться:
Без лишних фортелей –
                                        в постель,
Где просто всё
                         в шуршанье простынь,
Где даже более
                           чем просто
И не мешает
                     канитель 
Взаимных слов
                          и упований,
Признаний
                   иль воспоминаний,
А есть 
         простительная цель –
Обрывком дня
                         распорядиться,
Сбежать от дум
                           и насладиться
Хотя бы так,
                     одним глотком.

Я – временщик,
Ты – временщица.
Никто разлуки
                         не боится
И жалким
                 фиговым листком
Ту временность
                           не маскирует –
Лишь наслаждение
                                дарует
За дверью
                 с крошечным глазком.

Июль 1992 г.

* * *

Вновь
          на бегу
                     свидание – 
Про́клятое житьё!
Дай мне,
             Господь, 
                           желание
Не отпугнуть её!
Сил
      не найти
                    для пения:
Жизнь продолжает бить.
Дай ей,
           Господь,
                        терпение
Долго меня любить!

Осень 1992 г.
* * *

Вот и снова,
                     тёртый, битый,
Выхожу я на орбиту
И, хотя душа болит,
Загораюсь, как болид,
Как опасный метеор,
С ледяной затеяв спор
Пустотой...

1992 г.

* * *

Девчонка,
                ты цены себе не знаешь! –
Хоть, к сожаленью,
                                 замужем давно.
Язык машин премудрых
                                          понимаешь,
О файлах говоришь
                                 весьма умно;
Ко мне заходишь –
                                 будто за советом,
Потолковать 
                     о жизни, о судьбе...
Тебя влечёт,
                    естественно, к дискетам,
Меня влечёт,
                      естественно, – к тебе...

Но не сломать
                        невидимую стену,
Не пригубить
                       волшебного вина! –
Хоть только я,
                        возможно,
                                         знаю цену
Тебе,
         Девчонка,
                         Женщина,
                                          Жена!

Июль 1992 г.
 
А  ЗНАЕШЬ...

А знаешь, 
                как с тобою хорошо?!
А знаешь, 
                 как спокойно и надёжно?!
Возможно, я чуть-чуть с ума сошёл,
А то и вовсе спятил? – всё возможно!

А знаешь ли, 
                      как голос твой хорош?!
А веришь ли, 
                      как взор твой исцеляет?!
А рассказать – подумаешь: всё ложь,
Вот грешник старый дурака валяет.

А знаешь, 
                я скучаю по тебе,
Я, кажется, 
                   действительно скучаю
И исподволь, невольно намечаю
Рывок, противоречащий судьбе...

А знаешь ли, 
                      как пусто без тебя?!
А веришь ли, 
                      как сумрачно и плохо?!
Увы, меж нами целая эпоха,
Что прожил я, мгновенья торопя!

А знаешь ли, как хочется подчас
Наедине с тобой одной остаться
И – Господи прости! – поцеловаться
Хотя бы раз, без любопытных глаз.

А знаешь ли?.. – 
                             да что там вопрошать!
А веришь ли?.. – 
                              да просто несерьёзно!
Об этом ты, дружок, могла б узнать,
Когда бы мы не встретились так поздно...

Июль 1992 г.
НЕ  ЗАДУВАЙ  СЧАСТЛИВУЮ  СВЕЧУ!

Непредсказуемость – 
                                     вот язва наших дней!
Непредугаданность 
                              и неопределённость...
И лишь одно спасает нас:
                                           влюблённость,
Хоть мы слегка
                           юродствуем над ней.
Кому-то – власть,
                             а мне милее – страсть.
Кому-то – чек
                      приватизационный,
А я и так богат –
                            ведь я влюблённый!
Нам повезло
                     во времени совпасть!
Когда вокруг
                      жестокость и нужда,
Когда сердца
                      и души одичали,
Я разогнать хочу
                             твои печали
И снова быть,
                       как в юные года,
Певцом надежд,
                           романтиком ночным,
Весёлым, злым,
                           неистовым и нежным,
Не слишком мудрым
                                   и не слишком грешным,
Без жёстких лат
                          немножечко смешным.
Таким тебе 
                   запомниться хочу
В сумбуре жизни
                             неопределённой.
Ты тоже стань
                       хоть чуточку влюблённой,
Не задувай счастливую свечу!

Сентябрь 1992 г.
ТОРОПИСЬ  ЛЮБИТЬ!

Приспособившись 
                               к временам,
Обойдёмся
                  без ужина...
Эта комнатка
                        служит нам
Долгожданной
                          отдушиной.

В доме
           лишнего хлеба нет,
Но зато
             есть диван и плед.
Не волнуйся,
                      я не гурман.
Закрутился 
                    у нас роман...

...Ты лежишь
                         на моём плече
(Помолчим:
                     разговор нелеп),
И не надо
                 про ваучер,
Про скачком
                      вздорожавший хлеб!

Лихо выпалил 
                         в нас Амур –
Снайпер,
               метче кавказского!
Несмотря
                 на делёжку шкур,
Будь, пожалуйста,
                              ласкова!

Воспарим над собой,
                                    мой друг,
Станем вмиг
                     невесомыми...
Пусть шарашатся
                            все вокруг
С разноцветными
                              сóмами ,
Пусть сгорают,
                         к чертям, рубли,
Бизнес
            катится к лешему!

Мы друг друга 
                         зате́м нашли,
Чтоб
         в сумятице бешеной
Не ожлобиться,
                          не свести
Жизнь
            к паршивой коммерции.

Будут,
        будут сады цвести!
Будет лучше,
                      чем в Греции!
Кофий с сахаром
                             станем пить,
Сгинет
            серость убогая...

А пока –
               торопись любить,
Песнь моя
                   длинноногая!

Сентябрь 1992 г.
 
* * *

И солгать, и предать –
                                    просто ради удобства!
А чего ещё ждать
                            от родного холопства?

Быть способным на всё:
                                        дрязги, козни, злодейства...
Только тем и везёт,
                              в ком избыток лакейства.

Где-то наглостью взять,
                                    где-то – жлобским упрямством.
Здесь тому исполать ,
                                кто прославился хамством.

Шаг всего лишь один
                               от поклонов до буйства.
Кто ж себе господин,
                                если в генах – холуйство?
Наша нищая злость,
                              леность, головотяпство –
Это всё повелось
                            от позорного рабства.

И надежда слаба,
                      будто ноги у цапли.
Из себя мы раба
                    выжимаем по капле ,

Но – дави не дави –
                      до крылатой Свободы
И заветной Любви
                                 ещё годы и годы...

Октябрь 1992 г.
 
ПОЧТИ  ПО  БУНИНУ

Окаянные дни,
                         окаянные дни!
Не случайно опять
                               повторились они.
Что-то с нами не то!
                                Что-то в жизни не так!
Маета маетой
                        да кромешный бардак!


Средь сумятицы сей
                                  бестолково сную
И вчерашних друзей
                                   в чём-то не узнаю:
На моих же глазах
                               разобщились они.
Окаянные дни!
                          Окаянные дни!


Вроде, дверь отвори –
                                     и Свобода сама!
Но вокруг и внутри
                             всплыло столько дерьма!
Знать, сидело оно
                              в нас с тобой искони.
Окаянные дни!
                        Окаянные дни!


И придёт ли конец
                              этим прóклятым дням? –
Я, их горький певец,
                                   не отвечу и сам.
Тут – вини не вини, –
                                   тут – кляни не кляни –
Всё решают они,
                            окаянные дни!

Октябрь 1992 г.

НАШЕ  ВРЕМЯ

Всё неопределенно...
Всё, в сущности, неясно...
Мозги гудят бессонно,
Но это и прекрасно,
И, в принципе, полезно:
Душа не увядает, –
Поскольку интересно:
А что нас ожидает?..

Останемся ли с носом,
Заложники азарта,
Измаявшись прогнозом:
А что случится завтра?
Ах, братья-менестрели,
В башку тако́е лезет!
...Кого из нас пристрелят?
...Кого из нас повесят?

Кого, совсем напротив,
"Калач ржаной поманит" ?
Кто в поредевшей роте
Петь вовсе перестанет
И гордо выйдет в люди
С тугими кошельками?
Ва-ще, что́ с нами будет
И с нашими стишками?

Где встретимся мы снова?
И встретимся ли, впрочем?..
Плыть в сумерках – хреново,
Но и не так, чтоб очень,
Но и не так, чтоб сдаться,
Но и не так, чтоб смыться...
О чём вы это, братцы?!
Какая заграница?!


В каких краях так сложно,
Так всё не по Природе?!
В каких краях возможно
Жить начеку, на взводе,
Быть яростной пружиной
(Расслабиться – ох, трудно!)
И умереть мужчиной,
Пускай и безрассудно?!

Нет слов – опасна воля,
Когда дичает племя.
Но это – наша Доля!
Но это – наше Время!
Ни компасов, ни ГОСТов,
Ни шансов, если честно.
Короче, жить непросто,
Но – жутко интересно!

Июль 1992 г.
(После поездки на XIX
Грушинский фестиваль)

* * *

Возможно, 
                 я худший из всех,
Но, как бы 
                  ни мазали сажей,
Предательства 
                         пакостный грех
На мне не лежал 
                            и не ляжет.
Поэзией 
                раны лечу.
Не миром – 
                      собой недоволен.
И много ль 
                  от жизни хочу?! –
Лишь Воздуха, 
                         Смысла и Воли.

Июль 1992 г.
Большая сцена-гитара фестиваля авторской песни им. Валерия Грушина ("Грушинки"). Мастрюковские озёра близ Волги, под Самарой.

В жюри одного из Грушинских фестивалей. Крайний слева – мой казанский коллега, врач-онколог, известный исполнитель песен Володя Муравьёв.

Моя привязанность к роялю не раз давала повод для дружеских шуток, эпиграмм и даже шаржей. 1991 г.
Но на Грушинских слётах бедолагу-"роялиста" всегда кто-нибудь выручал в плане аккомпанемента. В данном случае – гитарист-виртуоз Костя Тарасов, который ведёт теперь на одном из российских телеканалов авторскую передачу о бардах "Гнездо глухаря". 1992 г.


В старейшем ленинградском КСП (Клубе самодеятельной песни) "Восток" с питерскими бардами. Слева от меня автор романтических песен нашей юности Юрий Кукин. 1984 г.


В Питере же, на концерте Александра Городницкого. 1984 г.
 
Киргизский Боливар легко вынесет двоих: Татьяна и Сергей Никитины в дни своих фрунзенских гастролей. Июнь 1984 г.


С бардом Юлием Кимом (четвёртый слева) в гостеприимной чабанской юрте на перевале Туя-Ашу. 1988 г.
 
С автором-исполнителем Владимиром Туриянским во Фрунзе. 1987 г.


На I Всесоюзном фестивале авторской песни в г. Саратове. У микрофона – Булат Окуджава, слева от него – Александр Медведенко (нынче Александр Дов, ведущий израильской русскоязычной радиостанции "Рэка"), справа – композитор Владимир Дашкевич, барды Владимир Ланцберг, Вероника Долина, автор этой книги и Вадим Егоров. Сентябрь 1986 г.
 
В Киеве на III Всесоюзном фестивале авторов-исполнителей. Справа – бывший харьковский бард Григорий Дикштейн и большой русский поэт, тоже харьковчанин, Борис Чичибабин. Сентябрь 1990 г.


После распада СССР подобные встречи стали для меня великой редкостью. Но бывают приятные исключения: беседа с писателем Михаилом Мишиным в национальном природном парке "Ала-Арча". 1998 г.
 
"ДОБРОЖЕЛАТЕЛЯМ"

О, доброхоты тайные мои,
Слагатели бездарных эпиграммок!
Я не гожусь для ваших куцых рамок,
И мне давно не страшен яд змеи –
Той зависти, чьё жало столько лет
В моё нутро безжалостно впивалось.
И что с того?! – душа душой осталась,
Лишь обрела двойной иммунитет.

Не ангел я (и у меня есть тень)
И не алмаз чистейшей высшей пробы,
Но не могу усвоить по сей день
Истоки лжи, и подлости, и злобы.
Хотя разгадка, видимо, проста 
(Тут на открытье я не претендую):
Коль жизнь своя ничтожна и пуста,
Ох, как изгадить хочется чужую!

Июль 1992 г.

* * *

Уж лучше речи,
                          хлёсткие, как плети,
Чем пересудов
                          пакостные блохи.
Не уберечься
                     от слюнявых сплетен!
Да ерунда! –
                     дела не столь уж пло́хи.
Дыши, пиши... –
                          и что тебе наветы?!
(Не в первый раз
                           перемывают кости.)
Защищены иронией
                                  поэты
От лицемерья, зависти
                                      и злости.

Август 1992 г.
* * *

Беда не в том,
                     что мы сгораем
                                                в общем тигле,
Что впереди
                     ещё такая прорва дел,
А горе в том,    
                   что все к Жестокости
                                                       привыкли,
Что нас уже
                      не удивляет 
                                            Беспредел!

Октябрь 1992 г.


К  РАЗЛУКЕ  С  МАРИАННОЙ 

Всё забывалось:
                          голод ли, война,
Нахальство цен,
                       несбывшиеся планы... –
Весь год жила
                      несчастная страна
Страданьями
                    прекрасной Марианны.
А что теперь?!
                       Куда мы без неё?!
Кого жалеть?!
                   По ком слеза прольётся?!
Богатые
             отплакали своё,
А нищим
               лишь смеяться остаётся...

Ноябрь 1992 г.
 
МОЙ  ГОРОСКОП

Я – жертва раздвоенья,
Возникшего не зря.
Увы, мой день рожденья –
Две двойки ноября.

Измучен вечным гоном,
Кручусь, остёр лицом,
Меж чёрным Скорпионом
И яростным Стрельцом.

Два знака дали в сумме
Негатопозитив:
Тщеславен, остроумен,
Придирчив и строптив;

Характерец суровый,
Но бабами любим.
Счастливый цвет – вишнёвый,
А амулет – рубин.

Мне с амулетом этим –
Завидная стезя!
Его быкам и детям
Показывать нельзя:

Пугаются детишки,
Шалеет бык дурной.
Зато тычки и шишки
Обходят стороной.

Сей камень улучшает
Обмен и кровоток,
Печали осушает,
Отваживает рок,

Излечивает разом
Не сердце, так живот;
И от дурного сглаза
Всегда убережёт.
...Всё это мне поведал
Газетный гороскоп –
Теперь, встречая беды,
Не стану морщить лоб.

Понятна их причина:
Семь бед – один ответ!
Какой же я дубина,
Что так вот, без рубина,
Прошляпил столько лет,
Не знав про амулет!

Ноябрь 1992 г.

* * *

Может, не так уж я стар,
Да и надежда жива,
Раз ещё держит удар
Горестная голова?!

Может, не так уж я плох
(Пусть и не агнец ничуть),
Если даруется вдох
И продолжается путь?

Может, не так уж я глуп
(Хоть романтизмом грешу),
Если на зов медных труб
Больше уже не спешу?

Может, не так уж я слаб
(Зря себе ставлю в укор),
Если, срываясь в ухаб,
Снова ползу на бугор?

Может, не так уж я нищ
И не напрасен мой труд,
Коль из былых пепелищ
Новые песни растут?..

22 ноября 1992 г.
 
ПРОВОДЫ  СЫНА

Событья – как на киноленте.
Три дня прощания в Ташкенте...
До этого
               всю ночь подряд
Ползли
            через Джалал-Абад
По бесконечным
                             старым рельсам,
Уподобляясь
                       погорельцам:
Баулы, сумки да тюки,
Пьянь-рвань,
                      разборки, матюги,
Надежд
             последние осколки;
Сынулечка 
                   на верхней полке,
Уснувший
                  за моей спиной;

Вокзал ташкентский,
                                   ледяной,
Пустынным встретивший
                                           перроном.
(Уж год,
              как по своим законам
Жил деловой Узбекистан,
Куда, бывало, на Чимган
Я приезжал
                   для встречи с песней.)

Теперь
           нет барда бесполезней
И нет тоскливее отца.

"Зачем я отдаю мальца
Земле неведомой, туманной,
Пусть даже и Обетованной?!
Зачем на то согласье дал?!
Зачем?!"
Ташкент нас поджидал,
Как и других репатриантов,
Невозмутимо.
                        Дебютантов
Брал под крыло своё
                                   "Сохнут" .

Друзья сестрёнки 
                             нас везут
Куда-то
             в дальнюю общагу.
Потом
            какую-то бумагу
Супруга-экс
                    и сына мать
Помчалась
                  срочно выправлять.

А мы с Гургеном
                             обживались,
Друг дружку
                      веселить пытались,
Отмахиваясь от того,
Что нам осталось-то всего
Быть вместе, рядышком,
                                         три дня.

Затем 
          он вытащил меня
И маму
            в город, на прогулку.
От переулка к переулку
Мы шли, как дружная семья.
Покупки, сладости...
                                    И я
Стал добродушным 
                                  и блаженным,
Улыбчивым
                     и вдохновенным,
Предупредительным
                                   весьма...
Но краем 
                жёсткого ума
Всё понимал 
                      со стороны:
Они уже
               иной страны,
Иной земли,
                     иного неба
Заложники.
                    И так нелепо
Семейный выглядел союз:
Она, и я,
               несущий груз
Подарочный,
                      и наш любимый
Пацан,
          вовеки неделимый
И оттого
                несчастный лишь
(Давно, пожалуй, 
                             не малыш,
А не по летам 
                        умудрённый,
К иронии недетской
                                   склонный,
Когда с ним
                    нежно говоришь).

О нет!
          Фиглярствовать невмочь!
Бессонная
                  промчалась ночь,
Последняя,
                  когда, куря
И самого себя коря,
Я даже чуть
                    не разрыдался
И всё прокручивать
                                  пытался
Промчавшиеся
                          девять лет.
Но так и не возник ответ
На распроклятое "зачем?!".
Последний день –
                              без острых тем,
Без истерических дебатов.
И вот уже пришли ребята,
Служаки местного "Сохнута",
И с ходу, поработав круто,
В автобус
                загрузили всех.

Тут разрыдалась
                             как на грех
Моя былая
                  половина,
А я прижал покрепче
                                    сына,
Сим наслаждаясь 
                              без помех...

Но вот и стоп!
                        Аэропорт!
Их увели,
                а я остался.
Через стекло
                      узреть пытался
Бардак таможенный.
                                   О чёрт!
Не повезло ей, очевидно:
Сквозь бок аквариумный
                                          видно,
Как открывает рот беззвучно,
Как достаёт собственноручно
Свой развороченный багаж,
Как мечется мальчонка наш
По взбудораженному залу, –
И боль-тоска,
                       подобно жалу
(Где прежний юмор,
                                 где кураж?),
Мою 
         прокалывает грудь.
Теперь уж поздно!
                                Не вернуть!

Судьба,
             как злая обезьяна,
В год обезьяний
                            окаянно
Себя со мною повела
И сына, вырвав, унесла,
Хвост показав
                       отцовским планам.

...Что за проблема
                                с чемоданом?
Похоже, 
              сильный перевес?
Да Бог с ним,
                      не впадайте в стресс,
Я заберу баул обратно
(Хоть было б 
                      более приятно
Не вещи – 
                  сына получить).

Чем эту рану залечить? –
Пока не ведаю, не знаю.

В стекло стуча, обозначаю,
Что я ещё покуда здесь,
Что у меня надежда есть
На переписку иль звонок.

Всё! Повели! 
                      Прощай, сынок!
Прощай, тигрёнок, 
                                и прости!

...Куда осталось мне идти? –
Лишь только 
                      к Баринскому Руде.
Ведь он – поэт, 
                         и не осудит,
Коль завалюсь под утро в дом.



...Рудольф
                    бутылку с коньяком
Открыл.
              Мы выпили вначале,
Излив
          последние печали.
Потом он
                голосом глухим
Читал мне
                  чудные стихи,
А утречком,
                    набравшись сил,
Сам на автобус проводил.

И вот на нём,
                      международном,
Набитом "челноками"
                                      плотно,
Тяжёлом,
                душном и скрипучем,
Но, к счастью,
                         всё ещё могучем,
Я, проклиная
                      Обезьяну,
И засыпая
                  (то ли спьяну,
То ль от тоски
                         опустошенья),
Проделав
                долгие круженья,
Нелепо въехал –
                            ночь тиха –
В год
         удалого Петуха.

28–31 декабря 1992 г.
 







































С Гургеном незадолго до его отъезда на Землю Обетованную.
Бишкек. 1991 г.







































Примерно в то же время и в том же направлении уехали мои племянники.
Бишкек. 1991 г.







































А в феврале 1996 года пришлось провожать туда и Наиру, стремившуюся к  семье. Позже она посвятит этому сложному периоду своей жизни поэтическую книгу "Мой театр". 
Бишкек. 1996 г.

