|
Дольский Александр |
Аркадию Райкину.
Александр Дольский Когда твердят — не верь словам, я этих слов совсем не слышу, но мысль моя смелей и выше, когда твердят — не верь словам. Все мироздание колышут слова с любовью пополам. Я этих слов совсем по слышу, когда твердят — по верь словам. 1980 2. В два голоса. Пусть будет наш удел высок и мы порой достойны драмы, но нами правит не восток, а ощущенье панорамы. Рискни по-новому прочесть день нынешний и день вчерашний, но Пимену дороже честь, чем слава и обилье брашны. Обыкновенные слова слагают правды хромосомы. . . Зане и ухает сова, что когти в жертве невесомы. Примерим платье королей, проткнем язык по-африкански, но нет трудней среди ролей — Сыграть себя по-христиански. Ошейник в будке Гесперид— причина хворости и боли, но Цербер на цепи не спит, он нам опасен и в неволе. Нас били в поддых сапогом, и поглощала кровь рубаха. . . Нет у художника врагов — он сам свой царь, палач и плаха. Цель упоительней и чище, чем нереальнее исход. . . Но ищем мы на пепелище, где Феникс рок-н-ролл поет. Пусть будет наш удел высок и добросовестен наш улей. . . Что примут сердце и висок - терпенье, срам, надежду, пулю? 1979 3. Открывается занавес — это начинается жизни пора. Первый акт — узнавание света, безмятежного детства игра. Усложняются правила пьесы, выбираем партнеров себе, примеряем любовь, интересы, намечаются роли в судьбе. Разучив монологи и споры, занимаем па сцене места -- все коллеги мы, все мы актеры, и у каждого роль не проста. Нет прогонов и нет репетиций, а премьера идет каждый час. Мы стараемся не ошибиться, повторяя ошибки не раз. Жизнь — театр, кто сердце и нервы бережет до удобной поры, за кулисы спасается первый от жестокой и честной игры. 1979 4. Когда усталость беспощадно лишает легких дум и сна, жизнь представляется нескладной и давит на сердце вина. и если встанешь у порога - так беспростветен дальний путь, и в прошлом радости немного, и в завтра страшно заглянуть. И кажутся самообманом все иделы лучших дней, и подвести итог пора нам - чем безотрадней, тем верней. Итог... но этого нам мало, смелей вперед, и все сначала! 1981 Ах, кто себя не ублажал игрой, обманом, сказкой?! . . Корона, скипетр, кинжал, трагическая маска — все в ход пошло, и так у нас причудливы подмены — не узнаем себя подчас в чертогах Мельпомены. Не оценив сюжет простой, до окончанья дней мы целью жизни ставим то, что служит средством к ней. Признав достоинства сумы, мы любим звон монет, играем в души и умы людей, которых нет. Идей великих механизм сносился и исчез — на первом месте организм, обмен его веществ. Косметика и камуфляж, и фраз пустых игра, и реквизит громоздкий наш — вчерашняя пора. Кто эту пьесу написал, кто ставил, кто играл, подмостки где и где тут зал, когда нам ждать финал? Оставь игру И разговор, да будет темой жизнь. . . Ты сам и автор, и актер, так истины держись! 1979 6. Итак, игра. . . Не упрощая, не унижая жизни суть, мы можем правила чуть-чуть домыслить, промахи прощая. Не сразу дорастаем мы до роли трудной и понятной, к которой тянутся невнятно сердца любые и умы. О вечных истинах порой была во-первых наша тема, и лишь сигнальная система была у нас всегда второй. Итак, игра. . . Участье в ней мы всем существом принять, должны, отнять ошибки от вины и всепрощению не внемля. Мы ясно чувствовали час и понимали, где опасность, когда удобная неясность уводит от решений нас. Мы все отдали, что смогли, а взяли то, что было лишним. Хотя ненужным-то у ближних бывает часто соль земли. Итак, игра. . . В ее ловушки влечет успех и тянет слово, но в ней любовь и жизнь основа, а остальное все — игрушки. Подчас казалось, со стеной мы диалог вели, измучась, и все ж благословенна участь, когда словесность за спиной. И чем судьба порою круче, тем жизнь тревожней и полней, а сердце — чем оно больней, тем роль свою честнее учит. 1979 7 Как мы трудно умнеем и долго, принимая то тех, то иных да глашатаев нашей вины, за певцов искупленья и долга. Как печальна их участь порой и опасна тональность сомнений - в тайны мира их проникновении не увидишь за хитрой игрой. Но признаться нам стыдно подчас, что худонхник убого поянтен, ну а вдруг бесталанно невнятен — хоть пытай, не услышишь от нас. Это лень и душевный уют из тепла не пускают, из шкуры, и пласты вековые культуры нам сокровища не отдают. Неразобранный этот багаж черным ящиком давит на плечи, и скрежещут кондовые речи, и изящный звенит эпатаж. Так легко, овладев ремеслом и повадкой духовной элиты, убедить всех, что где-то болит там, и, конечно, с большим мастерством. И поверит доверчивый суд в глубину твоей мысли и страсти, ты добьешься над думами власти, и тебя над людьми вознесут. . . 1981 8. Для гениального ума прекрасный мир всегда трагичен и, в сущности, непоэтичен для гениального ума, хотя в природе без различий — везде поэзия сама, прекрасный мир всегда трагичен для гениального ума. 1979
|
|