Лагуна

                  Иосиф Бродский


I
Три старухи с вязаньем в глубоких креслах 
толкуют в холле о муках крестных;
пансион "Аккадемиа" вместе со 
всей Вселенной 
плывет к Рождеству под рокот 
телевизора; сунув гроссбух под локоть, 
клерк поворачивает колесо.
II
И восходит в свой номер на борт по трапу 
постоялец, несущий в кармане граппу,
совершенный никто, человек в плаще, 
потерявший память, отчизну, сына; 
по горбу его плачет в лесах осина, 
если кто-то плачет о нем вообще.
III 
Венецийских церквей, как сервизов чайных, 
слышен звон в коробке из-под случайных
жизней. Бронзовый осьминог 
люстры в трельяже, заросшем ряской, 
лижет набрякший слезами, лаской, 
грязными снами сырой станок.
IV 
Адриатика ночью восточным ветром 
канал наполняет, как ванну, с верхом,
лодки качает, как люльки; фиш, 
а не вол в изголовье встает ночами, 
и звезда морская в окне лучами 
штору шевелит, покуда спишь.
V
Так и будем жить, заливая мертвой 
водой стеклянной графина мокрый
пламень граппы, кромсая леща, а не 
птицу-гуся, чтобы нас насытил 
предок хордовый Твой, Спаситель, 
зимней ночью в сырой стране.
VI 
Рождество без снега, шаров и ели, 
у моря, стесненного картой в теле;
створку моллюска пустив ко дну, 
пряча лицо, но спиной пленяя, 
Время выходит из волн, меняя 
стрелку на башне — ее одну.
VII 
Тонущий город, где твердый разум 
внезапно становится мокрым глазом,
где сфинксов северных южный брат, 
знающий грамоте лев крылатый, 
книгу захлопнув, не крикнет "ратуй!", 
в плеске зеркал захлебнуться рад. 
VIII
Гондолу бьет о гнилые сваи. 
Звук отрицает себя, слова и
слух; а также державу ту, 
где руки тянутся хвойным лесом 
перед мелким, но хищным бесом 
и слюну леденит во рту.
IX 
Скрестим же с левой, вобравшей когти, 
правую лапу, согнувши в локте;
жест получим, похожий на 
молот в серпе, — и, как черт Солохе, 
храбро покажем его эпохе,
принявшей образ дурного сна.
X 
Тело в плаще обживает сферы, 
где у Софии, Надежды, Веры
и Любви нет грядущего, но всегда 
есть настоящее, сколь бы горек 
не был вкус поцелуев эбре и гоек, 
и города, где стопа следа
XI
не оставляет — как челн на глади 
водной, любое пространство сзади,
взятое в цифрах, сводя к нулю — 
не оставляет следов глубоких 
на площадях, как "прощай" широких, 
в улицах узких, как звук "люблю".
XII 
Шпили, колонны, резьба, лепнина 
арок, мостов и дворцов; взгляни на-
верх: увидишь улыбку льва 
на охваченной ветром, как платьем, башне, 
несокрушимой, как злак вне пашни, 
с поясом времени вместо рва.
XIII 
Ночь на Сан-Марко. Прохожий с мятым 
лицом, сравнимым во тьме со снятым 
с безымянного пальца кольцом, грызя 
ноготь, смотрит, объят покоем, 
в то "никуда", задержаться в коем 
мысли можно, зрачку — нельзя.
XIV
Там, за нигде, за его пределом — 
черным, бесцветным, возможно, белым —
есть какая-то вещь, предмет. 
Может быть, тело. В эпоху тренья 
скорость света есть скорость зренья; 
даже тогда, когда света нет.
1973