Никого из родных не осталось и в Харькове. Первым мигрантом из харьковчан стал мой младший двоюродный брат Витя Зарецкий, переехавший в США ещё до распада Союза.
Там он мужественно прошёл через все испытания, переквалифицировался из инженера в техника по радиоизотопной диагностике (к медицине его давно тянуло), неплохо обжился в Бруклине и вырастил дочь Алю (она на заднем плане).





















К моменту моей поездки в США (август 1993 г.), куда я был приглашён по гостевой визе выступить с концертом, Виктор выглядел уже достаточно респектабельным и уверенным. 


Через несколько лет в Нью-Йорк по его настоянию перебрались все остальные.


















Родители: Ефим Исаакович и Серафима Иосифовна.



















Старший брат Саша с семьёй.
Неподалёку, в Филадельфии, обосновались Борис Маркович Брук и его дочь Марина с домочадцами.
А вот, рядом с Фимой, ещё одна мигрантка – моя любимая тётя Рода, полвека прожившая в Ленинграде. В её коммуналке на Невском я обычно останавливался, приезжая в Питер. 
Рода Львовна (здесь ей уже за девяносто) – уникальная женщина! Учитель вокала, она ставила голоса многим певцам и певицам, в том числе юной Людмиле Сенчиной, близко знала композитора Андрея Петрова ("Ах, Андрюшенька!"), дирижёра Юрия Темирканова ("Ах, Юрочка!")... 
И вообще, плохих людей для неё, по-моему, не существует.
















Дети братьев выглядят уже и вовсе стопроцентными американцами.
А сколько близких друзей находятся теперь за Атлантикой! Сандлеры, Нейманы, Якиры – это только из числа бишкекчан. Барды Миша Володин, Лёня Духовный, Гала Богдановская, Гриша Дикштейн...
Писатели... Учёные... Врачи... Спортсмены... Пусть они будут счастливы!
 
ВОСЛЕД  ДРУЗЬЯМ

Журналисту Валерию Сандлеру, поэту Михаилу Михайловичу Ронкину, врачу Татьяне Минеевой и десяткам других бывших кыргызстанцев посвящается

Эпоха плитой многотонной
На грудь навалилась с утра...
Из книжки своей телефонной
Вычёркиваю номера.
Какие приятели были! – 
Ещё с институтских времён.
И нет уже стольких фамилий!
И нет уже стольких имён!

Разлукам не свойственна мера,
А век наш на горькое лих.
Куда ты уехал, Валера?!
Куда вы умчались, Мих. Мих.?!
По разным рассыпались странам,
Киргизские горы любя.
И ты, россиянка Татьяна,
Нашла ли на Волге себя?

Душа расставаться устала.
Такие, ребята, дела...
Как время нас всех разметало!
Как резко судьба развела!
Следя за газетами зорко,
Вскрываю заморский пакет:
Открытка пришла из Нью-Йорка,
Из Хайфы донёсся привет...

Слова их просты и нелживы
(Что всякую чушь-то молоть!):
"Добрались... доехали... живы..."
Храни улетевших, Господь!
А звёзды за окнами – те же,
И ветер, как в детстве, звенит.
А вести всё реже и реже,
А сердце саднит и саднит...

Апрель 1993 г.
* * *

Концерты, 
                  поклонники,
                                       "браво-брависсимо!" –
С годами я к ним
                             наконец поостыл.
Хочу одного:
                      стать от всех независимым
Да в жизни иметь
                             хоть какой-нибудь тыл.

1993 г.

* * *

Ни в стаде,
              ни в своре,
                             ни в стае
Я не был и быть не желал.
Хоть жизнь
               далеко не святая,
Сам 
    собственный путь
                             выбирал.
И с горки срывался,
                               и в гору
Карабкался,
                 что было сил...
Ни стадо,
              ни стаю,
                            ни свору
Вовек ни о чём не просил.
И нынче,
              в период распада,
Когда между всеми грызня,
Ни в стаю,
              ни в свору,
                            ни в стадо
Никто
         не затащит
                           меня!

1993 г.
 



* * *

Наша дружба такая странная...
Извини, что немного пьяная
У меня от тебя
                          башка,
Что пытаюсь исподтишка
Уловить,
               и понять,
                              и выведать...
Многовато, должно быть, выпито,
Да, наверно, опять не впрок.
Ладно, ладно,
                       даю зарок
Не вторгаться
                         в твоё супружество
И найти в себе
                         каплю мужества
Подписаться,
                      что мы – друзья.
Понимаю: дитя, семья,
Долг и прочее... –
                                понимаю.
И "пластинку",
                         шутя, сменяю,
Неуместную
                     страсть тая.

Наша дружба такая странная...
Ты не бойся меня, желанная, –
Я раёк
           не встревожу ваш.
Буду другом,
                      слегка – учителем,
Пусть не ангелом,
                              но хранителем,
Если прочее всё –
                                мираж.

1992 г.
 
* * *

Ты недаром рождена
                                    Девой!
Кровь давно
                    во мне бурлит лавой!
Вижу шрамик
                       на твоей
                                      левой
И колечко –
                     на твоей
                                   правой.
Я б рискнул
                    поцеловать
                                       шрамик,
Да боюсь
                оставить шрам
                                         глубже.
Не могу
              тебя толкать
                                    к драме –
Не настолько я,
                          поверь,
                                       глуп же.
Ты недаром рождена
                                    Девой!
Надо мною –
                      Скорпион страстный...
Не противник я
                          любви левой,
Но она не для тебя –
                                    ясно.
Робко
         левую твою
                             гладя,
Поневоле вниз 
                         глаза пялю
И, на правую твою
                                глядя,
Самого себя
                     смешком жалю.

1992 г.
* * *

Простите
                мне этот невольный порыв!
Простите
                 за то, что пока ещё жив
Романтики 
                   дух бесполезный,
За то,
          что желаю любить и жалеть,
За то,
         что никак не могу постареть
В наш век 
                  примитивно-железный.

Простите,
                 что холодно было тогда,
А я
      променад Вам устроил, балда! –
И Вы, дорогая, продрогли.
Выслушивал что-то
                                 про мужа и дочь,
Пытался понять
                           и хоть чем-то помочь.
Теперь уж не знаю – помог ли?

Простите,
                что кашлял порой и курил,
Простите,
                что вовсе не то говорил,
Не то и не так, дурачина!
А лучше бы прямо,
                               без вычурных фраз:
"Мне с Вами так славно!
                                   Мне худо без Вас!
Ведь я, извините, мужчина".

Простите,
                что главного Вам не сказал,
Простите,
                что зря пустословьем терзал –
До темени зябкой, 
                              до дрожи.
Теперь вот
                  и сам над собой хохочу,
Теперь вот
                  стихи запоздало строчу,
Хоть это ничем не поможет.

Простите меня
                         за минувший мой брак,
За Ваши
              мученья над кипой бумаг,
За Вашу 
               замотанность 
                                      в быте,
За жизнь
              в разворованной, нищей стране,
За то,
         что Вы раньше
                                  не встретились мне, –
Простите,
                 простите,
                                простите!

1992 г.



* * *

Пойми́ ж ты,
                     пока не поздно:
Любовь
             не должна быть
                                        постной!
Коль нет в ней
                         ни крошки перца,
Застой
            наступает
                             сердца.

1992 г.
 

* * *

Довольно нам 
                 дружбу крепить! –
Тут случай особый.
Попробуй 
                 меня полюбить!
Попробуй, попробуй.

У всех нынче 
                     трудные дни,
Ночами не спится...
Но ты попытайся, 
                              рискни
Немного влюбиться!

Ах, видно, 
                 я стар для тебя?
Скажи... – не обидишь.
Так дай прикоснуться
                                      любя!
А там уж увидишь...

Дай повод 
                 обрушиться всей
Любовью поэта,
Пока твой игрок 
                           Одиссей
На краешке света.

А если желаешь 
                           прослыть
Святой Пенелопой,
Попробуй 
                 меня позабыть.
Попробуй, попробуй...

1992 г.



* * *

Каждая встреча –
                              взаиморазведка:
Жизнь вспоминаю,
                                пою и курю...
Ты замечательно
                            слушаешь, детка,
Как замечательно
                              я говорю.

Речь моя
               сбивчива и тороплива,
Всё понамешано:
                              юмор и боль.
Как удивительно
                            ты терпелива!
Из уважения
                      к возрасту, что ль?

Впрочем, какое
                          значенье имеет:
То́ ли болтаю,
                       туда ли бреду?
Если простое
                       присутствие греет,
Повод подстрою
                            и тему найду –
С ходу, любую –
                            от песен до Канта:
Книжки,
              дела,
                      перестройка,
                                            застой...

А в голове
                  лишь одна доминанта:
Где-нибудь взять
                              да обняться с тобой!..

1992 г.
* * *

Не время 
                для пылких эмоций! –
На том себя часто ловлю.
Всё валится, 
                     рушится, 
                                    рвётся,
А я говорю Вам: "Люблю!"

А я ни за что 
                     не волнуюсь,
Хоть всяких проблем до черта́.
Я Вами 
            бесстыдно любуюсь! –
И мне не страшна нищета,

И все неурядицы года
Теперь для меня – пустяки,
И в мыслях – такая свобода,
И в сердце – ни капли тоски!

Про холод забыл и простуду,
Обласканный тёплым лучом.
Покуда Вы рядышком, буду
Я самым большим богачом;

Покуда я слышу Ваш голос
И тайные муки терплю,
Немолод и заново холост,
Твердить не устану: "Люблю!"

"Люблю!" – 
                      не пугайтесь с порога.
"Люблю!" – 
                      повторяю, как псих.
"Люблю!" – 
                      это слово в два слога
Ничем 
            не опасней 
                               других.

1992 г.
* * *

Твоя фамилия девичья,
Как я узнал недавно, – птичья.
Да и в самом твоём обличье
Есть, дорогая, нечто птичье.
Твой взгляд по-галочьи пуглив,
По-галочьи задирист хвостик.

А я и груб, и тороплив.
Но – залети, как прежде,
                                          в гости
Ко мне,
              хотя б на полчаса!
Клянусь:
                 ни пёрышка не трону!
Ведь я же
                белая ворона,
А не коварная лиса,
Вернее, ворон,
                         а не лис.
Я сам себе
                  судьбу накаркал
И от неё
               не жду подарка,
Меж небом
                    и землёй завис.

Да, у тебя
                 своё гнездо –
Там теплота,
                     уют, порядок.
А страсть моя –
                           несёт раздор.
Но – обещаю:
                       буду краток
По части чувств,
                           по части слов,
Не стану полонять силками
И даже... нежными стихами.
Ей-Богу, я – не птицелов.

1992 г.
* * *

Всё понимаю:
                        нам вместе не жить!
Против и факты, и фактики.
Может быть,
                      наших детей поженить,
Чтоб породниться на практике?

Есть у меня
                     удивительный сын –
В девок влюбляется пламенно!
Ну а твоей озорнице
                                   красы
Не занимать – это мамино.

Он и она –
                  однолетки почти,
Учатся в школах старательно.
Но доведётся им –
                                чуть погоди –
Взрослыми стать обязательно.

Вдруг они оба,
                        как Неле и Тиль,
Влюбятся (в силу оказии!),
Хоть моего
                   увезли в Израи́ль,
Ну а твоя – ещё в Азии.

Если так сбудется,
                                произойдёт
(Жизнь, говорят, штука длинная),
Если вдруг случай счастливый
                                             сведёт
Эти два сердца в единое,
Ты их, пожалуйста,
                                 благослови!
(Дай же мне слово заранее.)
Может быть, ангелы
                                  нашей любви
К ним отнесутся
                            гуманнее...

Декабрь 1992 г.

* * *

Вот теперь,
              когда всё, наконец, позади:
Гул застолья,
                   и тосты, 
                              и песни, 
                                        и речи, –
Боль проклятая
             вновь взбунтовалась в груди:
Без тебя мне не жить!
                     Весь мой мир искалечен,
Четвертован,
                и ра́спят,
                          и подло сожжён.
От героя осталась
                              одна оболочка.
Молодец, что ушла! –
                           ни к чему проволо́чка.
Я не стану храбриться,
                                 как юный пижон,
Мне терять уже нечего,
                                       раз уж тебя
Потерял – не желая,
                              упорствуя тщетно.
Пусть беда – на виду,
                      пусть кому-то заметна,
Это право моё –
                        удалиться, скорбя,
И, "гуд бай" не сказав,
                         раствориться во тьме,
И, послав всех к чертям,
                    не вернуться к застолью,
И, упрямые рифмы
                             слагая в уме,
С глазу на глаз остаться
                          с безудержной болью.

Декабрь 1992 г.


 
* * *

Обычно
            осенью влюблялся
                                           иль весной...
А тут вдруг
                   чувства накатили
                                                 с январём:
Разговорился
                       с чьей-то юною женой –
И замело меня,
                          и вот уже вдвоём
Мы в зимней страсти
                                    погружаемся сугроб.
Ну что ж, согреемся –
                                      огня не занимать!
Пущу я сердце утомлённое
                                              в галоп –
С такой наперсницей
                                  не принято дремать!
Глаза её
              обволокли голубизной,
В них столько искорок,
                                       что я почти ослеп.
Но интересно:
                        не растает ли весной
Роман-сугроб,
                       который в общем-то нелеп?..

Январь 1993 г.
 


* * *

Очередная ложь?
Очередная блажь?
Когда-нибудь – уйдёшь?
Когда-нибудь – предашь?
А может быть, я сам
Всё это предрешу:
И брошу, и предам –
На миг опережу?

Январь 1993 г.




* * *

Дорогая,
             обойдёмся без стихов!
Дорогая,
              ну зачем тебе они,
Эти зыбкие
                   узоры
                             нежных слов?
Обойдёмся, дорогая,
                                    извини!
Лучше "Вести" вот
                                 послушаем с полей,
Ну а песни
                   пусть живут своей судьбой.
Ты не первая,
                       кому они милей,
Чем слагатель их,
                              придуманный тобой...

Январь 1993 г.




ГАДАНИЕ

Колясь усами,
Я жил с Весами
И был не весел –
О лучшей грезил.

Потом резонно
На Скорпиона
Стал делать ставку –
Попал в удавку.

Теперь на Овна
Дышу неровно,
Надеясь: Овен
Не жаждет крови.

И всё ж тревожно:
Вдруг образ – ложный?
(Упрям барашек –
Характер тяжек.)

А если – к буре,
И так случится:
В овечьей шкуре
Лежит волчица?

Неужто с теми
Сомкнётся вровень
(Лишь дайте время!)
Мой нежный Овен?!

Что ж, жизнь покажет...
Гадать – пустое.
...Я нежно глажу
Руно златое.

Февраль 1993 г.


* * *

Зря себя сомненьями
                                   травмирую?
Зря финал печальный
                                    программирую? –
Нет, моя внезапная,
                                 не зря.
Это ты, 
            устраивая проводы,
Каждый раз, штришком,
                                    даёшь мне поводы
Думать
            о концовке января.

Ощущаю:
                   ночью ты горячая.
Но душа моя,
                      излишне зрячая,
Чувствует под утро
                                 холодок.
И, страшась
                    прощального объятия,
Принимает
                   как противоядие
Горького неверия
                              глоток.

Февраль 1993 г.



В  ЭТОМ  ХАО́СЕ...

В этом хаосе,
В этом сумбуре
Самое время
Думать о шкуре;
Самое время
Глупости бросить
В этом сумбуре,
В этом хаосе!

В этом сумбуре,
В этом бедламе
Где уж мечтать
О пленительной Даме?!
Где уж за Птицей
Синей гоняться?!
Где уж молиться
И преклоняться?!

В этом бедламе,
В этом раздоре
Правят сердцами
Злоба и горе;
Глухо – как в яме,
Зябко и зыбко.
Только твоя мне 
Светит улыбка!

В этом раздоре,
В этом раздрае
Мы с тобой между
Адом и Раем,
Глядя на вьюги
(О безмятежность!),
Ищем друг в друге
Жаркую нежность.

Ищем да ищем
(К дьяволу святость!)
Жгучую близость,
Грешную радость.
По телефонным 
Линиям грубым
Тянем друг к другу
Пальцы и губы.

И каждый вечер,
Как наркоманы,
Молим о встрече
Вечножеланной.

Только об этом
Бога и просим
В мрачном сумбуре,
В хищном хао́се!

Март–апрель 1993 г.

ПУСТЬ  ГОВОРЯТ

Пусть говорят, что ты не та,
Что есть поярче красота,
И тоньше ум, и гибче стать... – 
Я не хочу 
                тебя терять!

Пусть голосят, что это – блажь,
Так, романтический мираж,
Что глупо чувствам доверять... – 
Я не хочу 
                тебя терять!

Пусть обо мне заводят речь,
Что не рождён ценить, беречь,
Что нам не светит благодать... –
Я не хочу 
                тебя терять!

Пусть разнесут про нас слушок,
Что я – твой временный дружок,
Что всё разрушится опять... – 
Я не хочу
               тебя терять!

Пусть говорят! – мне жалко их.
Шалею от зрачков твоих:
Как пёс, ловлю губами прядь... – 
Я не хочу
                тебя терять!

Что завтра ждёт – не знаю сам.
Но, обратясь к твоим глазам,
В одном сейчас не стану врать:
Я не хочу
               тебя терять!

1993 г.
* * *

Ты жила в туманном сне
И ждала, наверно, 
                               Принца
С полной сумкою 
                              гостинцев,
На роскошнейшем коне.

А пришёл к тебе Король,
Битый, тёртый 
                          и усталый,
Тот, кому 
                 и не пристала
Принца праздничная роль.

У него ни царства нет,
Ни коня – 
                   один лишь посох;
Прошлый путь его – 
                               не в розах,
Впереди не брезжит свет.

Да и болен он ещё
Той последнею 
                         любовью,
Что теряют 
                    только с кровью,
Вены взрезав под плащом.

От подобных королей
Жди да жди 
                     любой напасти:
И порывов 
                  нежной страсти,
И безжалостных плетей.

Так что вычисли умом,
Белошвейка 
                     из провинций,
То ли ждать и дальше 
                                     Принца?
То ль связаться с Королём?..

Май 1993 г.
 
* * *

Душа, 
          ты снова поспешила
Поверить 
                в светлое начало!
Но ложь 
              тебя опустошила,
Хотя и сладко 
                        прозвучала.
Один штришок, 
                          обмолвка, фраза...
(Чего, казалось бы, 
                                бояться?!) –
И всё нелепым 
                         стало разом,
И – дико хочется 
                             смеяться!

Май 1993 г.


* * *

Спасибо
              за ласку, за нежность,
За чушь,
              что шептали во тьме!
Но каждая ваша
                            небрежность –
Пробоина
                 в хрупкой корме
Изменчивой лодочки
                                    чувства.
(Уж трижды
                     дала она течь!)
И вряд ли нам хватит
                                     искусства
Её
    от штормов уберечь...

1993 г.
 
* * *

Привык глядеть,
                            как маскируешь
Морщинку
                   лёгкою пыльцой.
Привык глядеть,
                           как ты рисуешь
Великосветское 
                            лицо,
Кладёшь мазки,
                           подводишь глазки...
(Пускай шалеют
                             мужики!)
А я люблю тебя
                            без краски –
Да так,
            что ночи коротки!

Апрель 1993 г.


* * *

Не богиня,
                  не красавица
(Хоть и жаждешь
                             ей казаться),
Ты чертовски любишь
                                       нравиться,
Покорять
                 и покоряться.
Вот надолго ль? –
                               тема спорная.
(Не прервать ли
                           наш романчик?)
Только внешне
                          ты покорная,
А внутри –
                   гудит вулканчик...

Апрель 1993 г.

* * *

В бетон гордыни
                            замурован,
Слов ощущаю
                        бесполезность.
Считай, что я
                       командирован
В страну такую –
                              Неизвестность,
Откуда ни звонков,
                                ни писем,
Куда рукой
                   не дотянуться.
И только 
               от тебя
                             зависит,
Смогу (и скоро ли)
                              вернуться.

Апрель 1993 г.


* * *

Заглушив волнение любовное,
Так скажу
                 (в лицо, а не в затылок):
Отношенье к вам отныне ровное –
Ни бугров,
                  ни рытвин, ни развилок.
И по этой, гладко утрамбованной,
Мостовой
                линейного движенья
Въедем мы в тупик замаскированный
Отчужденья,
                     скуки и забвенья.

Апрель 1993 г.
 
* * *

Да ладно,
               какие претензии?!
Ведь рядом с тобой
                                  не кретин.
Всё ближе и ближе я
                                    к пенсии,
Тебе ж
            только тридцать один.

Нужны мне
                    очков полукружия,
И тапки,
              и юмор ночной.
Твоё ж
            запасное оружие:
"Вы первым
                     помчались за мной!"

