Последний летописец
Александр Городницкий
Скончался Натан Эйдельман,
Последний российский историк.
Пустует промятый диван,
Завален бумагами столик.
В квартире, где мёртвая тишь,
Раскатистый голос не слышен.
Вчерашние скрыты афиши
Полотнами новых афиш.
Скончался Натан Эйдельман,
Последний российский историк.
Его сочинений тома
Отныне немалого стоят.
При жизни он не был богат,
Теперь же — богат он несметно, —
Истории ангельский сад
Ему остается посмертно.
Для веком любимых детей
Господняя явлена милость:
Эпоха их жизней сменилась
Эпохой великих смертей.
Скончался Натан Эйдельман,
Последний российский историк.
В густеющий глядя туман,
В своих убеждениях стоек,
Твердил он опять и опять,
Борясь со скептическим мненьем,
Что можно Россию поднять
Реформами и просвещеньем.
Свой мерный замедлили бег
Над чёрною траурной датой
Его девятнадцатый век,
Его беспокойный двадцатый.
От бремени горестных пут
Теперь он на волю отпущен.
Его для беседы зовут
Рылеев, и Пестель, и Пущин.
И снова метель в декабре —
Предмет изысканий ученых.
Пополнив отряд обречённых,
Безмолвное стынет каре.
Скончался Натан Эйдельман,
Последний российский историк,
И весь черносотенный стан
Гуляет у праздничных стоек.
За что их звериная злость
И ненависть эта? За то ли,
Что сердце его порвалось,
Всеобщей не выдержав боли?
Что, славу презрев и почёт,
России служа безвозмездно,
Он, им вопреки, предпочёл
Единственный способ отъезда?
Скончался Натан Эйдельман.
Случайно ли это? Едва ли:
Оборван истории план,
Стремящийся вверх по спирали.
Захлопнулась времени дверь,
В полёте застыла минута, —
Безвременье, голод и смута
Страну ожидают теперь.
И нам завещает он впредь
Познание тайны несложной,
Что жить здесь, увы, невозможно,
Но можно лишь здесь умереть.
