Москва 1963
Юлий Ким
Дождь моросит,
Не то воздух мокрый.
Ночь, магазин,
На витрине караси.
Один дохлый.
Плавают прирученные.
Учёные,
Такие тучные...
Такие обречённые...
Отворачиваю глаза в ночную морось.
Вся ночь подделана под день, сверкает грязь.
С огней на дно асфальта льётся
синий, жёлтый, красный морс –
Большой сырой аквариум.
А я – карась.
Он полон доверху плескания и шороху:
Шорох смеха,
шорох света,
шорох капели.
Плывут трамваи-осетры,
Ныряет форель в туннели,
А в тротуарную плотву
Я, с карасём неся кошёлку,
Затёсываюсь и плыву.
Плыву легонечко.
Я грусти полн и молодости.
Вплываю в фантастические водоросли,
Жабрёнышками втягиваю корм.
То есть это я в скверу
Иду, попыхиваю дымком,
И папироса тает на ветру...
"Эй! Такси! Сюда". – Такси
Подъехало и смолкло.
"Дождь моросит,
Не то воздух мокрый –
Ну и погоды!..." – "Вам куда?" – "Туда-то".
– "Поехали".
На счётчике нащёлкивается плата.
Стирают дождь со щёк машины
Две зубные щёточки.
И сердце бьётся уже спокойно,
И всё становится на место,
Когда вам нужен дом такой-то
И вход с такого-то подъезда.
Окрестность – имя обретает:
Ну Якиманка там, Таганка ли.
Огни, машину облетая,
Вдруг стали значащими знаками.
Ну, скажем, про томатный сок.
Про самолёты, про сберкнижки.
Возьми-ка книжечку, дружок,
Возьми сыми с неё излишки,
И самолётом – на восток,
А там, найдя пивной ларёк,
Напейся соку – до отрыжки:
В ней (в чём признается не всяк)
И заключается весь смак.
– Привет! Держи кошёлку.
– А что с кошёлки толку?
– Там рыбка золотая.
– Жаль, что не заливная.
– Ну, пацаны, что нового
Насчёт житья хренового?
Булгаков выйдет, говорят?
– Зарезали Булгакова:
Уж больно пишет невпопад,
Как раньше, одинаково.
– Что Евтушенко?
– Жив-здоров
И, слышно, написал стихов
О том, что он не кается.
– Некрасов?
– В Киеве сидит.
– Небось, печален?
– Нет, сердит.
Ему теперь икается.
– Фу, дьявол, до каких же пор!
Ну прям не штопор, а топор.
– Что Кочетов?
– Да вроде
Всё ходит на свободе.
Всё потому, что был он мля,
И есть он мля, и будет мля...
– Ну, вроде всё в порядке.
Поехали, ребятки!
Ай, водочка – пошла, пошла, пошла-а,
Врагу на гибель, нам во спасенье, родимая.
О, торжествуй! Живи, непобедимая
Святая демократия стола!
Как мигом очищается мура,
Наросшая за счёт вонючих буден!
Сердечный жар, быв скуден и подспуден,
Теперь наружу хлещет – ca ira!
О сайра нежная! Позволь, я пригублю
Тебя с вином грузинским! О маслины
На масле сливочном! О прелесть апельсина!
Ах, братцы, дьявольщина, как я вас люблю!
Цените, люди, удовольствие пожрать:
Оно так искренно, так неподдельно!
И никакое братство так не цельно,
Как братство пьющее – как мы, едрёна мать!
Тут все закричали: "Стихов! Стихов!"
Сижу, благоденствую в блеске очков:
Это мне кричат, сочинитель-то я.
"Вы хочете песен? Их есть у меня!"
Здесь начинается слово о Якире –
Слово о Якире, красном полководце,
О красном полководце, храбром командире,
Слово о Якире начинается здесь.
Ожила землица, заневестилась,
Первым листиком берёзка занавесилась.
Только брошена землица, неухожена,
Грязью, стервом, костями занавожена.
Смрад и вой стоят по Тмутаракани.
Кровью пахнет Тмутаракань, палёной шерстью.
Горе-горькое, мужицкое, тараканье
Дотерпелося до грозного нашествия.
– Эй, пошли, горемычные, попёрли!
Чёрной злобой перекошены рожи.
Смертный крик
судорогой зашёлся в белом горле,
Смертный пот
кровию пошёл по белой коже.
"Разменяй его на пулю – больно кожей чист!"
"Бей прикладом!
Мордой в грязь!
Больно телом бел!"
В бога, в душу – хлесть! хрясь! – под бесшабашный свист –
Эх ты, горе, горе...сколько боли-то в тебе!
Из-за моря, моря – грозовая чернота:
На Тмутаракань едет белая орда.
Беленькие всадники да беленькие сабельки –
Ой, Тмутаракань! Беда идёт, беда!..
Беленькие всадники посвистывают,
Беленькими саблями поигрывают.
Погоди ж ты, холоп, тмутараканский смерд:
Ища в ножки поклонисся, покаесся,
Ища в петельке над полем покачаесся,
Провинился, смерд, перед Господом –
Пропадай, окаянный, пропадом!..
И тогда
На чёрное небо
Алый всадник выехал гарцуя,
Тонконогий конь копытцем красным
Молнии в тучах рассыпает.
Улыбнулся всадник, усмехнулся,
Ничего не сказал – вынул саблю,
Ничего не сказал – только грозно взмахнул,
И пошла Тмутаракань на белую орду.
Стой! Стой, Якир! Слезай с коня.
Поверь: опасно быть великим.
Свой этот орден – променяй
Хоть на пшено. А лучше – выкинь.
Свою фамилию – сотри
Во всех бумагах, где возможно.
Ну кто же так неосторожно
Расписывается? Смотри:
Ведь ты себе же самому...
Позорный суд... Расстрел!..
А сыну?
Смотри: ты подписал ему
Концлагерь, каторгу, тюрьму,
Жизнь-пытку, жизнь наполовину.
Стой, стой, Якир. Спрячь саблю, спрячь.
И совесть спрячь. Порви с друзьями.
Они – но это между нами –
Обречены. Их ждёт палач.
Где Митька Шмидт? Где Дубовой?
Где Ян Гармарник? Где Гарькавый?
Забудь. Был шуткой смертный бой,
А дружба – детскою забавой.
Улыбнулся Якир, усмехнулся,
Отвернулся, словно отмахнулся...
Через годы в годы не заглянешь,
Через годы руку не протянешь,
И огонь щепотью не потушишь,
И вонючих псов не передушишь.