Естественно, первым,
                                     лукавая!
Последним мне быть –
                                        ни к чему.
Рука моя
                (левая? правая?)
Тебя потянула
                         во тьму,

А дальше... –
                       не будем рассказывать,
Какой разгорелся 
                              костёр!
Не будем друг другу
                                   доказывать,
Кто жертва,
                    а кто – живодёр.

Все женщины –
                           птицы наивные,
Которых мы ловим
                                 в силки, –
Активные
                 и примитивные,
Тупые, до слёз,
                          мужики.

Я, видимо,
                 не исключение,
Хоть издавна
                      знаю о том,
Что наше
                мужское влечение
Подхлёстнуто
                        птичьим хвостом.

Ты свой
              распушила намеренно –
За что и спасибо
                            тебе!
Таких ситуаций
                           немеряно
В моей
            холостяцкой судьбе.

Поэтому спрячь,
                            моя ласточка,
Зазубренный свой
                              аргумент.
Позволь расценить его,
                                       лапочка,
Как самый большой
                                  комплимент.

Не делай из радости
                                  горюшка,
Не вкладывай камень
                                    в пращу.
Я первым припал
                              к твоим пёрышкам –
И первым 
                 тебя отпущу.

Май 1993 г.
* * *

Всё закончилось.
                            Скажи: "А́мен!" –
И сними с моей души
                                    камень.
Возвращайся поскорей
                                       к мужу –
Заживёте вы
                      душа в душу.

Ну а я не из рабов
                              родом!
Ну а я пойду
                     своим ходом,
И волшебный отыщу
                                   камень,
И за всё тебя прощу.
                                   Амен!

Май 1993 г.

* * *

Что говорить! –
                          расстались мы красиво.
Уехала –
               ни строчки, ни звонка.
Твоё молчанье
                         столь красноречиво,
Что кажется –
                        прошли уже века,
Века,
         а не злосчастные недели,
Столетья,
                а не сгинувшие дни.
Надежды отзвенели,
                                  отлетели,
И ты меня теперь уж
                                   не вини!

Октябрь 1993 г.
 
* * *

Тесней – куда уже!
Но ощущаю сердцем,
Как бы со стороны
Смотря на нас двоих:
У каждого в душе
Есть потайные дверцы,
Куда заказан путь
Любому из живых.

И если я иль ты
Осмелимся их тронуть,
И если ты иль я
Войти туда рискнём,
То ласточка мечты
Нахохлится вороной
И ревности змея
Наш облюбует дом.

Октябрь–ноябрь 1994 г.

* * *

Ну хватит!
                 Брось, не угрожай,
Что быстро
                   кто-нибудь найдётся...
Конечно,
              снять свой урожай
Ты сможешь –
                         но спокойно бьётся
Мой умудрённый миокард,
Не отзываясь на угрозы.
В его колоде столько карт,
Что не страшны метаморфозы.

Хоть завтра можешь ускакать –
Ещё и сам подставлю стремя.
Но на судьбу мою, на время,
На жизнь – не вздумай посягать!

1994 г.
 
* * *

Полушеф, полулюбовник,
Я кусаюсь, как шиповник.
Полупаж, полужена,
Ты внутри раздражена.

Так, глаза потупив долу,
И живём мы: полу-полу –
Между прочим, 
                           между делом,
Стать боясь 
                    единым целым.

1994 г.

* * *

Молчу,
            щадя твою ранимость.
Но ты
          в свою незаменимость
Уверовала
                  слишком резво.
А потому
                я должен трезво
Предвидеть,
                     что когда-нибудь
Придётся мне
                        тебя встряхнуть
И, развернув
                      лицом к стене,
Оставить
                в гулкой тишине
С реальностью
                         наедине...

1994 г.

* * *

Если страсть
                      даёт вдруг трещину
И ломается, скрипя,
Не спеши 
                 винить ты женщину,
А начни
               свой суд с себя.

Значит, снова
                         романтически 
Горн сердечный
                            распалил,
Значит, снова
                        поэтически
Серебро 
              перекалил

И, в порыве
                     увлечения,
Не учёл
             одну деталь:
Что чрезмерного
                            каления
Не выносит
                     даже сталь,

Что старания
                       поспешные
Лишь ускорят
                        грёз конец –
В гарь изыдут
                     чувства нежные.
Так что, 
               "счастия кузнец",
Если страсть
               даёт вдруг трещину
И крошится,
                     словно мел,
Не спеши
            винить ты женщину:
Сам как мастер –
                              неумел.

1994 г.
 














Как ни странно, именно в эти смутные времена произошёл очередной всплеск моей сценарно-режиссёрской деятельности. В 1992 году мы провели в Бишкеке I Центральноазиатский конкурс-фестиваль команд КВН на тему "Восток – дело тонкое...".
В жюри фестиваля (слева направо) писатель Мар Байджиев, доктор филологии, известный острослов Салиджан Джигитов, кавээнщики 60-х Евгений Ерёмин и Давид Нейман. К сожалению, за кадром остался замечательный кинорежиссёр Толомуш Океев.
















С кавээнщиками 90-х. В первом ряду члены жюри: историк Борис Помаскин, кинорежиссёр Евгений Котлов. Справа от меня Женя Акопян – президент Клуба весёлых и находчивых Кыргызстана.
В 1993 году профессор Чинара Жакыпова, бывшая тогда министром образования республики, обратилась ко мне с просьбой помочь в разработке концепции и сценария первого Президентского студенческого бала. В то время образ Аскара Акаева прочно ассоциировался с демократическими ценностями. Было приятно поработать пером на имидж страны и её главы. Сценарий – в юмористическом ключе – родился за пару ночей, а его постановку осуществила моя сестра Наира.















На снимке: с делегацией КГИФК после завершения первого Президентского бала. 1993 г.














С тех пор предновогодние встречи Президента со студенчеством стали традицией, а мы с сестрой проработали в данном жанре до 1997 года, пока не убедились в том, что власть предпочитает слышать в свой адрес только одни комплименты.


















По инициативе же Чинары Жакыповой меня в 1993 году перевели из КГИФК на должность проректора Международного Университета Кыргызстана – нового вуза, проект которого был предложен профессором Асылбеком Айдаралиевым, ныне академиком и президентом этого учебного заведения.
МУК – извините за каламбур – рождался в муках, но абитуриенты первого набора были просто чудесными! Они блестяще справились со сценарием праздника посвящения в студенты и даже сподвигли меня выйти вместе с ними на сцену.
За год "маленький МУК" ухитрился встать на ноги. Одно не устраивало: не было там медико-биологической ниши. Поэтому вскоре мне пришлось по душе заманчивое предложение ректора Кыргызско-Российского Славянского университета В.И. Нифадьева создать в КРСУ медицинский факультет.

Перейдя в Славянский, я поначалу сочетал должность декана с обязанностями проректора по культурной работе вуза.

















На снимке: праздник посвящения в студенты Славянского университета. 
Осень 1994 г.



















Первая сценическая визитная карточка юного медицинского факультета КРСУ. 
1994 г.


















В КРСУ же зародился студенческий фестиваль "Звёздный час", который теперь проводится ежегодно.
На снимке: так весело, что даже деканы готовы пуститься в пляс! И ректор (у правого микрофона) вполне разделяет подобные чувства. 

















Идея общегородского молодёжного праздника "Салам, студент!" была удачно реализована на сцене республиканского Дворца спорта при поддержке тогдашнего мэра столицы Бориса Силаева. Ноябрь 1996 г.















Особенно много подобных мероприятий пришлось на 1996 год, провозглашённый в Кыргызстане Годом образования.
Молодёжный форум на Иссык-Куле. Июнь 1996 г.
















Сколько праздников, фестивалей, различных шоу провели мы тогда вместе с сестрой – трудно сосчитать! Но – радость нельзя дарить по принуждению, в порядке обязаловки. И весной 1997 года я круто отошёл от культурно-просветительских задач, целиком сосредоточившись на делах медфакультета и вспомнив наконец-то о серьёзном поэтическом творчестве.
 
НАБИРАЯ  ОЧКИ

На лбу – морщины-полосы,
Былая прыть угасла,
Расчёска входит в волосы,
Как нож столовый в масло.

Всё глуше искушения,
Всё реже роль играю;
Теперь по части зрения
Очки я набираю.

Они мне стиль философа
Придали,
                вид учёный.
И цвет у них – не розовый,
Но и отнюдь
                      не чёрный –
Обычные, нормальные,
Для слабнущего зренья,
А главное – реальные,
Без преувеличенья.

Август 1996 г.

* * *

Не всё о’кей – одно лишь хорошо:
Что я, прожив полвека 
                                       не в пустыне,
Легко сквозь трубы медные прошёл,
Не заразившись 
                          вирусом гордыни;
Напротив, уяснил с теченьем дней,
Что до́лжно избегать 
                                   пустой рисовки,
Что самоуважение – важней,
Чем фанатизм 
                        восторженной 
                                                 тусовки.

Август 1996 г.
 
ДЕКАНСКИЙ  РЕЙТИНГ,
или  Пик  популярности

Это что ж такое, люди,
В моей жизни происходит?!
День-деньской 
                        ко мне визиты
Да трезвонит телефон;
Те, кого сто лет не видел,
С кем и вовсе не встречался,
Вдруг к моей персоне скромной
Проявляют интерес:

"Как живёте? Как здоровье?
Не пора ли повидаться?
Может, в гости к нам зайдёте
Или съездим на пикник?
Нет?.. А в сауну хотите?
В новый комплекс "Эльдорадо"?
Не желаете?.. Понятно,
Человек вы занятой.
Ну а ежели нам с вами
Как-то всё же пересечься,
Как-то всё же повстречаться
Хоть на несколько минут?!
Можно к вам домой подъехать
Или завтра на работу?
Говорят, вы без машины – 
Так могу прислать свою..."

Вот какая популярность!
Вот как я народу нужен!
Отчего ж моё здоровье
Раз в году волнует всех?

Я ж не Ельцин, не Акаев,
Не кумир большой эстрады,
И уж ясно, что не спонсор,
Не всесильный бизнесмен.

Почему ж в начале лета
Вдруг взвивается мой рейтинг,
Хоть в политиков тридцатку
Я, поверьте, не вхожу?

Оттого всё это, братцы,
Как нетрудно догадаться,
Что у тысяч добрых граждан
"Абитура" подросла.

Июнь 1996 г.

* * *

По натуре не бездельник,
Я больших не видел денег,
Злата не скопил.
А зачем? – на хлеб хватает,
И маршрутка выручает,
Где б себе ни жил.

У меня 
           да друга Женьки
Не водились сроду 
                                 деньги
Лишние – 
                  и пусть!
Слава Богу, 
                   не бомжуем.
И никто не стал буржуем,
Помня наизусть
Мефистофельские речи:
Постсоветский человечек,
Кем бы он ни стал,
Не имея 
              (видно это!)
Стойкого 
                иммунитета, –
Гибнет за металл.

Июль 1996 г.
 
* * *

Известно изречение,
Знаком сей постулат:
Благие намерения
Всегда приводят в Ад.
Чти истины старинные,
Однако не считай,
Что замыслы змеиные
Попасть помогут в Рай.

Август 1996 г.

* * *

Предательство и преданность –
                                                       два слова,
По тайной сути,
                          однокоренных.
В который раз
                         задумываюсь снова
О бренности
                      иллюзий вековых...

Ошибка в друге –
                             тягостнее бреда!
Казалось бы,
                     он так – глаза в глаза –
Тебе был предан.
                            А теперь ты – предан,
И багровеет
                     шрама полоса.

Зато в глазах 
                       развеется  туманность,
А с плеч спадёт
                          романтики балласт,
И ты поймешь,
                         что преданность – не данность:
Кто рабски предан –
                                    первым и предаст.

Август 1996 г.
ПОЗДНЕЕ  ПРОЗРЕНИЕ

Философски скребя
                                   лысоватое темя,
Начинаю, пожалуй,
                                 слегка прозревать:
Почему я всё время
                                  встречался не с теми?
Почему приходилось
                                     оковы срывать?..
Были разными лица,
                                   и очи, и ноги,
С кем-то осенью знался,
                                         а с кем-то весной,
Но со временем понял,
                                       что в поисках многих
Я всегда возвращался
                                     всё к той же, одной –
Одинокой, печальной,
                                      порой сиротливой,
Неприкаянной, слабой,
                                       припавшей ко мне.
И хотелось ту спутницу
                                        сделать счастливой,
Чтоб себе показаться
                                    героем вдвойне.
Только быстро кончалось
                                            моё донкихотство,
И от собственной блажи
                                          бесился я весь,
Потому что из слабости,
                                          слёз и сиротства
Вырастали ревнивость,
                                       строптивость и спесь.
И опять приходилось
                                    срываться, метаться,
И опять повторять
                               тот же замкнутый круг.
Так что нечего мне
                                 на судьбу обижаться,
Как и незачем злиться
                                      на бывших подруг.

1996 г.
* * *

Мне раздавать себя –
                                    не в труд.
Мне расточать себя –
                                     не сложно.
Но не терплю,
                        когда берут
За горло, внаглую,
                                безбожно!
Когда своё – и только! –
                                          гнут,
Ни меры,
                ни границ не чуя.
Мне раздавать себя –
                                     не в труд,
Лишь если сам
                         того
                                 хочу я.

1996 г.

* * *

С темпераментом сатира,
Склонный душу обнажать,
Ни одной из женщин мира
Я не смог принадлежать.
Тяга к новому в поэте –
Корень всех семейных драм.
Потому, должно быть, дети
От меня – у разных дам.

1996 г.

* * *

Если спросит небесный меня Судия,
Отчего изменял стольким женщинам я,
То одно лишь отвечу на Страшном суде:
Что любовь погибает в застойной воде.

1997 г.
* * *

Артурчику

Мальчик,
                родившийся
                                     в год високосный,
В год беспокойный,
                                 угрюмый, морозный,
В год бесполезно-пустой
                                           болтовни,
Выборов грязных,
                               чеченской резни,

Мальчик мой младший,
                            февральский, нежданный,
Звёздочкой павший
                                  и тайно желанный,
Дай тебе Боже
                         чертами лица
Слишком похожим
                                 не быть на отца.
Дай тебе Отче
                         во всём состояться,
Не превратившись
                                в пустого паяца
И не участвуя
                        в играх людей.

Чтоб ни один шарлатан,
                                        прохиндей
Не измывался, сынок,
                                     над тобою!
Чтоб не пришлось
                               подменять суетою
Дело!
         Чтоб кайф доставляла работа!
Знаешь,
             безрадостно слыть Дон Кихотом,
Вечно сражавшимся
                                   не с ветряками,
А с проходимцами
                                и дураками –
Ради того лишь,
                           чтоб в душу не лезли,
Чтобы Никчёмность
                                   в начальственном кресле
То, что ты строишь,
                                 не смела крушить.
Дай тебе Светлый
                               свободнее жить,
Ярче раскрыться,
                              не кланяясь хамам,
Рыцарем быть
                        в отношении к Дамам,
Выстроить жизнь
                              по своей режиссуре
И не достаться
                         какой-нибудь дуре.

Дай тебе силы
                         Создатель небесный
В трудный момент
                                удержаться над бездной,
Крепкие крылья
                            скорей обрести,
Душу свою
                   от разлада спасти,
Стать и мудрее меня
                                   и счастливей,
Много америк открыть
                                       и боливий
И от себя самого
                            не устать.

Ну а пока –
                     сладко есть,
                                          крепко спать
Да оставаться
                       всегда молодцом,
Не разлучаясь вовеки
                                     с отцом.

Февраль–март 1996 г.

 
















Артик, родившийся в год високосный. Ещё одним левшой на свете стало больше!
Первые аккорды: генетическая отягощённость или просто детское любопытство?    1999 г.










"Вождю краснокожих" 5 лет.

















































Вот и познакомились!
Израильтянин Гурген и кыргызстанец Артур 
на Иссык-Куле летом 2001 года.
 
* * *

И снова – маме

Когда меня,
                    мальчишку-второклашку,
Отправила ты
                        в Харьков,
Ох как тяжко,
                      и страшно, и тоскливо
                                                          было мне!
Хотя попал
                     к заботливой родне
И к бабушке,
                      какую поискать! –
Но никого
                  дороже нет,
                                       чем мать!


Так стал кусочком
                               детской биографии
Твой образ
                   на портретной фотографии,
Висевшей
                 над кроваткою моей,
Где ты жила, –
                         всех краше и милей,
С роскошною косой,
                                   как у Аксиньи,
С чертами
                 рафаэлевской богини
И иудейской мудростью
                                         в очах.


Росток тоски той острой
                                          не зачах,
И для меня
                  (пусть жёстким стал, упрямым)
Святыней остаётся
                                 слово "мама".


Быть может,
                     потому терпим я сам
К тем женщинам,
                             к тем разным матерям
Моих,
          увы, разбросанных детей.

Как армянин ли,
                            полуиудей,
Не фат, не хват
                         и явно уж не барин,
Всем бывшим
                         я за это благодарен
И столь небезразличен
                                        к их судьбе
Благодаря, наверное,
                                    тебе.

1996 г.


 
ЮБИЛЕЙНОЕ
                         НЕЕЛЕЙНОЕ

Данной поэтической подборкой выражаю свою любовь и признательность всем славным людям, которые в ноябре 1996 года вспомнили о моей круглой дате и помогли обратить это довольно грустное событие в праздник дружеского общения. Моя особая благодарность – сестре Наире, московским друзьям-поэтам Веронике Долиной и Игорю Иртеньеву, а также многим-многим землякам, коллективам и средствам массовой информации, поддержавшим меня в те хлопотные юбилейные дни.

* * *

Хоть мне исполнился "полтинник",
Я всё-таки не старый циник,
Не завсегдатай поликлиник,
Не шмель, забравшийся в малинник,
И не помпезный именинник –
Хотя и стукнул мне "полтинник".

Хоть уродился в год Собаки,
Но на цепи не буду – враки!
Хоть юбилярствую в год Мыши,
Однако жить не стану тише!

И даже года високосность
Не пробудит в лице серьёзность
И пресловутую солидность.
Переходить на инвалидность
Мне, полагаю, слишком рано.
Менять своё фортепиано
На синтезатор – не хочу.
И покидать долину Чу,
Поверьте, вовсе не намерен.
Пока живу, останусь верен
Призванью, Делу и Судьбе,
А проще – самому себе.

22 ноября 1996 г.


ПЕСЕНКА  БЕСТОЛКОВОГО  ЮБИЛЯРА

От Судьбы случались мне подарки,
Но всё чаще – скромные, за труд...
Пролетают мимо иномарки,
Безлошадных грязью обдают.
Прикупив с утра "Родопи" пачку,
Вспоминаю: скоро юбилей.
Не хватает денег мне на "тачку",
Даже на капот от "Жигулей".

Лихо мчатся "мерсы" да "тойоты",
Воздавая бизнесу хвалу!
Видно, я похож на идиота,
Прозябая на своём углу;
Видно, я и вправду бестолковый:
Ни "тойот", ни дачи, ни квартир...
На плечах – пиджак давно не новый,
Старый мой потрёпанный мундир.

Униформа собственная эта
Служит мне почти с десяток лет.
Называют все меня поэтом –
У поэтов лишних денег нет.
Только мысли лишние да строки,
Да ещё – болезненная честь.
До чего же – чёрт! – прозябли ноги.
Где застрял троллейбус номер шесть?!

Я стою, продрог уже до гриппа.
Где же он?! – разэтак и растак!
От колёс наглеющего "джипа"
Грязь летит на синий мой пиджак,
Мой мундир, неброский и немаркий,
Что ношу пока что не стыдясь.
Пролетайте с Богом, иномарки, –
Никакая не прилипнет грязь.

Ноябрь 1996 г.








































С Вероникой Долиной на региональном Вильнюсском фестивале авторской песни в 1988 году. Тогда наша дружба насчитывала 8 лет, сейчас – прикиньте сами...
 







Иртеньевские стихи стали для меня в те дни самым тёплым подарком...
































 
* * *

А у меня есть дружок-проректор.
А захотела бы – был бы и ректор.
И ничего это не меняет
В окружающей темноте.  
Вероника Долина

А у меня есть подружка-бардесса,
За которой охотится пресса.
И это многое в жизни меняет,
Потому что бесценен талант!
Не любовная вовсе интрига
Наша дружба с тобой, Вероника.
И моя отсечённость от центра
Этой близости верный гарант.

По Тверской ты шагаешь, по Пресне,
Но ко мне твои грустные песни
Долетают, хотя и всё реже,
Через горы, леса и моря.
Вот ещё один радостный фактик:
Вот опять появился "компактик".
Нет, не зря я тобой восхищался
И в звезду твою верил не зря

В те года, когда славилась Алла ,
Ну а ты ещё лишь начинала,
И друзей близ тебя было мало –
Много меньше, чем нынче вокруг.
Среди них – и поющий проректор,
Уловивший божественный вектор,
Твоих песенок чуткий детектор, –
Не дружок, а испытанный друг.

