Первомайские мантры
Игорь Паньков
1.
Новообращенному в лоно дня нередко бывает трудно:
тянет курить, подташнивает... Но уважая в себе мужчину
и не желая опять сорваться и загреметь по крупной,
молча грустишь у окна и ожесточенно трешь настырную как сорняк щетину.
Созерцательность вовсе не есть проявленье изнеженности натуры.
Просто себя самого приглашаешь быть как бы у Бога и черта третьим.
То есть - ждал приглашенья, но сознавая ужасающее несовершенство текстуры,
вдруг становишься в позу. А между тем и этим
безотносительно звука "ом" сизари на карнизах бормочут мантры,
майский день по пятам крадется, как сумасшедший судебный пристав,
и персональные пенсионеры, как новоявленные Кассандры,
обещают приход антихриста и всяческих так коммунистов.
И без труда прорицают будущее: подорожает водка,
с опустевших прилавков исчезнет почти дармовая манна,
и большая страна, как продырявленная врагом подлодка,
отойдет от причала и сгинет бесследно среди тумана.
2.
То ли майские грозы гремят и гремят в отделенье,
то ли там в небесах день и ночь барражирует эскадрилья
истребителей ВВС: в этом мире полно явлений,
представляющих как бы простые звенья
бесконечной цепочки. Нерасторжима смычка
(с чем и чего - непонятно). Но даже если
честно себе признаться, что жизнь - это лишь привычка,
мы появились на свет, да и сгинем вместе.
Девушка с малиновыми волосами щебечет, а что - не разберет и трезвый.
Будь я моложе лет на сто, да я бы такую разве...
Я бы такую... (а что бы я с ней - хоть тресни -
мучиться, вспоминать - только труд напрасный).
Что ж это я - триумфатор, взирающий с реверса тетрадрахмы
на мыловарни, анфан терибль электронной почты,
от одного только вида вполне конструктивной дамы
охаю про себя и держусь за почки?
Ведь очевидно, что тщетно я свой настоящий возраст
выяснить захотел у вещей, молчаливых досе.
Лишь проступает на влажном стекле от дыханья образ,
возраста не имеющий никакого вовсе...
3.
В Тьмутаракани, глухой провинции на краю Ойкумены,
медленно забывая добытое в Святцах имя,
каждую ночь во сне на запястьях вскрывает вены,
но продолжает спектакль одинокий актёр без грима.
Глупое сердце его позабыло чем пахнут чабрец и мята,
и одеяло во тьме белеет как ангелов падших груда.
Даже душа, отделяясь от тела утром, имеет форму эйякулята,
не обретшего днесь подобающего сосуда.
Ибо все расстоянья здесь кратны судьбам и делятся на парсеки,
и в Пантеон богов забредя первомайским полднем,
то ли молохи, то ли кентавры, а может быть, человеки,
мерзко хихикают, роясь в чужом исподнем.
Им подавай мордобой, сексодром, да, пожалуй, скачки,
банки и кабаки, и меткий прицел чеченца.
ясный их месяц в небе похож на корыто прачки,
выплеснувшей вместе с водой младенца.
Измусолив Святое Писание, оцепенев от лени,
не уважая текстов длиннее тоста,
здесь понимают поэта лишь в третьем его колене
(честь и хвала тому, кто на этот случай завёл потомство).
В сущности, мне-то плевать на то, что другие зовут земною
жизнью (ибо всё, что случится, в конечном итоге, несправедливо),
и распахнув пересохший рот, зашпаклёванный тишиною,
я ухожу в кругосветку в бокале пива.
4.
Жизнь проходит, не оставляя воспоминаний...
От Рождества Христова дветысячитретье лето...
Дань эпохе примитивизма. Время чужих желаний.
Если бы вам был Бог, учредил бы страну поэтов.
"Как каравеллы Колумба годы мои..." "А знаешь,
учат меня летать и по водам водят..."
"Здравствуй, Мария, о ком из Троих по ночам вздыхаешь?"
"Ждешь ли ты холодов или нет - холода приходят".
Тело перестаёт расти. А с душою
что-то творится (друг сказал - рецидив ветрянки).
На горизонте Азорские, и хорошо бы,
чтобы случилось "это" не после пьянки.
Спящие рыбаки на развалинах сушат сети...
Спящие дети поют, кулачками сжимая свечи...
Как отыскать мне силы прожить и эти
годы, после которых не будет смерти?
