В ценре Рима. Пьяцца Маттеи

                  Иосиф Бродский

()

Книга: Иосиф Бродский. Стихотворения и поэмы




        I

     Я пил из этого фонтана
     в ущелье Рима.
     Теперь, не замочив кафтана,
     канаю мимо.
     Моя подружка Микелина
     в порядке штрафа
     мне предпочла кормить павлина
     в именьи графа.

        II

     Граф, в сущности, совсем не мерзок:
     он сед и строен.
     Я был с ним по-российски дерзок,
     он был расстроен.
     Но что трагедия, измена
     для славянина,
     то ерунда для джентльмена
     и дворянина.

        III

     Граф выиграл, до клубнички лаком,
     в игре без правил.
     Он ставит Микелину раком,
     как прежде ставил.
     Я тоже, впрочем, не в накладе:
     и в Риме тоже
     теперь есть место крикнуть "Бляди!",
     вздохнуть "О Боже".

        IV

     Не смешивает пахарь с пашней
     плодов плачевных.
     Потери, точно скот домашний,
     блюдет кочевник.
     Чем был бы Рим иначе? гидом,
     толпой музея,
     автобусом, отелем, видом
     Терм, Колизея.

        V

     А так он -- место грусти, выи,
     склоненной в баре,
     и двери, запертой на виа
     дельи Фунари.
     Сидишь, обдумывая строчку,
     и, пригорюнясь,
     глядишь в невидимую точку:
     почти что юность.

        VI

     Как возвышает это дело!
     Как в миг печали
     все забываешь: юбку, тело,
     где, как кончали.
     Пусть ты последняя рванина,
     пыль под забором,
     на джентльмена, дворянина
     кладешь с прибором.

        VII

     Нет, я вам доложу, утрата,
     завал, непруха
     из вас творят аристократа
     хотя бы духа.
     Забудем о дешевом графе!
     Заломим брови!
     Поддать мы в миг печали вправе
     хоть с принцем крови!

        VIII

     Зима. Звенит хрусталь фонтана.
     Цвет неба -- синий.
     Подсчитывает трамонтана
     иголки пиний.
     Что год от февраля отрезал,
     он дрожью роздал,
     и кутается в тогу цезарь
     (верней, апостол).

        IX

     В морозном воздухе, на редкость
     прозрачном, око,
     невольно наводясь на резкость,
     глядит далеко --
     на Север, где в чаду и в дыме
     кует червонцы
     Европа мрачная. Я -- в Риме,
     где светит солнце!

        X

     Я, пасынок державы дикой
     с разбитой мордой,
     другой, не менее великой
     приемыш гордый, --
     я счастлив в этой колыбели
     Муз, Права, Граций,
     где Назо и Вергилий пели,
     вещал Гораций.

        XI

     Попробуем же отстраниться,
     взять век в кавычки.
     Быть может, и в мои страницы
     как в их таблички,
     кириллицею не побрезгав
     и без ущерба
     для зренья, главная из Резвых
     взглянет -- Эвтерпа.

        XII

     Не в драчке, я считаю, счастье
     в чертоге царском,
     но в том, чтоб, обручив запястье
     с котлом швейцарским,
     остаток плоти терракоте
     подвергнуть, сини,
     исколотой Буонаротти
     и Борромини.

        XIII

     Спасибо, Парки, Провиденье,
     ты, друг-издатель,
     за перечисленные деньги.
     Сего податель
     векам грядущим в назиданье
     пьет чоколатта
     кон панна в центре мирозданья
     и циферблата!

        XIV

     С холма, где говорил октавой
     порой иною
     Тасс, созерцаю величавый
     вид. Предо мною --
     не купола, не черепица
     со Св. Отцами:
     то -- мир вскормившая волчица
     спит вверх сосцами!

        XV

     И в логове ее я -- дома!
     Мой рот оскален
     от радости: ему знакома
     судьба развалин.
     Огрызок цезаря, атлета,
     певца тем паче
     есть вариант автопортрета.
     Скажу иначе:

        XVI

     усталый раб -- из той породы,
     что зрим все чаще --
     под занавес глотнул свободы.
     Она послаще
     любви, привязанности, веры
     (креста, овала),
     поскольку и до нашей эры
     существовала.

        XVII

     Ей свойственно, к тому ж, упрямство.
     Покуда Время
     не поглупеет как Пространство
     (что вряд ли), семя
     свободы в злом чертополохе,
     в любом пейзаже
     даст из удушливой эпохи
     побег. И даже

        XVIII

     сорвись все звезды с небосвода,
     исчезни местность,
     все ж не оставлена свобода,
     чья дочь -- словесность.
     Она, пока есть в горле влага,
     не без приюта.
     Скрипи, перо. Черней, бумага.
     Лети, минута.