Декабрь 1996 г.

 
* * *

В капризах жизни – свой резон.
Год високосный истончается...
Как ледяно начался он!
Как по-весеннему кончается!
Немало всем принёс невзгод:
Кто погорел, а кто возвысился...
Мышиный год, крысиный год –
Лишь под завязку не окрысился!

Вкусив положенный елей,
Гостями наэлектризованный,
Я шумно справил юбилей
Балдёжно-театрализованный,
Где за столом собрал своих
Друзей – когорту многоликую,
Где наобщался за троих
И с Игорьком, и с Вероникою!

Так значит, всё возможно, брат!
И только в том ещё спасение...
Возможно даже пятьдесят
Порою обернуть весеннею,
Прыжками юного зверька
Уйти от вязкой високосности,
Не ощущая у виска
Ствола усталости и косности.

26 декабря 1996 г.
 
ПРОЩАНИЕ С ПОЭТОМ












Время шло к концу XX столетия, и этот бурный, жёсткий, но и прекрасный век, уходя, стал забирать с собой своих лучших людей.
Как личную беду пережил я кончину человека, без коего немыслимо представить себе русскую отечественную культуру, в особенности тот её пласт, что именуется поэтической песней.
...9 мая 1924 года – в день, который спустя 21 год стал праздником Великой Победы, – у красавицы армянки Ашхен Налбандян и мужественного грузина Шалико (Шалвы) Окуджавы родился мальчик, названный Булатом, а шутливо-ласка-тельно звавшийся в семье Ванванчем (Иван Ивановичем).
12 июня 1997 года – в День Свободной России – в больнице под Парижем скончался от тяжёлой простуды великий русский поэт Булат Окуджава. 
Мне удалось тогда добраться до Москвы и оказаться в числе тех, кто провожал нашего Мэтра в последний путь на Ваганьково. А по возвращении в Бишкек я опубликовал очерк "Прощание с Поэтом", стихи из которого представлены ниже и предваряются эпиграфами из строк окуджавских песен.
 







































Булат Шалвович – каким я помню его в моменты наших нечастых, но незабываемых встреч.


* * *


Господи, дай же ты каждому,
                        чего у него нет...
• • •
Давайте жить, во всём
               друг другу потакая, – 
тем более, что жизнь
                    короткая такая.
• • •
Если есть ещё позднее слово,
пусть замолвят его обо мне.


Парижский госпиталь Перси
Отнял того, кто на Руси
Был врачевателем сердец.
Поэт-мудрец, 
                        поэт-певец,
Печальный рыцарь,
                                  гордый бард,
Чей милосердный миокард
Так ощущал 
                     чужую боль,
Что не завидовать изволь,
А преклониться и понять,

Что больше 
                     некому принять
Проблемы наши 
                            на себя,
Что больше некому,
                                  любя,
Жалея и прощая всех,
Эпоху выплакать
                              сквозь смех.



* * *

У парижского спаниеля
         лик французского короля...
• • •
Прощай, Москва, душа твоя
всегда-всегда пребудет с нами!
Булат Окуджава
• • •
Не пускайте поэта в Париж!
Вероника Долина, 1980 г.

Чёрта с два
                    горем нас удивишь!
Жизнь – монетка,
                             а Смерть многолика.
"Не пускайте поэта в Париж!" –
Восклицала в сердцах Вероника.
Только вряд ли, друзья, господа,
Уберечь кто сумеет Поэта.
Ведь Поэт своенравен всегда –
Даже в очень преклонные лета.

Мог ли свой он
                          предвидеть конец?
В чём причина-то: возраст? простуда?
Долетел до Парижа Булат –
Злая весть прилетела оттуда:
Инфлуэнцу в пути подхватил
Да и канул в смертельную стужу.
Сам себя он в Париж отпустил,
А Париж отпустил его Душу.

Что же ты, Вероника, молчишь,
Не поёшь над усопшим Вагантом?
Слава Богу, он отбыл в Париж
Не изгоем и не эмигрантом,
Не от наших кабальных проблем
Передышки ища за границей.
Он и умер в Париже затем,
Чтоб навеки в Москву возвратиться.


















На 60-летии Булата Шалвовича. Какие замечательные люди собрались тогда за этим столом: Михаил Жванецкий и Фазиль Искандер, Натан Эдельман и Лия Ахеджакова, Валентин Никулин и Елена Камбурова, Вероника Долина, Юлий Ким, Александр Городницкий, Виктор Берковский, дуэт Никитиных и многие другие.
Москва. ДК им. Горбунова ("Горбушка"). Май 1984 г.

















Поздравляя именинника, я заручился его публичным обещанием приехать в наш город (чему и аплодирую). Увы, давняя мечта так и не сбылась...

















С питерским приятелем Сашей Рабиновым на Ваганьковском кладбище в скорбный день 19 июня 1997 года.










Памятник поэту, уста-новленный в мае 2002 года на его любимом Арбате.




 


* * *

Но я – московский муравей,
                            и нет покоя мне...
• • •
На ясный огонь, моя радость,
                              на ясный огонь...
• • •
Чистый-чистый лежу я 
                в наплывах рассветных...

О Гений смешанных кровей,
Творивший русский стих!
Московский вечный муравей,
Как странно ты затих!
Молчишь, друзьями окружён,
Вернувшись на Арбат.
Так отстранён, так отрешён,
Ни в чем не виноват!

Что ж, муравей, своим трудом,
Отстаивая честь,
Ты строил Нравственности дом.
Достроил ли? – Бог весть!
Всё уверял, что мир хорош,
Всё согревал людей,
Неся труднейшую из нош –
Груз Совести своей.

На ясный свет твоей души,
На хриплый тенорок
Стекались люди-мураши.
Сколь многим ты помог!
А вот теперь стоим, скорбя, –
Времён прервалась нить.
Нет, лишь Великий мог себя
Вслух с муравьём сравнить!


* * *

Как вожделенно жаждет век
нащупать брешь у нас в цепочке.
Возьмёмся за руки, друзья,
возьмёмся за руки, друзья,
чтоб не пропасть поодиночке.

В тот день прощанья,
День седьмой
                       от мига смерти,
Арбат плыл
                    тихою рекой,
Уж вы поверьте.
С утра направились 
                                 сюда,
К центральной точке,
Те, кто считал себя 
                                всегда
В его цепочке.

Смирясь 
              с единою бедой
(Роднее стали),
Цепочкой мы, 
                       а не толпой
Стояли, ждали,
Когда Арбат, 
                    а не Монмартр
В сие поверит,
Когда Вахтанговский 
                                     театр
Откроет двери.

Под моросящий
                           летний дождь
Сбредались пары.
Там, за дверьми,
                             лежал не вождь,
А друг наш старый,
Кто быть кумиром 
                              не хотел,
Презрев и стойло, –
Достойно жил, достойно пел,
Ушёл достойно.

На этих песнях 
                          ты да я
Росли, взрослели.
"Возьмёмся за руки, 
                                  друзья!" –
Ночами пели.
А он витал, 
                      даруя Свет,
Над всей цепочкой.
Но сам, 
             как истинный Поэт,
Был одиночкой.

Недаром 
               в скорбные часы
В проходах узких
Не видел я 
                 ни звёзд попсы,
Ни новых русских.
На старомодный 
                          романтизм
Теперь не ставят.
Нахальство, пошлость 
                             и цинизм
Толпою правят.

Черны, как тучи 
                          воронья,
Они нависли.
Возьмёмся за руки, 
                                друзья,
Хотя бы в мыслях!
Он взял последний свой 
                                    рубеж,
Но до́лжно помнить:
Никто не сможет 
                             эту брешь
Собой заполнить.

* * *

...Роза красная цвела
                 гордо и неторопливо.
• • •
Нас осталось мало:
                         мы да наша боль.


Вокруг могилы
                          не было толпы.
Сюда пришли друзья, а не рабы,
Поклонники, а вовсе не фанаты –
Чтоб поклониться
                                памяти Булата
И бросить на прощанье
                                        горсть земли.
...Отходную уже произнесли,
Отпели на грузинском
                                       и на русском.
И дождь прошёл,
                              и на погосте узком
Табличка появилась – так скромна.
Речами запоздалыми страна
Поэта, к счастью,
                               не обременила.
Всё сдержанно
                         и благородно было:
Без истерии,
                     без излишних слёз.

Я возложил на холм
                                   шесть красных роз –
От всех от нас,
                          далёких азиатов,
Которым дорог был
                                   огонь Булатов,
Его неповторимый
                                 светлый Дар.

Молчали все:
                      потерянный Гайдар,
Аксёнов,
               Вознесенский,
                                        Вероника... 
Ни гомона,
                  ни возгласа,
                                      ни крика.
Усопший
               показное
                             не любил.

Лишь летний дождь
                                  могилу окропил,
Оплакав
              антикварного поэта.
И – разбрелись все,
                                не найдя ответа:
Что будет завтра?
                             Как мы без него?

Но продолжалось
                              жизни торжество
В обрывках фраз,
                             рассеянных улыбках.

Вот Белла,
                 проплывающая зыбко,
Остановилась –
                            сборник надписать.
Кто завернул
                       к Высоцкому опять,
Кто задержался
                           близ могилы Влада .

Потерь не счесть!
                             Теперь и без Булата

Остались мы,
                      Москва,
                                    его Арбат.
Покойся с миром,
                               Иоанн-Булат...

19 июня 1997 г.

* * *

Ах, Арбат, мой Арбат,
                    ты – моё призвание...
• • •
По Смоленской дороге – 
                           леса, леса, леса.
• • •
Часовые любви
                    на Волхонке стоят,
Часовые любви
                на Неглинной не спят.
• • •
Мой город носит высший чин
                         и звание Москвы...

Лишь умер –
                      зазвучали речи:
Как Лучшего
                      увековечить?
Музей ли организовать,
А может,
               улицу назвать
Его фамилией
                        кавказской?
Отметить
               бронзовою маской
Дома,
         в которых жил и пел...
Но кто бы
                 подсказать сумел,
Где улица,
                 простите, эта,
Достойная
                  чела поэта?
Волхонка?
                Сретенка?
                                 Арбат,
Им обессмертенный
                                  стократ?
Его Смоленская дорога?
Подобных мест
                          в Москве так много,
Что выбрать
                     просто невозможно!
И переулочек Безбожный,
Что Протопоповский теперь,
Достоин этого,
                         поверь;
И неохватность Кольцевой,
И широта Тверской-Ямской,
Неглинная, Охотный ряд...
Московский муравей Булат
На то имеет все права.
Ведь Окуджава –
                             вся Москва!

* * *

Один солдат на свете жил,
                    красивый и отважный...
• • •
Надежда, я останусь цел:
                  не для меня земля сырая...

Он родился
                    в праздничную дату.
Он и умер
                 в праздничную дату.
Между ними лёг почти что век,
Век нелёгкий, –
                         выпавший Булату.
Между ними –
                        хорошо ли, плохо –
Пролегла
                свирепая эпоха,
Столько бед принесшая и зла.
Но в его душе всегда цвела
Роза той романтики
                                  печальной,
Что и в свалке нашей
                                     криминальной
Источала дивный аромат.
Оставался рыцарем Булат,
Трубадуром,
                     вечным менестрелем,
Что любил дежурить по апрелю,
Быть простым
                        московским муравьём,
Не придворным
                           сладким соловьём,
А самой Поэзии солдатом.
Потому и шли мы за Булатом
На огонь на ясный,
                               что горел
Все года,
               пока он жил и пел.
Он родился
                    в праздничную дату.
Он скончался
                      в праздничную дату.
Он и сам
               был Праздником души!
Поклонимся,
                     граждане, Булату.

17–21 июня 1997 г.
 
Эта грустная поездка в Москву послужила, вместе с тем, оживлению моих прервавшихся контактов как с российскими бардами, так и с коллегами-медиками.
















В гостях у бывшего бишкекчанина профессора Георгия Комарова, который, живя сейчас в Белокаменной, является главным редактором российской "Врачебной газеты", где периодически публикуются и мои скромные творения. 
Москва. 1997 г.

















В Москве с министром здравоохранения России, академиком-кардиохирургом, милейшим Юрием Леонидовичем Шевченко. 1999 г.

















Президента РАМН академика В.И. Покровского явно растрогало поэтическое приветствие кыргызстанцев IV Всероссийскому Пироговскому съезду врачей. Москва. 2001 г.

















Кыргызстанская делегация, прибывшая на IV Пироговский врачебный съезд. Москва. Июнь 2001 г.
Примечательно, что в те же самые дни проходил I Международный фестиваль памяти Б. Окуджавы, и я сразу же по окончании съезда помчался на Арбат, где влился в тёплый песенный круг.

СИЛЬНЫМ  МИРА  СЕГО

Любой правитель
                              (это не секрет),
Как прочий смертный,
                                     ходит в туалет,
И дышит тем же,
                             чем и всяк из нас,
И выделяет
                    углекислый газ.


Любой правитель,
                               вождь или король,
В какой-то миг
                          испытывает боль,
Страдает гриппом,
                               кашляет, кряхтит,
Теряет сон
                  и даже аппетит.


Любой правитель,
                              хоть аятолла́,
Раздеться в бане
                            должен догола
И, потирая зад
                         или живот,
Смывать с себя
                         земную пыль и пот.


Любой правитель,
                               шах или эмир,
Лишь для одних
                            божественный кумир,
А для других –
                          противное мурло,
С которым – надо ж! –
                                       так не повезло.
 
Любой правитель,
                              даже Князь Князей,
Врагов имеет
                       больше, чем друзей,
Весьма рискуя
                         от вельможных рож
Заполучить
                   внезапно в спину нож.

Любой правитель,
                              царь ли, президент,
Скрывает страх –
                              в положенный момент
Совсем плохим,
                           совсем бессильным стать
И Богу
           душу грешную отдать.

Любой правитель
                              (ежли не дурак),
Пока ещё
                он носит власти знак,
Пускай про всё
                           про это, господа,
Хотя бы вспоминает
                                иногда.

Август 1997 г.




* * *

Это – бесспорно,
                              третьего нет:
Либо – придворный,
                                   либо – поэт.

Август 1997 г.

 
НА  ПРЕЗИДЕНТСКОМ  ФУРШЕТЕ

Здесь подают 
                     на серебре,
Здесь всяк 
                 собой любуется – 
Опять тусовка 
                       при дворе,
Опять бомонд 
                        рисуется.


Тут собралась 
                       крутая власть – 
Круги 
         не диссидентские.
Какая честь – 
                       сюда попасть,
Пред очи 
                президентские!


Налево – знать, 
                        направо – знать,
По центру – 
                     свита целая.
Знать знает то,
                       что должно знать,
А я,
           ворона белая,
Стою в стороночке,
                              курю
(Подыгрывать
                         не хочется),
И тихо с Музой
                         говорю,
И жду:
            когда ж всё 
                               кончится?!

Декабрь 1997 г.
В  КАБИНЕТЕ  РЕДАКТОРА

Друг-редактор,
                          не лукавьте...
Пусть над вами
                            нет горкома,
Фраза:
           "Вы стихи оставьте,
Там посмотрим..." –
                                   мне знакома.

Дальше
              вот как развернётся
(Это мы уж
                     проходили):
Или места
                   не найдётся,
Или скажут:
                     "Подзабыли...
А теперь-то,
                      извините,
Актуальность строк
                                  пропала.
Лучше с новым
                           заходите".

И опять,
               опять с начала
Слушать сказочку
                                я стану:
"Рад бы, мол,
                        да с местом плохо..."

Нет, цензура
                       Кыргызстану
Не грозит –
                     не та эпоха!
Здесь не Минск тебе,
                                    не Пенза,
Где крамола б
                         не пролезла.
Но выглядывает
                              цензор

Из редакторского
                              кресла
И, вживаясь в роль
                                 блестяще,
Весь лучась
                     под слоем фальши,
Стих откладывает
                               в ящик:
"Лишь бы 
                  от греха подальше!"

Декабрь 1997 г.


* * *

Никогда
               не пускала
                                 зависть
В моём сердце
                         гнилую завязь.
Не завидую
                    никому,
В том числе
                     и себе самому.

1997 г.


* * *

Давно признаться
                               вправе я,
Что нет во мне
                        тщеславия.
Но продолжаю
                         в кубе я
Страдать
              от честолюбия.

Август 1997 г.
 
* * *

Валерию Соложенкину, коллеге и другу, выдающемуся учёному-психиатру, чей учебник "Психологические основы врачебной деятельности" вызвал во мне сей поэтический отклик

Мы живём,
                глазёнками вращая
И картину Мира
                          упрощая,
Низводя
            до примитивной схемы
Все его
             извечные проблемы.
А когда
            является нам Тот,
Чья душа и разум
                           восстаёт
Против упрощения
                              такого,
Кто своим Умом,
                         Поступком, Словом
Рушит
          наши жалкие труды,
Мы его спешим
                         на все лады
Осудить,
             охаять, уничтожить,
Ибо схема жизни
                          нам дороже,
Ближе и важней,
                         чем Жизнь сама!
Так нередко
                  узнику
                            тюрьма
Кажется
             надёжней и родней
Воли,
         притаившейся за ней.

Август 1997 г.
ЗА  БОЛЬШИНСТВО!

Любил блондинок и брюнеток,
Шатенок, рыжих – да любых!..
И никогда в кругу кокеток
Не понимал я "голубых"!

Скупая розы подороже,
Гадал: какой преподнести?..
И всё же с "розовыми" тоже
Мне было, брат, не по пути.

Культ большинства –
                                   большое свинство,
Тоталитарная фигня!
Но сексуальные 
                          меньшинства,
Наверное, – не для меня.

Возможно, стиль оригинальный
Не чужд мне в чём-то до седин,
А в "ентом смысле" – я банальный,
Вполне стандартный гражданин.

Хоть слабый пол цепями брака
Нас ухищряется пленять,
Ориентацию, однако,
Не собираюсь я менять.

Пока мозги не оскудели,
Намерен жить своим умом.
И лишь в одном приятном деле
Готов быть вместе с большинством!

Март 1998 г.

* * *

У мужика – вся страсть наружу,
Когда он смертно одинок!
А в женщинах он ценит душу,
Её разглядывая... с ног.

1998 г.
 
* * *

Да, я не менеджер, не дилер,
Объятый 
              бизнесом 
                              всецело, –
Зато в меня не целит киллер
Сквозь прорезь 
                         цепкого 
                                      прицела.

Да, не пошёл я в депутаты – 
Зато ни в чью 
                       не влился стаю
И грязи полные ушаты
На голову 
                 не принимаю.

Да, я не стал 
                     звездой экрана
Иль политической 
                               элиты –
Зато завистливости 
                                 рана
Меня не мучит,
                         и обиды
Я не испытываю.

                           Видно,
Всевышний,
                   старичок солидный,
Заботясь об одном поэте,
Великодушно постарался,
Чтоб он не стал
                         ни тем, ни этим,
А лишь 
            самим собой 
                                 остался.

Декабрь 1997 г.
 


НА ЗЕМЛЕ ОБЕТОВАННОЙ


 






































Менора (менорах), семисвечник, – 
символ еврейского народа с древнейших времён.
 
ГИПЕРТЕРМИЧЕСКИЕ  СТРОКИ

Эвкалипты, пальмы, кипарисы... –
Где-то там, за десять тысяч миль.
До свиданья, милые киргизы,
Улетаю нынче в Израи́ль.
Пять часов на дряхлом самолёте
Нас мотал казахский экипаж.
Наконец-то приземлились в Лоде:
За бортом израильский пейзаж.

Кипарисы, эвкалипты, пальмы...
Но июль – не лучшая пора.
Зря летели в этакую даль мы:
В Израи́ле – жуткая жара!
Солнце здесь сжигает, а не греет,
Из мельчайшей по́ры хлещет пот.
Молодцы киргизы, но евреи –
До чего ж выносливый народ!

Кипарисы, пальмы, эвкалипты...
Не спасает даже ночи тень.
Если лёг – то к простыням прилип ты,
Если встал – то в мокром целый день.
И отнюдь не надо быть доцентом
И читать учёные труды,
Чтоб понять: на семьдесят процентов
Состоят все люди из воды.

Эвкалипты, пальмы, кипарисы...
Нарастает градус – дело дрянь!
Где же вы, родимые киргизы?
Где же ты, прохладный мой Тянь-Шань?!
Солнце бьёт –
                         никак не увернуться
От его карательных лучей.
Поскорей бы, Господи, вернуться
В край акаций и карагачей!





МОЙ  КРАТКИЙ  ИВРИТСКИЙ  СЛОВАРЬ

"Шоло́м!" – здравствуйте!
"Тодароба́" – большое спасибо.
"Слиха́" – извините.
"Э́рец Исраэ́ль" – Земля Обетованная.


В Бишкеке мой родимый дом.
Сюда я вырвался с трудом,
Но всей Земле Обетованной
С порога кланяюсь: "Шолом!"

Здесь сын мой, первенец, живёт.
По-русски он уже "поёт",
Зато стрекочет на иврите,
Как скорострельный пулемёт.

Тут мир его, его судьба,
И не похож он на раба,
Хотя худющий, как папаша.
За сына всем – тодароба!

А то, что я в стране пока 
Чужак и дёргаюсь слегка,
Вполне нормально для начала.
Уж не прогневайтесь! Слиха!

Приехав в Эрец Исраэль,
Я дольше четырёх недель
Смогу навряд ли продержаться,
Поскольку август – не апрель.

Надеюсь, сын меня простит,
Что я не вызубрил иврит
И что живу в краю далёком,
Где эвкалипт не шелестит.

 
ПЕ́ТАХ-ТИ́КВА 

Петах-Тиква –
                        Надежды Врата.
Петах-Тиква – 
                       моя маета:
Здесь мой бен, 
                       мой Гурген,
                                         подрастает,
Потому-то
                и тянет сюда.

Петах-Тиква –
                         так странно на слух! –
Как вскочивший
                            на тыкву петух.
Сколько лет
                  он меня призывает,
Резким криком
                         терзая мой дух!
Петах-Тиква...
                         Пятнадцатый год
Моему пацанёнку
                               идёт,
И живу я
              отцовской надеждой,
Что когда-то
                     простит и поймёт...

Петах-Тиква –
                      моя маета,
Петах-Тиква –
                         жара, духота...

Ладно, 
           лишь бы
                         совсем не закрылись
Для меня
                сей Надежды Врата.

НА  ПРАЗДНИЧНОЙ  РЕХО́В

Иду-гуляю по рехов.
"Рехов" – одно из местных слов.
Даю с иврита перевод:
Любая улица – рехов.

Когда здесь не было рехов,
Сюда из разных уголков
Сошлись евреи,
                         чтобы тут
Построить рай среди песков.

И вправду, стройная рехов
Полна фонтанов и цветов,
В уютных сквериках
                                   сидят,
Воркуют стайки стариков.

А вот выходят на рехов
Дати́шники  –
                   из тьмы веков.
Их одеяния черны,
И пейсы – аж до каблуков!

По вечерам же на рехов
Девицы ищут женихов –
Роскошны и оголены
Со всех сторон, со всех боков.

А сколько, братцы, на рехов
Пиццерий, лавок, кабаков!
Ведь население страны –
Пять миллионов едоков.

Вполне обычно для рехов
Созвучье разных языков:
Иври́т, русси́т и арави́т
Отскакивают от зубов.

Вдоль яркой праздничной рехов
Гуляй до первых петухов!
Никто тебя не оскорбит –
Напротив, скажут: "Э́рев тов!" 

Бродя по радужной рехов,
Израиль, чувствую, толков!
Я здесь, пожалуй, мог бы жить
Не хуже прочих чужаков.

Но у меня – своя рехов,
Рехов стихов, рехов грехов,
И, как ни горько сознавать,
К иной рехов я не готов.


МАЗГА́Н 

Если солнце
                     бьёт по мозгам,
То спасает
                   только мазган.
Без мазгана
                   тают мозги,
А с мазганом
                     мыслей ростки
Расправляют стебли –
                                     и вот
Интеллект
                 всё ярче цветёт!
Говорят,
               евреи умны.
Но в условьях
                        жаркой страны
Гениальным даже
                               мозгам
Безусловно нужен
                               мазган.
НА  ТЕЛЬ-АВИВСКОМ  ПЛЯЖЕ

Лезет за шиворот он
                                   и в носок,
Ну а на море – штиль.
Этот полуденный
                               светлый песок –
Как вековая пыль:
И между пальцами,
                               и на зубах,
И побелил усы.
Морем солёным
                           я весь пропах,
Словно 
            рыбацкий сын.
Наш иссык-кульский песочек – 
                                                     жёлт,
Этот же – бел, горяч.
Так беззастенчиво
                               ступни жжёт,
Что по нему – 
                         лишь вскачь,
Только вприпрыжку,
                                  бегом-бегом,
Да под прохладный душ.
Ох, как намучился я
                                   с песком
И обгорел к тому ж.
В море поплавать
                              возник искус –
Тоже схватил ожог:
Встретился с парочкой
                                      злых медуз –
Выскочил 
                 на песок.
Белое солнце
                     в зенит вошло,
Там и стоит пока.
Справа и слева –
                             белым-бело,
Даже 
            ни ветерка.

Кто же заботливый
                                намолол
Столько
              земной муки?
...Парус отчётливый,
                                    чёрный мол,
Рыжие
            рыбаки...


ДРУ́ЗЫ 

Закутаны
              во все одежды друзы –
Как будто
                 угрожают им укусы
Недобрых
                 любопытствующих глаз.
Взгляни,
             как разодеты и сейчас,
Вблизи от волн,
                           на раскалённом пляже.
Их женщины
                      вступают в воду даже
Так,
      в платьях,
                      шароварах
                                       и платках.

Красавица
                с ребёнком на руках
Устраивает
                  шумное купанье,
Из волн выходит
                            в мокром одеянье,
По щиколотки скрыта
                                     и запястья.
Но всё равно
                      аж светится от счастья!
КАРМИЭ́ЛЬ

"Кармиэль" – 
                        виноградная гроздь.
В Кармиэле
                   я временный гость –
То ли косточка,
                         то ли зерно,
Лечь которому
                        здесь не дано.
Кармиэль –
                   место радостных встреч,
Всюду слышится
                             русская речь,
И иврит,
             и арабская трель.
Виноградная гроздь –
                                Кармиэль,
Где прохлады
                      спасительный сок,
Как вино,
               мне ударил в висок.

НА  ПИКНИКЕ

В Израиле – особая трава,
Такую не сыскать
                             на наших склонах.
Евреи (это вовсе не молва)
Её умеют
               взращивать... в рулонах
И – расстилать
                         по огненным холмам,
Даруя свежесть
                           людям и домам.
...Валяюсь на искусственной траве,
Немаркой, жёсткой,
                             чистой, как в аптеке, –
Вдали от дел.
                      А мысли в голове
Тревожные:
                     о доме, о Бишкеке...
СРЕДИЗЕМНОЕ  МОРЕ

Ах, море Средиземное,
                                      хвалёное!
Оно такое
                дьявольски солёное!
К тому же – окунись –
                                       теплее супа,
И в нём искать прохладу
                                         просто глупо.


ПОЛНОЧНАЯ  ВОЛНА

Она
       теплом тебя
                           окатит
И шёпотом
                 заворожит,
Но нáдолго 
                   её не хватит:
Коснётся –
                   и назад бежит,
Заманивая
                 за собой
Во тьму,
              где пенится прибой.

Ты устоял бы,
                       да песок
Стремглав уходит
                              из-под ног,
И под круженье
                           звёзд небесных
Тебя
        затягивает в бездну...

А у меня
               есть женщина одна –
Как
      средиземноморская
                                         волна...
НОЧНАЯ  ГАЛИЛЕЯ

...Вот они,
            те горы галилейские –
Выжженные,
                    древние, библейские.
Между ними –
                        городки еврейские,
В городках –
                   события житейские.

Светятся огнями
                            склоны горные...
Городки –
              любовно рукотворные,
Чистые,
             зелёные, просторные.
Неужели
              эти земли спорные?!


ГОЛАНЫ

Голанские высоты,
Священные холмы –
Такие же красоты,
К каким привыкли мы.

В ущелье, близко-близко,
Грохочет водопад –
Почти что как киргизский,
Но с вечера – шабат.

Еврейская суббота
Для радости дана.
Великий грех – работать
Без продыху и сна.

А мне опять охота
Домой, в свои края,
Где даже по субботам
Привык трудиться я.
 


















Первая поездка в Израиль. Алма-атинский аэропорт сильно замело, и я нервничал, торопясь поспеть ко дню рождения сына. 11 марта 1994 г.



















К счастью, опоздал лишь на сутки. Но мне они показались вечностью.
Гурик за год не сильно изменился.
 


















С Гургеном и бишкекским (теперь уже иерусалимским) журналистом Сашей Баршаем на Мёртвом море. Март 1994 г.




















Иерусалим (Ерушалайм, Город Мира). Дамасские ворота.
 















На приёме у заместителя мэра Иерусалима Ларисы Герштейн. Лариса в детстве жила во Фрунзе, где работал её отец, талантливый режиссёр-документалист Юз Герштейн.
Помимо всего, она любит и профессионально исполняет бардовские песни, выступает с концертами, выпускает свои кассеты и компакт-диски. 1994 г.

















С уже подросшим Гургеном у еврейской святыни – Стены слёз (Стены плача), западной части разрушенного римлянами древнееврейского храма. К ней в течение почти двух тысяч лет своего изгнания евреи обращали мечты о возвращении на Землю Обетованную. 1998 г.
 
Перед входом в Церковь Гроба Господня, где находятся Голгофа и гробница Христа.
Добраться сюда можно по улице Скорби (или Крестного Хода), повторив отрезок пути, пройденный Иисусом до Голгофы. Главное – иметь хорошего экскурсовода. И мне в этом отношении сопутствовала удача. В первый приезд таким гидом стала Лариса Эрман, тоже бывшая фрунзенка, которая получила искусствоведческое образование в Ленинграде. В другом случае меня и моего приятеля Бориса Бурду, автора песен, более известного сейчас в амплуа сильнейшего игрока клуба "Что? Где? Когда?", водил по Городу Мира знаменитый поэт Игорь Губерман.



А вот одна из мусульманских святынь – так называемая мечеть Омара, или, правильней сказать, Купол над Скалой.
Согласно легенде, Скала пыталась следовать за Магометом на небо, но была остановлена архангелом Гавриилом, след руки которого остался на камне. По еврейским же верованиям, именно с этой глыбы началось сотворение мира.
Под ней имеется ряд ступеней, ведущих в грот, который мусульмане называют "колодцем душ".
Мы с Гургеном, как азиаты, естественно, не обошли стороной и эти святыни, побывав как в Куполе, так и в расположенной неподалёку мечети Аль-Акса.
 
В то же лето с Наирой у здания университета имени Бен-Гуриона в городе Беер-Шева (Биршиба), расположенном на границе пустыни Негев. Израильтяне шутят, что в их стране 4 столицы, каждая из которых занята своим делом: Иерусалим – молится, Тель-Авив – гуляет, Хайфа – работает, а Беер-Шева – спит.
Но мне она показалась довольно оживлённым городом, в особенности там, где расположен её знаменитый вуз, имеющий прекрасный медицинский факультет, на кафедрах и в клиниках которого можно встретить немало выходцев из бывшего СССР. К таковым относится и мой тамошний друг-коллега, великолепный хирург Леонид Ландсберг.






В старинном порту Акко, насчитывающем 4 тысячи лет. За спиной – Средиземное море.
Этот городок видел древних египтян, иудеев, греков, римлян, арабов, рыцарей-крестоносцев. Стены крепости безуспешно пытался взять сам Наполеон.
В 1948 году Акко стал частью государства Израиль.
 


















Гургену уже шестнадцать! Впрочем, по еврейским законам юноши становятся совершеннолетними в тринадцать лет. Март 2000 г.




















Сколько же воды утекло за время нашей разлуки в библейской реке Иордан?!
 





Повзрослели и племянники. Зариф посвятил себя компьютерной графике и стал в этой творческой области настоящим профессионалом.



















А Дан (экс-Евгений) уже успел жениться и отслужить в военно-морских силах страны.







 
















В прохладный весенний день нам с сестрой вздумалось "позагорать" на тель-авивском пляже.




















Люблю встречаться в Израиле с бывшими "киргизами". Друзья моей студенческой юности: Гульнара и Костя Гутины, Ирина и Лёва Фарбер.
Прошу учесть, что в данный момент мужья "поменялись" жёнами.
 

















Известный кыргызстанский режиссёр-документалист Изя Герштейн (брат Юза) отмечает своё 70-летие в Иерусалиме. Июль 1998 г.




















Замечательная пара: Сима и Олег Мороз! Это после его рассказов я написал стихотворение "Егудим".
 

В последний мой приезд Гурген показывал мне разные экзотические уголки Святой Земли. В данном случае загадочные домены – каменные глыбы, составленные в виде столов. Некоторые исследователи допускают внеземное происхождение этих сооружений, во что мне, откровенно сказать, слабо верится. Слишком свежи в памяти эсэнговские байки о пришельцах, "тарелках", "барабашках" и прочих сверхъестественных явлениях.











А через год сын примчался ко мне, чтобы поприветствовать свою первую родину – Кыргызстан. 
По дороге на Иссык-Куль.
Август 2001 г.





 
ЦАХА́Л

Мальчики
                 с крутыми автоматами,
Кто рискнёт вас
                          обозвать "пархатыми"?!
Девочки
              с блестящими винтовками,
Кто посмеет
                    вас назвать "жидовками"?!
Чтоб погром,
                      как встарь, не полыхал,
Зародилась Армия –
                                 ЦАХАЛ.
Проезжая
                сквозь патрульный пост,
Верю:
         не забыты Холокост ,
Бабий Яр
               и Могилёвский Ров.
Хватит с нас
                     злодейских катастроф!


ПО  ДОРОГЕ  НА  МЁРТВОЕ  МОРЕ

Это явь – без пустых аллегорий,
Это факт,
              а не жёлтый мираж:
По дороге на Мёртвое море
Фантастический 
                           лунный пейзаж.
Я в азарте всю плёнку истратил,
Чтоб отснять
                    чудеса за окном.
И мелькали за кратером кратер,
И космическим
                         веяло сном...

ЯМ  АМЕ́ЛЕХ 

Да что Европа?! Что Америка?!
Там не сыскать таких чудес:
Лежу на глади Ям Амелеха,
Утратив свой последний вес.

Ни рук, ни ног уже не чувствуя
(Где верх? где низ? центровка где?),
Овладеваю вдруг искусством я
Валяться прямо на воде,
В объятьях лености и сонности
Разглядывая небеса.

О, ощущенье невесомости!
Но лишь бы уберечь глаза
От этой синей, этой масляной,
Столь обжигающей волны!
Что говорили – не напраслина,
Предупреждения верны:

Лежи на спинке и не рыпайся,
Тут всё равно не поплывёшь
И не нырнёшь фривольной рыбкою –
Лишь неприятность наживёшь.

У этих волн – своя конструкция,
Своя, волшебная, вода,
О чём суровая инструкция
Предупреждает со щита.

Ну что ты вылезти торопишься,
Покинув солнечный рассол?
Здесь и захочешь – не утопишься.
Господь се Чудо изобрёл
Для доброты, для исцеления,
Во благо и на радость нам.
Сам вспомни дивное явление:
Христа, что топал по волнам.

Поврозь тут лечатся и пό двое,
Не дожидаясь с неба манн.
И кто сказал, что море мёртвое? –
Сплошной еврейский балаган!

Смотри, как много женщин, школьников,
Больных и крепких заодно.
На Мёртвом море нет покойников,
Зато живых – полным полно!

ПУСТЫНЯ  НЕ́ГЕВ

Наире

Не привык я к неге:
Жизнь меня мотает.
...Над пустыней Негев
Солнце оседает.

Солнце оседает,
Цвет его малинов.
Где-то тут блуждает
Племя бедуинов.

И в безумном веке,
Времени не чуя,
По пустыне Негев
Семьи их кочуют;

С ними – овцы, козы,
"Мерсы", "кадиллаки",
Сказочные грёзы,
Верные собаки.

Речь совсем иная –
Не иврит, не и́диш.
Приглядись, родная,
Разве ты не видишь

Средь пустыни Негев
Их шатры-телеги?
Вон верблюд их гордый,
Странно одногорбый.
Быт кочевья сладок,
Как ничто другое!
Веет от палаток
Миром и покоем.

А во мне – то людно,
То до дна пустынно.
Притворяться трудно
Вольным бедуином.

Хоть читал Карнеги –
Стресс не отпускает.
Над пустыней Негев
Солнце оседает...


ЕВРЕЙСКОЕ-ИНДЕЙСКОЕ

Из столичной
                      выскользнув тусовки,
Ждя автобус
                    возле таханы́ ,
Я стою
            на тихой остановке,
Где маршруты
                         изображены.

Впереди –
                 роскошная еврейка
(Хороша
              и сзади, и с груди!),
На плече её
                    витая змейка
Мне в лицо шипит:
                                "Не подходи!"

Я гляжу,
             смущённый и неловкий,
От неё отвесть
                        не в силах взор.

Нынче в моде здесь
                                 татуировки –
Вот такой
                 загадочный узор:
Синий, красный,
                          просто офигейский!
Татуаж
             поставлен на поток –
Не индейский,
                        а вполне еврейский.
Чингачгук бы
                       слюнками истёк!

Кто ж они,
                  друзья-израильтяне,
Те, что ценят
                      эту красоту:
Ирокезы
              или могикане?
Почему 
            так тянутся к тату́?

Подойти бы
                     к огненной еврейке
Да спросить,
                    насупившись, как сыч:
Что за смысл
                      она скрывает в змейке
И чего
          надеялась достичь?

Подчеркнуть
                     красу и гибкость тела,
Наколов
             на плечико змею,
Или, может,
                выразить хотела
Этим 
        сущность женскую свою?..


ТРИ  ЗНАКА

Три знака, три заповеди То́ры (Священной Книги) отличают евреев от прочих людей: брит – обрезание, шабат – суббота и тфили́н (тефиллин) – кожаные коробочки, содержащие кусочки свитков и закрепляющиеся ремнями на лбу и левой руке между локтем и плечом.

Истинный еврей,
                             он Тору чтит,
Истинный еврей
                           зубрит иврит,
Кипу носит,
                   в трауре небрит
И на день восьмой
                              проходит брит.

Истинный еврей
                          блюдёт шабат,
Истинный еврей
                          и в пище свят,
В синагогу ходит,
                            божий сын,
Возлагает на себя
                             тфилин.

Ну а я –
              еврей наполовину,
В синагоге
                 не сгибаю спину,
По субботам
                    вкалываю грешно
И любую пищу
                         ем поспешно,
Не молюсь над Торой
                                    в пейсах длинных,
Ничего не знаю
                          о тфилинах
И, простите,
                    даже не обрезан.

От еврейства, стало быть,
                                           отрезан,
А к армянам
                     тоже не пришит.
...На звезде Давида
                                  крест лежит.

ВОЗЛЕ  СИНАГОГИ

Жизнь я прожил убогую,
Не дружил с синагогою
И, увы, мудрость многую
До сих пор не постиг.
Не склонялся над Торою –
Книгой, чтут здесь которую,
Полистал лишь на скорую:
Слишком ветхий язык.

Но познал и без Книги я,
Догмы вытравив дикие,
Что одна лишь религия
Человечна – Любовь.
Мне б не пищу кашерную ,
А беседу душевную
Да подруженьку верную –
И воскресну я вновь!

КИ́ПА 

От традиций
                      независимо,
Утверждаю
                   без загиба:
Чтоб прикрыть от солнца
                                            лысину,
Лучше средства нет,
                                  чем кипа.

ЕГУДИ́М 

...все люди – евреи,
                             и просто не все
нашли пока смелость
                                признаться.
Игорь Губерман

Под щедрым солнцем Иудеи
                                                    кости грея,
Я убедился –
                      прав охальник Губерман:
Все люди в мире
                             хоть немножечко евреи,
А юдофобство –
                           омерзительный дурман.
Века рассеянья...
                            Но вот настало время,
Определившее
                         спасительную цель,
И потянулось
                      всё израилево племя
Из мест различных
                               прямо в Эрец Исраэль.
Но даже здесь
                       с происхождением – морока:
Понять, откуда кто, –
                                   не самый лёгкий труд.
Вот смуглолицые евреи
                                       из Марокко –
Таких в народе
                        марокканцами зовут.
Ашкенази́йцы –
                          эти вышли из Европы:
России, Польши
                            и других славянских мест.
А вот – ну надо же! –
                               евреи-эфиопы
(Попробуй их переварить
                                        в один присест!).

Вон те – из Грузии:
                                не зря играют в нарды.
Коль сомневаешься,
                                  так сам у них спроси.
Тут – латиняне,
                         там – испанские сефа́рды;
Кто из Ирана –
                        именуются "парси́".
В недоумении
                         по улицам мы ходим:
Евреи-"йéкки" –
                             из Германии они,
А кто из Индии –
                             тех называют "гόдим",
А из Румынии пришедших –
                                                "романи́".
Еврей-китаец? –
                           и такие есть, взгляни ты.
Вот – из Ирака,
                       по прозванью "ареки́".
А золотистые, как масло,
                                         йемениты...
(О, как их девушки
                              изящны и легки!)
Фантасмагория!
                         Колен столпотворенье!
Хоть гены разные,
                               однако Бог един.
Всё есть, включая
                               чисто русское селенье,
Где в Ягве веруют,
                               а значит – егудим.
И лишь евреи,
                       проживавшие в Союзе
(За исключением
                            бухарцев и грузин),
Сюда приехав,
                        называться стали "ру́си" –
Ну разве это не ирония,
                                       мой сын?

ПРЕДОТЪЕЗДНОЕ

Неделя в Израиле начинается с нашего воскресенья, которое именуется йом ришо́н – день первый. Далее следуют: йом шени́, йом шлиши́, йом реви́, йом хамиши́, йом шиши́ и шаба́т – суббота.

Йом ришон, йом ришон...
В Израиле я смешон:
Хоть не гой  – брожу изгоем,
Сам себе тут не нужон.

Йом шени, йом шени...
Промелькнули б эти дни!
В душном городе с сестрою
Мы, как узники, одни.

Йом шлиши, йом шлиши...
Пей водичку и лежи.
За окном – жарынь такая,
Даже носу не кажи!

Йом реви, йом реви...
Надоело без любви,
А любовь моя далёко –
Этим сердце не трави!

Вот и йом хамиши...
Нету дела для души.
Жарко, влажно, и не важно,
Что бананы хороши.

Йом шиши, йом шиши...
Тают жалкие гроши.
Шиш в душе и шиш в кармане –
Шекель к шекелю сложи.

Наконец-то – шабат,
Допоздна евреи спят.
Продержаться бы неделю
Да быстрей махнуть назад!
Йом ришон, йом ришон...
В Израиле хорошо,
Только лучше жить в Бишкеке –
Для меня вопрос решён.



ЙО́ФФЕ !

Пейсы,
            кейсы,
                       пелефоны ,
Островки
                военной
                              зоны,
Пелефоны, 
                 пейсы, 
                            кейсы,
Фрукты 
             летом 
                        и зимой –
Всё здесь йоффе, 
                            йоффе, 
                                      йоффе! –
Небеса,
             маслины, 
                            кофе...
Но, 
     без всяких 
                       философий,
Я уже 
          хочу
                   домой.







* * *

Желая друг другу чего-то хорошего, израильтяне обычно говорят: "Маза́ль тов", т.е. счастливой удачи, фортуны, судьбы.


Израиль – странная 
                                 страна:
Готова всех
                    принять она.
А там уж –
                   чистая юдоль:
Кому – мазáль,
                       кому – мозоль.

Июль–август 1998 г.

 
        Что меня держит в Бишкеке? – многое... В том числе и такие юные, симпатичные физиономии.
Студенты первого набора медицинского факультета КРСУ. Тогда, в 1994 году, их оказалось ровно 32 – по числу зубов во рту. Сегодня – более 300.
Появление нового факультета сродни рождению ребёнка. Посему одной из наших первых традиций стало ежегодное празднование этого события. 
Ноябрь 1994 г.
 
Через шесть лет. Первые выпускные государственные экзамены. Шестикурсник (теперь уже врач) Сергей Лучинин демонстрирует свои знания по хирургии профессорам В.С. Кононову (слева), Х.С. Бебезову и доценту А.С. Романову (крайний справа). Декан скромно сопереживает. Июнь 2000 г.


ГЭКи уже позади. Победа!
Слева направо: завтрашние клинические ординаторы Алексей Габитов, Марина Чистякова, Илья Мишин, Алёна Головина и Олег Валиев.

 
14 июля того же года. Приятно получить из рук ректора университета академика В.И. Нифадьева российские и кыргызстанские врачебные дипломы.


Профессиональная клятва дана, дипломы вручены, белые халаты на время сняты. Почему бы не засняться напоследок во всей молодой красе?! Тем паче, что вскоре некоторые из них окажутся за пределами Кыргызстана – в Москве, Новосибирске, Алматы...

 
Коль в главном деле есть успех,
То, братцы, право же, не грех
Гульнуть за праздничным столом
И вместе вспомнить о былом...
С кавээнщиком 60-х, заведующим кафедрой хирургии Шамилем Чынгышпаевым, другими коллегами и студентами в кафе "Stells".







Покуда все
                   не слишком пьяны,
Звучит
          напутствие декана:
"Летите, голуби,
                            летите...
И – никого
                  не загубите!"

 
* * *

Меня зовут Анэс,
Что означает "чудо". 
Я не богат, как Крез,
Не шестирук, как Будда,
Не Шло́ма  по уму,
В оракулы не вышел.

Так назван потому,
Что в родах чудом выжил.

Но имя всё равно
Чревато интересом.
Еврейское, оно
Созвучно с Ованесом.
И таинством двойным
(Хвала сердец союзу!)
Родителям моим,
Видать, пришлось по вкусу.

С тех пор я и Анэс,
При отчестве армянском.
Имею некий вес
В собратстве кыргызстанском,
Немало строк родил
И погулял не худо.

А ежели чудил –
Так я ж на то и чудо!

1998 г.
 
ИНОЙ  МОРАЛИ  НЕ  ПРИМУ!

Когда евреев унижают,
                                       я – еврей;
Когда армян –
                         абрек, взращённый на Кавказе.
Тронь азиатов –
                           честь Большой и Малой Азий
Во мне взыграет.
                           Презираю дикарей,
Народы мерящих
                           пещерным взглядом узким.
Лягни Россию кто –
                                 немедля стану русским.
Иной морали не приму –
                                          умру скорей!

Ноябрь 1998 г.

* * *

Горемычного Гоголя 
                                   строки
Я на все распеваю лады:
Дураки 
            и плохие дороги –
Две исконные наши беды!

Ни черта 
               не исправило время!
Вот Истории горький урок:
Дураков 
             приумножилось племя,
Стало больше негодных дорог.

Двадцать первый 
                             стоит на пороге,
Ну а мы, с сединой на висках,
Всё бредём 
                   по разбитой дороге,
Оставаясь опять в дураках.

1998 г.
ПОБЫВАВ  НА  XXV  ЮБИЛЕЙНОМ
ГРУШИНСКОМ  ФЕСТИВАЛЕ

Приметы времени – 
                                  в деталях:
Умолк
           серебряный рожок.
Теперь
            на волжских фестивалях
Царит
          коммерческий душок.
Костёр затоптан,
                           друг-ровесник.
Былое братство – 
                              сладкий сон.
Недаром
              авторская песня
Перештампована
                             в шансон.

Июль 1998 г.


* * *

Мир от техники – в экстазе!
Обновились средства связи:
Пейджер есть! мобильник есть! –
Не желаете ль прочесть
Электронное посланье?
А любовное признанье
Можно сделать – не секрет –
Прямо через Интернет.

Устарели писем вязи,
Всей архаике – конец.
Расплодились средства связи,
Но ослабла связь сердец.

Июль 1998 г.
 
* * *

Я не охвачен летаргией,
Я не страдаю ностальгией
И не тоскую о былом.
Но до сих пор не завербован
И уж совсем не очарован
Сегодняшним базарным днём.

Смешны мне лозунги пустые,
Противны "новые", "крутые" – 
Все эти шустрые дельцы,
Что вдруг хозяевами стали,
На криминальном капитале
Нажив и "мерсы", и дворцы.

В своих привычках старомодный,
Я на период переходный
Гляжу с усмешкой: балаган!
Кто правит бал? – князёк-чиновник,
А то и крупный уголовник
Иль обнаглевший интриган.

Забавна местная элита!
Везде – царьки, при каждом – свита,
Круг приближённых мелких лиц.
Вожди братаются порою,
А страны заняты игрою
В войну таможен и границ.

Нас заставляют игры эти
Жить, словно на другой планете,
Без прежних выездов и встреч,
Без дружеских пересечений,
Без человеческих общений,
Которыми не пренебречь.

Меня зарплата не смущает,
Меня всё так же не прельщает
Зелёненьких бумажек хруст.
Одно лишь жизнь отягощает,
Одно, скажу вам, огорчает:
Что вновь почтовый ящик пуст.

1998 г.
 


* * *

Ах, как трудно
                         играть на лире,
Ощущая свою
                        безместность!
Всё меняется
                      в нашем мире:
И действительность,
                                  и словесность.

Детям 
           новый язык
                               ниспослан,
А нормальная речь –
                                   в могиле.
...Это сладкое слово
                                    "спонсор"!
...Это гордое слово
                                   "киллер"!

Январь 1998 г.




* * *

Что за эпоха!
                    что за годы! –
Не зря осмеянные 
                              критикой:
Смешение 
                   высокой моды
С презренно-низкою 
                                   политикой.

Январь 1998 г.



* * *

Жаль, что наше общество 
                                          не дошлое,
Что от слепоты 
                          не излечилось,
Что, имея 
                горестное прошлое,
Ничему всерьёз 
                         не научилось!

Дурость – лишь слегка 
                                     осовременена,
Будущее – не светлей, 
                                     чем вакса.
Раньше шли вслепую 
                                    курсом Ленина,
Нынче – так же точно – 
                                        курсом бакса.

1998 г.


КРЕДО

Могу быть
                  бескорыстно
                                       предан Делу,
Служить Идее,
                         Обществу,
                                           Стране,
Но затевать борьбу
                                за близость к Телу,
Интриговать? –
                           увольте,
                                         не по мне!

Март 1999 г.


* * *

О, как я верил
                       в мудрое правление 
Без холуёв придворных 
                                         и льстецов!
Но девять лет
                        промчались, как мгновение,
И что же видим мы
                                в конце концов?
Придворная
                     опять ликует братия,
Свободы
                начинается зажим,
Невызревшая
                       супердемократия
В циничный превращается 
                                             режим.

Август 1999 г.

* * *

Бывает страшно вдруг,
                                      не скрою.
Усталость 
                  душу тяготит,
И просыпается
                           порою
Во мне
             услужливый пиит:

"Не возникай!
                        Смири свой нрав ты!
В угоду Власти
                           стих сложи..."

Но знаю:
               вирус полуправды
Смертельней,
                       чем бацилла лжи.

2000 г.
* * *

Мы ни с чем
                      без вранья не управимся
(Правдолюбцев
                          не видел я вечных)
И в интригах любых
                                  этим славимся –
Политических
                         или сердечных.

Настроение нынче –
                                   осеннее,
Но приходится
                           всем улыбаться,
И по формуле
                         "ложь – во спасение"
Продолжаю
                     спасать и спасаться.

2001 г.

* * *

На пути
             Великом Шёлковом
Город наш с тобой
                                стоит.
На пути
              безликом шоковом
Вера в лучшее
                        лежит.
Бесполезны 
                    декларации,
Воздух незачем
                           гонять.
Никакой
              реанимации
Эту Веру
                не поднять!

2001 г.
* * *

Моему отцу, Гургену Вагановичу Зарифьяну, скончавшемуся и похороненному в г. Джамбуле (ныне Тараз) Республики Казахстан

Сорок лет тебя нет с нами,
                                             сорок лет!
Верил в ленинское знамя,
                                          в алый цвет.
Был романтиком
                             в свои пятьдесят шесть.
Сохранить сумел
                            достоинство и честь.

Сорок лет тебя нет рядом,
                                            сорок лет!
Ты не сдал бы в дни распада
                                                партбилет.
Не лунатик, не фанатик –
                                            человек,
Что, строча свои тетради,
                                            жёг "Казбек".

Вижу эти папиросы,
                                     сизый дым.
Слышу жгучие вопросы:
                                           "Сталин?!" С ним
Ты беседовал ночами,
                                    вопрошал... 
И меня порой к беседам
                                         приглашал.

Я не знал тогда,
                          совсем ещё пацан,
Что лишимся мы
                             с сестрёнкою отца,
Станет мама
                      с поседевшей головой
Молодой и безутешною
                                         вдовой.

Я не мог понять
                           (какой же был дурак!),
Что короткое речное слово
                                              "рак"
Означает беспощадный
                                        приговор.
("Шеек раковых"
                             не ем с тех самых пор.)

Ну а ты сгорал, и таял,
                                     и курил,
Всё писал,
                  гораздо реже говорил,
Но общительней с детьми
                                            и ближе стал,
Нам с Наирой
                        тихо эпосы читал:

Про Сасунского Давида,
                                         про армян,
Про далёкий свой
                               и древний Айастан...
Обещал мне: "Нэска,
                                    вылечусь, тогда
Посетим мы наши
                               чудо-города..."

Притворялся,
                       маму с бабушкой берёг,
Но прекрасно понимал,
                                       сколь краток срок.
"Смерть подходит..." –
                                         ту записку мы нашли
Средь тетрадок...
                              День и ночь венки несли...
Ведь ушёл ты
                       так ужасно – на заре,
В том холодном
                           казахстанском октябре.
(Как сказали бы,
                            в расцвете сил и лет!)

...Не забыть мне
                             этот дьявольский рассвет,
Этот, душу леденящий,
                                       женский вскрик:
"Нет, Зарифчик! Подожди!"
                                              Последний миг,
Миг удушья,
                      твой, навыкате, зрачок...
Лишь потом я что-то понял,
                                               дурачок...

Для меня ты –
                         полуявь и полумиф.
Но сестрёнкин старший сын,
                                               твой внук, – Зариф,
Да и мой 
               любимый первенец – Гурген.
Зарифьяновский, поверь,
                                          не вымрет ген.

Сорок лет мы без тебя,
                                      а ты без нас.
Был Джамбулом городок,
                                           теперь – Тараз.
Там, на кладбище одном,
                                          могила есть.
Ах, как рано ты ушёл! –
                                        в пятьдесят шесть.

И стоим мы
                    над могилою втроём:
Мама, я, сестра –
                              и думаем о том,
Что не будь тебя,
                             то не было б семьи,
И глотаем
                 слёзы вечные свои...

10–11 октября 2001 г.
 
К  30-ЛЕТИЮ  ВЫПУСКА  КУРСА

Как наши лица
                         жутко постарели!
Отгородились мы,
                               отяжелели.
Теперь друг к другу
                                  редко ходим в гости,
Встречаясь – что ни месяц –
                                                на погосте.

Сентябрь 2000 г.

НА  ПОХОРОНАХ

...Толпа, 
               печально молчаливая,
Момент прощания,
                                цветы...
И – радость,
                     тайная, 
                                 стыдливая,
Что там, в гробу,
                             ещё не ты.

2001 г.

* * *

Не пристало
                      Бога винить,
Но порой
                 безжалостен Он!
Я устал
             друзей хоронить,
Провожать
                   за чёрный кордон.
Вновь с утра коллеги тихи́... –
По кому прощальный звонок?
И опять пишу не стихи,
А один сплошной некролог...

2002 г.
* * *

Рос я 
         в круге кыргызстанском,
А скончаюсь –
                          где лежать?
На еврейском?
                         Христианском?
Или же
             на мусульманском? –
Вот морока-то
                          опять!

Представляю
                      разговоры:
"Что с ним делать?
                                Кем он был?.."
Представляю
                       эти споры,
Их дискуссионный
                                 пыл!

Всем Богам я
                        не по вкусу:
Полумесяц ли,
                          звезда...
Может, лучше мне
                                 в индусы
Записаться,
                    господа?

Там могилку
                      не копают,
Не окучивают
                         прах –
Просто-напросто
                             сжигают
На возвышенных
                             кострах;

Не содержат
                      в мрачном склепе
Ради святости
                        пустой,
А развеивают 
                        пепел
Над землёй
                    и над водой.

И никто б тогда
                            не спорил:
"Как с ним быть?
                              Куда везти?.."
Будь в Бишкеке
                            крематорий,
То – Господь меня
                                 прости! –

Я, на хохмочки
                           не робкий
Сочинитель
                      разных книг,
Догорел бы
                    в жаркой топке,
Как отживший 
                         черновик.

Ну а прах
                  забрали б други
(Откричал своё
                          певец!),
Либо –
            бывшие подруги,
Либо – дети,
                      наконец.

И рассыпался б я
                              мудро,
Не жалея
                ни о чём,
Между Ягве
                     с Брахмапутрой,
Меж Аллахом
                         и Христом.

2002 г.




ЛОКАЛЬНЫЙ  КОНФЛИКТ
НА  ФОНЕ  ГЛОБАЛЬНЫХ  ТРАГЕДИЙ
НАЧАЛА  XXI  ВЕКА*

За что меня Вы сверлите в упор?
(А ведь казались ласковою самой!)
Теперь – не жизнь, а форменный террор!
(Чем с вами быть, так лучше уж с Усамой.)

Не в лоб – так по лбу, 
                                     да и снова в лоб!
Ни дня в тиши, 
                          ни часу без скандала!
Наш дом разрушен, 
                                 словно небоскрёб.
Но, погляжу, 
                     и этого вам мало?!

Конфликт локальный 
                                    перерос в войну,
И повод есть 
                     для мрачных аллегорий:
Былая страсть 
                         давно пошла ко дну,
Как "Курск", 
                       погибший в Баренцевом море.

 
Нет больше сил 
                           стучать в глухую дверь,
Ведь все мои слова 
                                 "по барабану".
И что, увы, 
                   осталось мне теперь:
Вам нанести удар, 
                               как Талибану?..

Возможно, я 
                      не самый лучший муж,
Вины с себя 
                     нисколько не снимаю,
Но не хотел бы 
                           действовать, как Буш
(Хотя его 
                 прекрасно понимаю).

Бомбить, стрелять? – 
                               за это не берусь.
Я не привержен 
                           этакой доктрине.
К тому ж боюсь: 
                             а если ошибусь,
Не дай Господь, 
                            подобно Украине?!

Весь мир сошёл с ума, 
                                      но я живу
Надеждой, хоть она 
                                 весьма туманна...
В последний раз 
                             Вас к миру призову,
От горя став черней, 
                                   чем Кофи Аннан.

В последний раз (девятый иль восьмой)
Диппочту Вам пришлю, и, уж поверьте,
Вы можете открыть сие письмо:
Сибирской язвы нет в его конверте.

Октябрь 2001 г.
 
* * *

Не берите поэтов в мужья.
Светлана Суслова

Не женитесь, не женитесь,
                               не женитесь,
Не женитесь, поэты!
Александр Городницкий

Хлам романтики
                            сдам-ка в ломбард,
Пересилю
                былую болезнь.
"Не женитесь, поэты!" –
                                          пел бард,
Поэтесса
               дополнила песнь.
Эту песню
                 развил бы и я,
Озираясь
                на выжженный лес:
Не берите поэтов 
                             в мужья,
Как и в жёны –
                          больших поэтесс.

2002 г.

САМОКРИТИЧНО

Согласен,
               на висках уж – иней,
Пора подумать
                          о жене...
Но, видно,
                 я – не Паганини,
Чтоб на одной
                         играть струне.

2002 г.
 
УСПОКОИТЕЛЬНОЕ

К любой беде
                        себя готовь,
Ведь ты же
                    не небес Избранник.
Твоя нелепая
                       любовь
Гораздо меньше,
                             чем "Титаник".
В её крушении
                         (держись!)
Нет никакой, брат,
                                катастрофы,
Пока
         неизбранная жизнь
Творит
            неизбранные строфы.

2002 г.



* * *

Знавал я разные любови:
До исступления, до крови,
До бичеванья, эшафота,
До сумасшедшего улёта
И стихотворного запоя,
Гораздо реже – до покоя,
До теплоты и всепрощенья,
До обоюдного свеченья...

Однако плакаться не стану:
Хоть нет любови без изъяну,
Она и худшая – чудесна!
А без неё – ей-богу! – пресно.

2002 г.

 
* * *

Не ругайся,
                    а молись
(Молча! истово!
                            упрямо!).
Мы с тобой
                     навек срослись,
Словно выродки
                            с Сиама.

Трудно двигаться,
                               парить,
В мир стремиться
                      запредельный...
А попробуй 
                    разделить –
Для обоих
                  риск смертельный.

2002 г.

* * *

Когда сердцам
                         грозит коррозия
И маяться
                 невмоготу,
Давай умчим с тобой
                                     на Озеро,
Подальше,
                  за Чолпон-Ату,
Где быстро
                    город забывается,
Вся дребедень его
                               и чушь,
И мигом
               ржавчина смывается
С разоружённых
                             наших душ.

2002 г.
* * *

Мы летим через Боом,
Что запутанным узлом 
Затянулся (не ворчи!)
Перед самым Балыкчи .
Но – со скоростью
                               в союзе –
Друг-шофёр развяжет узел,
И, ликуя
               по-ребячьи,
Мы заявимся в Рыбачье
(Извините,
                 в Балыкчи),
Дабы
          сердце подлечить
Искушённым
                      ветерком
И сушёным
                    чебачком.

2002 г.

* * *

Удача всё-таки бывает! –
Преодолён гористый ярус.
Вечерний ветер раздувает
Моей мечты поющий парус!
Зрачок напрягся, карауля
Тот миг (секунды не длиннее),
Когда улыбка Иссык-Куля
За поворотом засинеет.
И я ему отвечу жестом,
Который всех признаний краше,
И сразу вспомнится фиеста
Безумной молодости нашей!..

2002 г.
* * *

Оставь, сестрёнка,
                               свой кураж!
Не хорони себя
                          до срока!
Осенний день...
                            Безлюдный пляж...
На пляже
                храбрая сорока
Гуляет
           подле нас с тобой,
Отважно
               пищу добывает.
Шуршит
              сапфировый прибой,
А с ним
             и мудрость прибывает,
И ощущение,
                       что нам
Давно пора
                    не суетиться –
А в Иссык-Куле
                           раствориться,
Отдавшись
                    творчества волнам.

2002 г.

* * *

Одинокость – это трость,
                                          что в пути не помогает.
Одинокость – это злость,
                                          что любого испугает.
Одинокость – это ось,
                                    что не в силах быть несущей.
Одинокость – это кость
                                        в горле женщины поющей.

2002 г.

ДАМЕ  ИЗ  ПРОШЛОГО

Тот, кто к губам твоим приник, –
По слухам, просто мой двойник.
Хоть он заведомо моложе,
Мы с ним разительно похожи.
Так не винись, кончай страдать!
Я не намерен ревновать,
Поскольку (ведь сама же знаешь)
Ты мне со мною изменяешь.

2002 г.

* * *

Хоть судьба
                     и не щадила
И не раз
              тушила свет,
Ни к одной из тех,
                              с кем было,
Злобы-ненависти 
                             нет.
Ни к одной из тех,
                               с кем было, –
Было, сплыло
                        да прошло.
Пусть – сжигало,
                             пусть – знобило,
Но сегодня
                   лишь тепло,
Лишь тепло
                   я ощущаю
Даже к тем,
                    кто жаждал мстить,
И за глупости
                       прощаю
И молю
            меня простить.

2002 г.

 
* * *

Я
не верю
в счастья
безмятежность.
Я
не верю
в лёгкие
пути.

Нежность,
нежность
и ещё раз
нежность – 
только это
может
нас
спасти!

2002 г.

* * *

Этот мальчик – 
                           надежда для нас двоих,
Что-то взявший
                           от каждой линии:
Из твоих голубых,
                               из моих голубых
У него получились
                                синие.

Ими смотрит он в мир,
                                      шалунишка, бандит, 
Понемножечку
                          грамоте учится,
И по-своему бдит,
                       и за нами следит...
Обмануть его – 
                          не получится!

2002 г.
 
* * *

Отнюдь не худо сложена́,
Ты пред людьми
                             мне не жена,
Поскольку нету штампа.
В церковную 
                     не веря чушь,
Я пред людьми
                          тебе не муж,
А временная дамба, 
Что защищает
                        от беды,
От мутной
                  бытовой воды,
От яростного вала
Житейских сложностей
                                        и бед.
Но есть 
             и собственный ответ:
Нас Время
                  повенчало!

2002 г.

* * *

И я, и ты – 
                   не совершенства
(В любой душе
                          найдётся сор).
Порой
           за жаркий миг блаженства
Мы платим
                   холодностью ссор,
И до утра уже
                        не спится,
И надвигается
                         обвал...
Однако
            с мирной голубицей
Я б в летаргию
                         сразу впал!

2002 г.
 
* * *

Затверди
               как аксиому:
Глупо
          ревновать к былому!
Мало ль с кем
                        впадал в истому,
Но сегодня –
                      ты́ со мной,
Золотая, 
              молодая,
Хоть слегка уже
                            седая,
Слава Богу,
                    не святая,
Накатившая
                     волной!

Зазубри
              как теорему:
Вредно трогать
                            эту тему,
К горемычному
                            гарему
Возвращаться,
                        вопрошать.
То была
              (не надо вздохов!)
Просто
             не твоя эпоха.
Я люблю тебя,
                        дурёха!
И не стоит
                  предрешать,

Сколько быть
                        ещё нам вместе:
Десять лет,
                    а может, двести?
(Коль верны
                     и вправду вести
О повторности
                          суде́б.)
Будь со мной,
                       пока я близко,
А не в форме
                       обелиска,
И не вычеркнут
                            из списков,
И не даром
                    ем свой хлеб.

Затверди
               как аксиому:
Ревновать смешно 
                               к былому.
Что дано
                немолодому –
То неведомо
                     юнцу.
Не гоняйся
                   за "клубничкой".
Это – 
          вредная привычка:
Ездить,
            словно электричка,
По затёртому
                       кольцу.

2002 г.

* * *

Нет, к лицу мне не шляпа, а кепка,
Либо чёрный пиратский берет.
Дорогая, держи меня крепко,
Даже нынче, на старости лет.

То на волю я рвусь, нехороший,
То иных вспоминаю подруг,
Но и выпасть не хочется тоже
Из твоих обвивающих рук.

2002 г.
 




* * *

Не у небесных
                         стоя врат,
А на земле,
                   двумя ногами,
Спешу,
            как фотоаппарат,
Запечатлеть
                     в реальной гамме
Тебя, себя
                 и город наш
С его
         едва полуживыми
Раздолбанными 
                           мостовыми –
До боли знаковый
                                 пейзаж.

Вот в поле зрения
                               заполз
Скрипучий
                старенький "рогатый".
В нём – современники,
                                       богаты
Однообразьем
                         мрачных поз.

С боков несутся
                            вкривь и вкось
Осатаневшие
                       маршрутки...
Поп-звёзды
                    требуют раскрутки –
Афиш-то сколько
                               развелось!

Листва осыпалась
                               с куста
И вскачь несётся
                             по брусчатке.
Нахальный блеск
                              и нищета
Соединились
                       на сетчатке.

Я не могу
                 ничем помочь
Калеке,
            нищему, ребёнку –
Лишь
         на чувствительную плёнку
Нанизываю
                    день и ночь
Предметы, лица, 
                             серый фон –
Картинки времени,
                                 в котором
Мы оказались.
                        Цепким взором
Выхватываю,
                       как шпион,
То горькое,
                   о чём в статьях
Оптимистических
                               не пишут.
Но я всё это
                    зорко вижу,
Поскольку
                 не на облаках
Живу,
          не просто наблюдатель,
А вечный
                сопереживатель
С незримой "лейкою"
                                    в руках.

2002 г.
 
* * *

Не умею
               носить в себе злобу,
Что, подобно
                      тяжёлому зобу,
Раздувается,
                     давит всё туже.
Коль не вырезать –
                                 то́чно задушит.

Потому
             не суди меня, Отче,
Если я
           слишком быстро отходчив
И совсем
                не способен на месть,
Ибо в ней
                 что-то мерзкое есть.

2002 г.

* * *

Ах, файлы! Ах, джойстик!
                                       Ах, мышка! –
Ребёнок от счастья дрожит.
А вот
          бесподобная книжка
В пыли сиротливо лежит...

Компьютер –
                       спасенье от скуки,
Пред ним
                 дети падают ниц.
Но самые
                дивные звуки
(При всех
                  ухищреньях науки) –
Шуршание
                   книжных страниц...

2002 г.
 
* * *

Вот уж кайф 
                    тому поэту,
Кто причастен 
                         к Интернету,
Кто строчит себе 
                            в уюте,
Полня рифмами 
                           компьютер!

У меня же, хоть поэт,
"Айбиэмки" дома нет,
И признаться не стыжусь –
Я компьютера страшусь.

Человек не современный,
Web-страницы и домены
Никогда я не листал –
Окончательно отстал
От продвинутых собратьев.

Очень смутные понятья
У меня о всех программах
(Полагаю, без ста граммов
Тут никак не обойтись).

"Мышка" юркая, держись!
Я тебя ещё поймаю!

А пока что понимаю
Лишь одно: компьютер-кот
Душу словом не проймёт,
Верной рифмы не подскажет.

Стало быть, 
                    я волен даже
Угольком 
                 стихи писать.
Было б ими 
                    что сказать!

2002 г.
 
* * *

Мысль приходит с ночевой,
Утверждая в эгоизме:
"Никому и ничего
Я не должен в этой жизни!"

...Только маме, может быть,
Да своим невзрослым детям,
Да ещё друзьям, соседям,
Да и той, кого любить
До сих пор не перестал,
Да и тем, кого, возможно,
Полюблю неосторожно...

Так что зря гудит металл
В замороченном мозгу:
"Ни пред кем ты не в долгу!.."

2002 г.

* * *

Смешны мне звёздность,
                                          пафос, имитации
Сверхчеловечья
                           (зря ль считаюсь ёрником?).
Когда творю –
                         не против изоляции,
Однако не способен
                                   жить затворником.

Отбросив к чёрту
                              спесь и самомнение,
Призна́юсь вам
                          без всякого молодчества:
Насколько я
                     люблю уединение,
Настолько
                  ненавижу одиночество!

2002 г.
* * *

Обожаю молодых!
Встреча с юностью –
                                    не пытка,
Не глухой удар под дых,
А волшебная 
                       подпитка!

На работу, как на пир,
Тороплюсь, по ней скучаю.
От природы не вампир,
Раздаю и получаю
Энергетики заряд –
Дар мальчишек и девчонок.
Вот опять
                 лукавый взгляд
Пробирает
                  до печёнок...
Вновь дурачатся,
                             шумят,
На своём
               болтают сленге,
Осаждают
                  деканат,
А не строятся
                       в шеренги.

Повольготнее, чем мы
В их раскованные лета,
Эти гибкие умы
Не оставят без ответа
Ни подсказку, ни прикол –
Воздадут тебе сторицей.
Приглашу-ка их за стол,
Чтобы мыслью поделиться.
Сигареткою – пых-пых –
Задымлю и подобрею.

Обожаю молодых! –
Потому и не старею.

2002 г.
 
* * *

"Если не я, то кто же?!" –
В дни, когда был моложе
И относился строже
К миру, к себе, к другим,
Эти слова запали
В сердце,
                девизом стали,
Спину прямой держали,
Стеблем взойдя тугим.

"Если не я, то кто же?!"
Нравилось лезть из кожи
Ради того, чтоб всё же
Цели святой достичь;
Ради друзей, любимых,
Истинных или мнимых,
Каменных иль ранимых...
Часто звенел сей клич!

"Если не я, то кто же?!"
В мире гусиной кожи,
В мире крысиной дрожи
Славно
            героем слыть.
Правда – острей, чем шпага.
Искренность – ярче флага.
Жертвенность – как присяга.
Да молодая прыть!

"Если не я, то кто же?!"
Век сумасшедший прожит,
Новый – уже не сможет
Чем-нибудь обмануть.
Но и сегодня гложет:
Если не ты, то кто же?!
И не могу, о Боже,
С трудной тропы свернуть.

2002 г.
 
* * *

Здесь и сейчас.
Один из постулатов
психотерапии

Здесь и сейчас
Жизнь без прикрас:
Снова дела –
Полный "атас!"

Здесь и сейчас –
Не напоказ:
Пух с тополей,
Конный Манас ...

Здесь и сейчас
Тычется глаз
В зарево гор,
Льётся намаз...

Здесь и сейчас –
Взрывчатость масс:
Злоба на власть –
Грозный фугас...

Здесь и сейчас
Тает запас
Мнимых надежд,
Пламенных фраз...

Здесь и сейчас –
Чувств перепляс.
А почему? –
Долгий рассказ...

Здесь и сейчас
Я на Парнас
Силюсь взойти
В тысячный раз...
Здесь и сейчас? –
Мне не указ!
Знать бы, что́ ждёт
В будущем нас...

2002 г.

* * *

Что́, поэт, тебе до Бога?
Даровал и так он много:
Тропку трудную любви!
Так что небо не гневи!

Что, поэт, тебе до власти?
У тебя – иные страсти,
Свой полёт и свой удел.
Аль в паяцы захотел?

Что, поэт, тебе до славы?
Может быть, какие главы
И приглянутся кому... –
Знать об этом ни к чему!

Что, поэт, тебе до злата?
Жизнь твоя и так богата
Горем, радостью, мечтой...
Не завидуй, золотой!

Что, поэт, тебе до музы?
Коль души откроешь шлюзы
И покатится волна –
Даже муза не нужна!

Что, поэт, тебе до драки?
Если волки и собаки
В злобной схватятся грызне,
Оставайся в стороне.

Что, поэт, тебе до Слова? –
Всё! Оно – твоя основа.
Всё! Оно – твоя опора,
А не клацанье затвора.

2002 г.
* * *

В мире сущем, столь не идеальном,
Всё же Смысл и Радость нахожу.
О загробном, то бишь виртуальном,
С грустноватым юмором пишу.
Всех друзей ушедших вспоминаю,
До утра над трудной строчкой бьюсь.
Есть ли что-то там? – ещё не знаю
И узнать пока не тороплюсь.

2002 г.

* * *

Пока душа не отлетела,
Служи ей, дряхнущее тело!
Покуда в теле кровь – не ржа,
Не покидай его, душа!

2002 г.

* * *

Хоть трудно ждать
                                волшебных перемен,
Взмывайте, рифмы,
                                  плавайте, кружите!
Чего скрывать-то:
                              я – не небожитель,
А человек,
                  что занят кладкой стен.
Не потому ль
                       так сладок тот момент,
Когда пробьются
                             (сбоку ль, в серединке)
Поэзии
             зелёные травинки
Сквозь серой повседневности
                                                   цемент?!

2002 г.
 
РАССТАВАЯСЬ  С  ДВАДЦАТЫМ

Благодарю,
                   двадцатый век,
За то, что я –
                      твоя частица,
За то, что,
                 слабый человек,
Внутри тебя
                     успел родиться;
За то, что дал ты мне
                                    таких
Родителей
                  и плюс Наиру;
За то, что,
                 не глупей других,
Я вырос
              без претензий к миру.

Благодарю,
                  что был в семье
Рождён
             языческим метисом;
Что к исторической
                                 земле –
Ни к той, ни к этой –
                                    не приписан;
Что слово первое
                             изрек
И завершу свой вздох
                                     конечный,
Даст Боже,
                   в городе Бишкек,
Который так люблю
                                   сердечно.

Благодарю тебя 
                              за труд
По лепке, ковке,
                           дошлифовке,
За мне назначенный
                                   маршрут,
За то, что в чём-то я
                                  неловкий,
А в чём-то –
                     больше, чем пророк,
И для себя –
                     сплошной задачник;
За то, что,
                 хоть коварен рок,
Я по судьбе
                    не неудачник.

Благодарю тебя,
                           мой век,
Моё безумное
                        столетье,
Что ты,
            взирая из-под век,
Не соблазнил меня
                                ни медью,
Ни серебром
                      литых фанфар,
Не сделал
                супергениальным,
Но ниспослал
                       какой-то дар,
Оставшийся
                     провинциальным.

Благодарю за то,
                           что петь
Ты мне, безвестному,
                                   позволил;
В работе
               кое-что успеть;
К чинушеству
                        не приневолил.
За слепоту
                  благодарю
И за печальное
                          прозренье;
За то, 
          что отдан ноябрю
Мой скорпионий
                             день рожденья.
Благодарю, мой век,
                                   что ты
Не дал уйти из жизни
                                     маме;
Мои подпитывал
                             мечты
И окружал не раз
                              друзьями;
Прожить позволил
                                без долгов,
Не заставляя
                      унижаться,
А уж на мелочных
                                врагов
Учил
         совсем не обижаться.

Благодарю
                  за женщин всех –
То ласковых,
                      то истеричных...
За мой успех
                      иль неуспех
В часы кружений
                              романтичных,
За то, что видел
                           (сэляви!)
И глупость я,
                      и вероломство,
Но не был пасынком
                                   в любви
И не остался
                      без потомства.

Благодарю
                  за жар огня,
За перекрученные
                               нервы,
За то, что
                выпустить меня
Рискнул
              в грядущий двадцать первый.




За то, что
                не сажал, не брил,
Спас
        от сердечной энтропии
И благосклонно
                           подарил
Сей опыт
                стихотерапии.

Декабрь 2000 г.




 


Благодарю за то, что петь
Ты мне, безвестному, позволил...

Ленинград. 1982 г.









Куйбышев. 1986 г.







Таллин. 1988 г.











Хайфа. 1995 г.

 















Бишкек. Март 2002 г.























После многолетнего перерыва выступать в родном городе было и волнующе, и приятно.
 






















 

















Новую книгу стихов – своим однокурсницам.



















С директором центра "Сейтек" Сабийрой Челпаковой и главным кавээнщиком Кыргызстана Женей Акопяном, одним из организаторов этого (надеюсь, не последнего) концерта.


ВМЕСТО  ПОСЛЕСЛОВИЯ


Пока слагал я эту книгу,
Вся жизнь моя, подобно бригу,
Перед глазами проплыла:
Грехи и добрые дела,
Мои исканья и метанья,
Надежды, разочарованья,
Азы и тайны ремесла...


Пока слагал я эту книгу,
Преодолел соблазнов клику:
Убрать, украсить, утаить...
Не стал на белое делить 
И чёрное
              былые годы,
И парус внутренней свободы
Помог мне Лету переплыть.


Пока слагал я эту книгу,
В душе моей подверглись сдвигу
Замёрзшие материки
И кровь наполнила виски,
Волненье сердца выдавая,
Черта исчезла болевая,
Распались разума тиски.


Пока слагал я эту книгу,
К вершинному стремился мигу:
Закрыть последнюю главу.
И вот работа наяву
Лежит в картонном переплёте,
А я, уставший, на излёте,
Мечтами новыми живу!..

2002 г.
 
СОДЕРЖАНИЕ

К возможному читателю этой невозможно 
личностной книги        5

ВЛИВАЯСЬ В ЗВЕЗДОПАД. Шестидесятые      7

"Это я, весёлый!.."     9
"Дождь склоняет к безрадостным думам..."        9
"Как-то днём со свечою бродил..."       11
"Когда по берегу Евфрата..."    11
"Караваны-караваны..."  12
"Воздух грозой наполнен..."     13
Ребятам из нашего круга 14
"Так – умрём, ничего не успев..."       15
Не праздничные строки   16
"Разум зоркости лишая..."       17
"С чего в глазах твоих тревога?.."      18
"Тишь такая, словно ангел..."   19
Бессонница      21
"То светясь, а то робея..."     23
"Говорите шёпотом! – прошу..."  24
"Разве что в детстве я был независим..."        25
"Той ночью вылунило кроны..."   26
"Сквозь окно автобуса – город фиолетовый..."    27
Наш тополь      28
"Благо – жить подходящим моментом..."   29

"Солнце вздрогнуло в предчувствии ответа..."    43
"Не лги – ни мне, ни для меня..."       44
"Ах, эти вяжущие речи..."       45
"О, как вы смотритесь, красотка!.."     45
"Самолёт качнулся синий..."     46
"Мой Бог, какие саги?!" 47
"Молчим. Окончена игра..."      48
"Сероглазою колдуньей..."       48
"Та встреча осталась осколком обмана..."        49
"Благословен пансионатский клуб..."     50
Тоска под семиструнку   50
Московский дождь        52


Стихи на рельсах, родившиеся в вагоне поезда 
"Москва–Фрунзе" по возвращении из туристической 
поездки в Венгрию       53
"Надо же было так глупо влюбиться..."   53
"Все обиды улягутся вскорости..."       54
"Ах, поезд скорый!.."   54
"В тот первый раз..."   56
"Всё равно ты мне кажешься близкой..."  57
"Довольно слов!.."      58
"И снова я срываюсь с высоты..."        59
"Мы что-то ищем – не находим..."        60


ВОПРЕКИ НЕБЫТИЮ. Семидесятые    61

"Вся наша жизнь..."     63
"Как это просто: не солги..."   64
"Собрав последние гроши́..."       65
"Гроза! Гроза!.."       66
"Звени, струна моя, звени!.."   67
"Вот на этой старой сцене..."   68
"Хотя топор весьма остёр..."    75
"Маясь в клетке зоосада..."     76
"Одной ли Природе решать суждено..."    76
"Судьбу свою не облегчая..."    77
"Гении, хотя не долго жили..."  78
"Довольно мудрствовать лукаво!.."       78

Притча о Ваське-летуне  83

"Надоело робко прятаться в тени..."     95
"Придёт ли время оглянуться..." 95
Огни    96
"Спасибо тебе, сумасшедшая наша работа..."      97
"В поступках – оправданье буден..."     97
"Да, из хао́са вздыбились светила!.."      97
"Жизнь течёт в обыденных границах..."   98
"Всё это было..."       101
"Стремительно меняются зрачки..."       102
"Есть в раздумье одиноком..."   102
"У порога спящего вокзала..."   103
"Загудело победно и звонко!.."  103
Туман   104
"За миг до смерти станет вдруг легко..."        104
Бега    105
"Довольствуясь житьём-бытьём..."        106
"Из года в год всё пристальней и строже..."     106

В ночь перед казнью (По мотивам вагантов)       107

"Удар копья пришёлся в сердце зверя..." 109
"Не я  какой-то бес во мне..."  110
"Над нами чёрная туча в золоте по краям..."     111
Трудней всего   113
Признание       113
"Который год при ярком свете..."        113
" Хороший мой..."       114
"Стою у бездны на краю..."      115
"Я в скобки гор ту осень заключу..."    116
"Так и жить нам, не зная удачи..."      118
"Час тайны! – мягкий свет торшера..."   120
"Послушайте, скажите "да!"..."  120
"Четвёртый год почти что на исходе..."  121
"Обман был главным сценаристом..."      122
"Вольному – воля!.."    123
"Зачем ты со мной связала..."   124

Эхо гор 125
"Шофёр "баранку" вертит расторопно..."  126
"Бараны жирною походкой..."     126
"С этих круч сорвался б даже Демон!.."  127
"Так вот она, поездки цель!.."  127
"За веком век проходят чередой..."      127
"Померкли гордые вершины..."    128
"Ночь театральна..."    128
"Ударило утро в сто тысяч литавр!.."    135
"Лохматых туч архипелаги..."    135
"В сухой тиши топорщится трава..."      136
"Дозвольте мне покоем насладиться..."   136
"Как эти пики разнолики!.."     136
"Безумна горная вода..."        137
"Кичимся, лжём, транжирим годы..."      137
"Всё лучшее – кратко..."        138

На волне Иссык-Куля     147
"Поворотов укрощенье!.."        148
Какое синее!    149
Солнцестояние   150
"В прямоугольнике окна..."      152
Игра    153
"Всё первородно в тьме ночной..."       154
"О Господи, ну что ж так серо?!"        157
"Дачный домик в приозёрной глуши..."    158
"Чу! Слышится звучание сверчка..."      159
"Душа порой не замечает..."     160
"Никак непогода не кончится!.." 160
"Отяжелели крылья у ворон..."   161
Иссык-кульские ночи     163

"Милое, давнее, странное..."    165
"Я в детстве плавать не умел..."        166
"Уже какую осень..."    175
Усталость       175
Заповедь        176
Ремарка дилетанта       176
Натюрморт       176
Читая Экзюпери  177
"Тишина подтверждается звуками..."      177
"Мне жаль людей..."     178
"Что в тогу белую рядиться?.."  178
"Кто о холоде долдонит..."      179
"Ну ответьте, какая курва..."   180
"Когда внутри разрежение..."    181
Мартовские строки       182
"Пять первых букв..."   183
"Дразнит ноздри запах мая!.."   184
"Какой простор!.."      184

"Две крошечных точки..."        185
"И снова осень..."      186
"У светофора – нервный тик..."  187
"Ни ангелы, ни дьяволы, ни боги..."     189
Признание       190
"Люби не за грехи..."   190
"Ты свои ладони..."     191
"Успокой родителей своих..."    192
Зимнее прощание 193
"Ночь... Ты спишь..."   194
"Уж прости, если боль причинил..."      196
"Вроде не был юнцом..." 197
"Расплатившись за нашу ошибку..."       198
"Как провожали мы Овечий год?.."        199
"Милая-милая, я-то помилую..."  201
"От тяжких мыслей не уснуть..." 202

"Не огорчайся, друг!.." 203
"Пляшут молнии над лесом..."    204
"Жизнелюбы-жизнелюбы"..."       205
Памяти учителя  206
"Не слишком долгий срок..."     213
"Ничто не вечно под луной..."   214
"Не дай мне, Бог, покоя..."     215



ЛЕВЕЕ СЕРДЦА. Восьмидесятые     217

"Да я и сам порой в смятении..."        219
"Всё преходяще..."      220
"Было слово такое: "кондуктор"..."      233
"В державе, где не было секса..."       234
"...В Джамбуле мы не дружно жили..."    235
"В жилах кровь ещё не остыла!.."        238
Первый поцелуй  239
Старый Фрунзе   240
"Благодари, благодари..."       244
"Слава Богу!  еще не конец, не итог..." 245
"Время с нами обходится круто..."       246

Твои глаза      247
Осенние визиты  248
У рояля 249
"Перед женскими слезами..."     250
Предложение     251
Год обезьяны    253
"В моём окне – холодный абрис гор..."   254
"Была одна, которая щадила..."  256
"Ты спросила: "Мы  друзья?"..." 257
Маленькие хитрости      258
"Нет в моей любви уюта..."      260

Слегка не по Шекспиру   261
"Мысли – злая челядь..."        262
"Небо звёздами татуировано..."  262
"Что такое, мой друг, одиночество?.."   263
"Не спеши прибегать к укоризне..."      264
Этот цвет       265
Сократ  266
Твой донор      268
"Кто зачислил нас в покойники?.."       269

Из аэропортовских наблюдений    281
Новый ковчег    281
"Всё скучно и в полном порядке..."      282
Попутчики       283
На весах        284
"Я сижу во тьме салона..."      285

"Стою под белым небосводом..."  287
Спокойствие     288
Вечерний снимок 289
"Нужны хорошие слова..."        290
Урок рисования  291
"На жизнь лениво вдохновляясь..."       292
Хорошо бы...    293
"Дорогу осилит идущий!" 293

"Пропойте Женщине хвалу!.."     297
"Чья ты узница? Чья ты жена?.." 298
Отражения       299
"Уходящий – сам себе палач..."  300
"Сколько раз мне счастье выпадало..."   301
"Принять расплаты и потери..."  302
"Тобой одной клубилась и металась..."   303
"Уста – в уста..."      304
Звонок  304
В электричке    305
"Что такое ад?.."       306
"Пахнут губы земляникой..."     308

Новый Дон Жуан  309

Из цикла "Отдых поневоле"       313
Тоска   313
Минеральные ванны       314
Грязелечебница  314
Комната отдыха  315
Ингаляция       316
Курортный роман 317
"А у скамьи глухонемых..."      317

Затмение        319
Поливалка       320
Ковбойская завиральная  321
"Жирный фонарь в паутине ветвей..."     322
"Тех не люблю, кто мёд побед..."        323
"Кому отпускается баловнем жить..."     324
"Что важно нам в младенчестве..."       325
"Жить хочу! Но если грянет срок..."     326
Час, когда сушится бельё        327

В Чолпон-Ате    329
Плоды акселерации       330
Катамаран       331
"Нацепив надежды ласты..."      332
"Голубоглазый кот сиамский..."  334
Мудрое решенье  335
Детский стишок  336
Братская любовь 336
Встреча 337
Пред ясною свечой       338

"После правой левую подставить?.."      343
"Разговор с товарищем Лениным", или Не в духе 
Маяковского     344
"Пламя свечи, как солдатик, – навытяжку..."     344
"Будет утро – встану спозаранку..."     345
"Ни к чему высокие материи..."  346
"Верь, человек, верь!.."        347
Гром небесный   348


"Здравствуй, Январь!.." 349
"Урожайная нынче зима!.."       349
"Тускнеет природы убранство..." 350
"Как палочки в пломбире..."     350
"Прикрой руками сердце..."      351
Уход    351
"Я стар и одинок?.."    352
"Ах, луна, луна!.."     353
"Навалились холода!.."  354

"Ни машин, ни шагов..." 355
"Она была божественно красивой!.."      356
"Всё я лгал – про любовь к загулам..."  357
Жизнь поэта     358
"Ты – как замёрзшее вино..."    359
"Выскользнув из платьица..."    360
"Убегать? – тому не обучен..."  360
"Он очень славный!.."   360
"Ну хоть ты-то меня не суди!.." 362
"Твой бог, он любит троицу..."  362
"В тесной комнате мы одни..."   363
"Я от глаз твоих шалею..."      364
"Говоришь, не достало терпенья?.."      365
"На себя геройски ополчась..."  365
"Не в новинку мне яд лицемерия..."      366
"О сердце! Ты – таинственный радар..."  366

"Где, в извилине какой..."      367
"Призвание венчается признанием..."     367
"Откуда повелась молва такая..."        368
Читая Юрия Олешу        369
"Вам жаль, что современные поэты..."    369
"Который век толкуют нам об этом..."    370
Рецензия        370
"Поэтесса стесняется женских стихов..." 371
"А душа не стоит на месте..."   372

"Не лукавый манёвр..."  373
"Задумано, ниспослано ли свыше..."      374
"Чтоб от мучений будущих спастись..."   376
"Страх разливается, знобя..."   376
"Года бегут, редеет волос..."   377
"И распрощавшись с жизнью холостой..."  378
"По гороскопу ты – Весы..."     381
"Послушай, не надо истерик!.."  382
"А думы, думы так черны!.."     383
"Не схожи ликами, судьбой, нравами..."  383
"Опять сидим к спине спиной..." 384
"Можно, пожалуй, и долго..."    385
"На плаху голову роняю..."      385
"Когда впереди расстилалась..." 386

"Здравствуй, старая вина!.."    387
"Вновь сердце ярче алого пиона!.."      387
"Увидит ли твой крошечный пацан..."     388
"И опять мы – врозь..." 388
"Что за думой изводишь..."      389
"Я хотел бы любить тебя, нежить..."     390
"Две женщины, устроив чертовщину..."    391
"Без текущего ремонта..."       392
"Да, у поэтов есть такие склонности..." 393
"Летучие мыши..."       394

"Земную жизнь пройдя до полпути..."     395
Прав Грибоедов  396
"Опять в горячке городской..."  397
"Как Душу мы изводим, теребя!.."        397
"У каждого – ноша своя..."      398
"Любопытно: какая мне назначена смерть?.."      398
"Кто и где, не помню точно..."  399
Традиция        400
"Ничего не забыто..."   401

"Какая масть пошла в Апреле!.." 403
"Считалось в застойные лета..." 403
"Не впервые такое случается..." 404
"Можно клясть и менять вождей..."       405
"Давит мысль нещадней плоскогубцев..."  405
"Идёт бычок, качается..."       406
Катарсис        407
Памяти Андрея Дмитриевича Сахарова      408
"Тот Призрак, что бродил..."    410


ТОЧКА ОПОРЫ. Девяностые и на меже веков 411

Кое-что про нас 413
Разговор "на чемоданах" 414
"Меня трясут: "Ты за кого?"..." 416
Рецидив 417
Геральдическое  417
Выбор   417
"Я был студентик..."    418
"Ещё мечтал о лучшем..."        422
Мой выход       423
Раскачали!      424
Как нас теперь называть?        425
Понимаю Мандельштама    426
На исходе года Овцы     427
Мольба  427
Ответ приятелю  428

Случайная судьба        429

"Тишина... – аж уши заложило!.."        433
"Ой, рахмат тебе! Рахмат!.."    433
"Она встречает нежным взглядом..."      434
"Двадцать лет назад..." 435
"Охота, что пуще неволи..."     435
"Могу поставить точку..."       435
"Нелюбовь всегда жестока..."    436
"Вновь – за сигаретами в карман..."     436
"Господь терпел – и нам велел"..."      437
"Успокойся! Виноват!.." 438
"Не пишу, не звоню, не мелькаю..."      439
"Ну а если в любви не везёт..." 441
"Седина – в бороду, бес – в ребро!"..." 441
"Пребывая во влюблённых дураках..."     442
Неделька        442
Перемирие       444

"Слабо верится в добро..."      445
"Ленту лет своих итожа..."      445
"То чётко в яблочко, то мимо..."        446
"Ох и верно, ребята, сказано..."        447
"Не до острот!.."       448
"Отсекать – так отсекать!.."    448
"Прости, сынок!.."      448
Радуйся отпущенному дню!        450
Не променяю     451
"Всё к тому – чтоб обозлиться..."       451
Что мне ответить?       452
"О, скольких женщин я встречал..."      453
"Ещё не раз придёшь к могильным плитам..."      454

"Что за сумасшедший кукловод..."        455
Феномен крокодила       456
"Твой сын – счастливее меня..." 457
"Покупаю книжки..."     457
"Время несётся стремительно!.." 458
"Вдруг прильнула: "Прости!.."..."       461
"Ну кто ты для меня?!"  461
"Да ты глянь, – какое небо!.."  462
Где ещё?..      463
Окаменелость    466
Никогда больше! 467
"Уйдя от двух абстрактных жён..."       467
"Эй Ты, сидящий на небе..."     468
"Не прошу. Не надеюсь. Не жду..."       468
"Горбатым, хищным носом чую Март..."    469
"Да живите вы и с миром, и с любовью!.."        470

"Поэзия – конечно, ложь..."     471
"Права была Ахматова, права..." 471
"Не встречайся мне больше, прошу!.."    472
"Не держу на сердце зла..."     473
"И всё-таки мы не враги..."     473
"Двум Скорпионам в склянке одной..."    473
"Не стыдись, моя хорошая, пореви..."    474
"Не обижайся, что молчу..."     475
"Любишь – не любишь?.." – снова промашка!.."    476
"Продержусь на чёрном юморе..." 476
"Закусила удила, напридумывала схемы..."        477
"Да реши, в конце концов..."    477
"Я уже не жду твоих звонков..." 478
"Говорил же: балу́ешь с огнем!.."  479
"Думал: проще повеситься..."    479
"Когда-нибудь я сердце надорву..."      480

"И я не жалел, и меня не жалели..."     481
"Господь послал мне столько родинок..." 481
"Я – временщик, ты – временщица..."     482
"Вновь на бегу свидание..."     483
"Вот и снова, тёртый, битый..." 484
"Девчонка, ты цены себе не знаешь!.."   484
А знаешь...     485
Не задувай счастливую свечу!    486
Торопись любить!        487

"И солгать, и предать..."       489
Почти по Бунину 490
Наше время      491
"Возможно, я худший из всех..." 492
"Доброжелателям"        499
"Уж лучше речи, хлёсткие, как плети..." 499
"Беда не в том, что мы сгораем в общем тигле..."        500
К разлуке с Марианной   500
Мой гороскоп    501
"Может, не так уж я стар..."    502
Проводы сына    503

Вослед друзьям  515
"Концерты, поклонники, "браво-брависсимо!"..."  516
"Ни в стаде, ни в своре, ни в стае..."  516

"Наша дружба такая странная..." 517
"Ты недаром рождена Девой!.."   518
"Простите мне этот невольный порыв!.."  519
"Пойми́ ж ты, пока не поздно..."   520
"Довольно нам дружбу крепить!.."        521
"Каждая встреча – взаиморазведка..."    522
"Не время для пылких эмоций!.." 523
"Твоя фамилия девичья..."       524
"Всё понимаю: нам вместе не жить!.."    525
"Вот теперь, когда всё, наконец, позади..."     526

"Обычно осенью влюблялся иль весной..." 527
"Очередная ложь?.."     528
"Дорогая, обойдёмся без стихов!.."      528
Гадание 529
"Зря себя сомненьями травмирую?.."      530
В этом хаосе... 530
Пусть говорят   532
"Ты жила в туманном сне..."     533
"Душа, ты снова поспешила..."   534
"Спасибо за ласку, за нежность..."      534
"Привык глядеть, как маскируешь..."     535
"Не богиня, не красавица..."    535
"В бетон гордыни замурован..."  536
"Заглушив волнение любовное..." 536
"Да ладно, какие претензии?!"   537
"Всё закончилось..."    539
"Что говорить! – расстались мы красиво..."      539
"Тесней – куда уже!.."  540
"Ну хватит! Брось, не угрожай..."       540
"Полушеф, полулюбовник..."      541
"Молчу, щадя твою ранимость..." 541
"Если страсть даёт вдруг трещину..."    541

Набирая очки    549
"Не всё о’кей..."       549
Деканский рейтинг, или Пик популярности 550
"По натуре не бездельник..."    551
"Известно изречение..." 552
"Предательство и преданность..."        552
Позднее прозрение       553
"Мне раздавать себя – не в труд..."     554
"С темпераментом сатира..."     554
"Если спросит небесный меня Судия..."   554
"Мальчик, родившийся в год високосный..."       555
"Когда меня, мальчишку-второклашку..."  559

Юбилейное неелейное     561
"Хоть мне исполнился "полтинник"..."    561
Песенка бестолкового юбиляра    562
"А у меня есть подружка-бардесса..."    565
"В капризах жизни – свой резон..."      566

Прощание с Поэтом       567
"Парижский госпиталь Перси..."  569
"Чёрта с два горем нас удивишь!.."      570
"О Гений смешанных кровей..."   573
"В тот день прощанья..."        574
"Вокруг могилы не было толпы..."        576
"Лишь умер – зазвучали речи..." 578
"Он родился в праздничную дату..."      579

Сильным мира сего       583
"Это – бесспорно..."    584
На президентском фуршете        585
В кабинете редактора    586
"Никогда не пускала зависть..." 587
"Давно признаться вправе я..."  587
"Мы живём, глазёнками вращая..."        588
За большинство! 589
"У мужика – вся страсть наружу..."      589
"Да, я не менеджер, не дилер..."        590

На Земле Обетованной    591
Гипертермические строки 593
Мой краткий ивритский словарь   594
Петах-Тиква     595
На праздничной рехов    596
Мазган  597
На тель-авивском пляже  598
Друзы   599
Кармиэль        600
На пикнике      600
Средиземное море        601
Полночная волна 601
Ночная Галилея  602
Голаны  602
Цахал   613
По дороге на Мёртвое море       613
Ям Амелех       614
Пустыня Негев   615
Еврейское-индейское     616
Три знака       618
Возле синагоги  619
Кипа    619
Егудим  620
Предотъездное   622
Йоффе!  623
"Израиль – странная страна..."  624
"Меня зовут Анэс..."    629
Иной морали не приму!   630
"Горемычного Гоголя строки..."  630
Побывав на XXV юбилейном Грушинском фестивале   631
"Мир от техники в экстазе!.."   631
"Я не охвачен летаргией..."     632
"Ах, как трудно играть на лире..."      633
"Что за эпоха..."       633
"Жаль, что наше общество не дошлое..."  634
Кредо   634
"О, как я верил..."     635
"Бывает страшно вдруг..."       635
"Мы ни с чем без вранья не управимся..."        636
"На пути Великом Шёлковом..."   636
"Сорок лет тебя нет с нами..."  637
К 30-летию выпуска курса        640
На похоронах    640
"Не пристало Бога винить..."    640
"Рос я в круге кыргызстанском..."       641

Локальный конфликт на фоне глобальных трагедий 
начала XXI века 643
"Хлам романтики сдам-ка в ломбард..."   645
Самокритично    645
Успокоительное  646
"Знавал я разные любови..."     646
"Не ругайся, а молись..."       647
"Когда сердцам грозит коррозия..."      647
"Мы летим через Боом..."        648
"Удача всё-таки бывает!.."      648
"Оставь, сестрёнка, свой кураж!.."      649
"Одинокость – это трость..."    649
Даме из прошлого        650
"Хоть судьба и не щадила..."    650
"Я не верю..."  651
"Этот мальчик – надежда для нас двоих..."       651
"Отнюдь не худо сложена..."     652
"Ни я, ни ты – не совершенство..."      652
"Затверди, как аксиому..."      653
"Нет, к лицу мне не шляпа, а кепка..."  654

"Не у небесных стоя врат..."    655
"Не умею носить в себе злобу..."        657
"Ах, файлы! Ах, джойстик! Ах, мышка!.." 657
"Вот уж кайф тому поэту..."     658
"Мысль приходит с ночевой..."   659
"Смешны мне звёздность, пафос, имитации..."     659
"Обожаю молодых!.."     660
"Если не я, то кто же?!."       661
"Здесь и сейчас..."     662
"Что́, поэт, тебе до Бога?.."      663
"В мире сущем, столь не идеальном..."   664
"Пока душа не отлетела..."      664
"Хоть трудно ждать..."  664
Расставаясь с Двадцатым 665

Вместо послесловия      673
 












Литературно-художественное издание

Зарифьян Анэс Гургенович

СТИХОТЕРАПИЯ


Редактор – Т. Кузьмина
Компьютерный набор и вёрстка – Т. Нечаева
Художник – И. Сафарян-Евтухова
Фотодизайн – И. Ячник, С. Коломысов, А. Храмцов, Т. Нечаева
В книге использованы фотографии Г. Шакина, В. Меклера,
Л. Ремпеля, И. Бажуткина, А. Колосова, И. Ячника, А. Фёдорова, 
В. Полынского, В. Пархоменко, А. Радаева, Джо Джекалоне, 
а также фото из архива автора




Формат 6084 1/64. Объем ____ п. л.
Тираж 500. Заказ ___. 


Издательство ОсОО "Бишкектранзит"
г. Бишкек, 11 микрорайон, д. 17 "а"
2002 г.