Посмотреть (исп. Роберт Рождественский)
|
Рождественский Роберт | Послушать (исп. Леонид Марков) Посмотреть (исп. Роберт Рождественский) |
Роберт Рождественский
Лирическое отступление о школьных оценках
Память
за прошлое держится цепко,
то прибывает,
то убывает...
В школе
когда-то
были оценки
две:
"успевает"
и "не успевает"...
Мир из бетона.
Мир из железа.
Аэродромный
разбойничий рокот...
Не успеваю
довериться лесу.
Птицу послушать.
Ветку потрогать...
Разочаровываюсь.
Увлекаюсь.
Липкий мотив
про себя напеваю.
Снова куда-то
бегу,
задыхаясь!
Не успеваю,
Не успеваю...
Время жалею.
Недели мусолю.
С кем-то
о чём-то
бессмысленно спорю.
Вижу
всё больше вечерние
зори.
Утренних зорь
я почти что не помню...
В душном вагоне –
будто в горниле.
В дом возвращаюсь.
Дверь открываю.
Книги
квартиру
заполонили.
Я прочитать их
не успеваю!..
Снова ползу
в бесконечную гору,
злюсь
и от встречного ветра
немею.
Надо б, наверное,
жить
по-другому!
Но по-другому
я не умею...
Сильным бываю.
Слабым бываю.
Школьного друга
нежданно встречаю.
"Здравствуй!
Ну как ты?.."
И –
не успеваю
вслушаться
в то, что он мне
отвечает...
Керчь и Калькутта,
Волга и Висла.
То улетаю,
то отплываю.
Надо бы,
надо бы остановиться!
Не успеваю.
Не успеваю...
Знаю,
что скоро метели
подуют.
От непонятной хандры
изнываю...
Надо бы
попросту сесть и подумать!
Надо бы...
Надо бы...
Не успеваю!
Снова меняю
вёрсты
на мили.
По телефону
Москву вызываю...
Женщину,
самую лучшую
в мире,
сделать счастливой
не успеваю!..
Отодвигаю
и планы, и сроки.
Слушаю притчи
о долготерпенье.
А написать
свои главные строки
не успеваю!
И вряд ли успею...
Как протодьякон
в праздничной церкви,
голос
единственный
надрываю...
Я бы, конечно,
исправил оценки!..
Не успеваю.
Не успеваю.
Шаги
Всё, что угодно,
может ещё
судьба напророчить:
от неожиданной тишины
до грома внезапнейшего...
Дай мне
уверенности твоей,
Красная площадь!
И помоги мне
себя отыскать -
завтрашнего...
Главная площадь,
ты поддержи,
выслушай,
вывези...
На запотевшей брусчатке
один
молча стою.
Крутые зубцы на кремлёвской стене -
будто шлемы
витязей.
И Спасская башня -
правофланговым
в этом строю...
Скоро на башне,
в часах городских и домашних
размножаясь,
пересчитав скрупулёзно
вереницу минут и секунд,
стрелки курантов
сойдутся,
как лезвия ножниц,
и безвовратно прожитый мной
час
отстригут.
Прожитый час
жизни моей.
Час без названья.
Бывшее время,
в котором осталось
моё "помоги!..".
В это мгновенье,
как молотом по накковальне,
хлёстко и гулко
вдруг зазвучали
шаги!..
Грохот сердца.
Квадратных плечей разворот.
Каждый час
пред глазами друзей и врагов
начинаются
прямо от Спасских ворот
эти -
памятные -
двести десять шагов...
(Это я потом
шаги подсчитал.
А тогда в ночи
стоял - оглушён.
А тогда в ночи
я ответа
ждал.
И остаток века
над миром
шёл...
Это я потом
шаги подсчитал.
Приходил сюда
наяву и во сне.
Будто что-то
заранее
загадал,
что-то самое
необходимое мне...
Я глядел в глубину
огромной стены,
будто в тёмное море
без берегов.
Веря в то,
что соединиться должны
время жизни моей
и время
шагов!..)
Грохот сердца.
И высохших губ немота.
Двести десять шагов
до знакомых дверей,
до того -
опалённого славой -
поста,
молчаливого входа
в его Мавзолей...
Под холодною дымкой,
плывущей с реки,
и торжественной дрожью
примкнутых штыков,
по планете,
вбивая гранит
каблуки, -
Двести десять
весомых,
державных шагов!
Имена
Когда Москва
бросается в сны -
вчерашний день воскрешать,
на траурных плитах
кремлёвской стены
начинают
буквы мерцать.
Начинает светиться,
будто заря,
алфавит
от "А" до "Я".
Азбука
яростного бытия.
Азбука Октября...
Кто смерти
хотел?
Никто не хотел.
Кто пулю
искал?
Никто не искал.
А ветер
над общей судьбою
гудел.
На длинной стене
имена высекал.
На груди стены
имена
полыхают,
как ордена!..
Каждое имя
в ночи горит
своим,
особым огнём...
Дзержинский.
Гагарин.
Куйбышев.
Рид.
Чкалов.
Жуков.
Артём...
Их много.
Всех их
не перечесть.
Их много.
Куда ни взгляни...
Но если бы,
если бы только здесь!
Если бы
только они!
А то -
повсюду!
И голос дрожит.
И я закрываю глаза.
Помнить об этом
труднее, чем жить.
Не помнить об этом -
нельзя!..
Последнюю зависть к живым затая,
лежат,
как во мгле полыньи,
твои,
Революция,
сыновья -
любимые дети твои.
В поющих песках
и в молчащих снегах,
в медлительном шелесте трав.
У сонных колодцев,
в немых сквозняках
пронизанных солнцем
дубрав.
Там,
где тоскуют перепела,
там,
где почти на весу
лёгкая,
утренняя пчела
пьёт из цветка
росу.
Где клёны
околицу сторожат
и кукушка
пророчит своё...
В безбрежной планете
солдаты лежат,
изнутри
согревая
её...
Они -
фундамент.
Начало начал.
Вслушиваясь в тишину,
держат они
на своих плечах
эту стену
и эту страну.
Единственным знаменем
осенены, -
гордость
и боль моя...
Пылает
на плитах кремлёвской стены
алфавит
от "А" до "Я"...
И, задохнувшись,
я говорю:
Отныне -
и каждый день -
по этому
каменному
букварю
я бы учил
детей!
Нет, не по буквам,
не по складам,
а по этим жизням
учил!
Я бы им
главное передал.
Вечное
поручил...
Мы мало живём.
Но живём
не зря!..
Веет ветер
с Москвы-реки.
Пред лицом
гранитного букваря
караул
чеканит
шаги.
Историческое отступление о крыльях
Мужичонка-лиходей -
рожа варежкой -
дня двадцатого апреля
года давнего
закричал вовсю
в Кремле,
на Ивановской,
дескать,
"Дело у него Государево!!."
Кто таков?
Почто вопит?
Во что верует?
Отчего в глаза стрельцам
глядит без робости?
Вор - не вор,
однако кто его ведает...
А за крик
держи ответ
по всей строгости!..
Мужичка того
недремлющая стража взяла.
На расспросе
объявил этот странный тать,
что клянётся смастерить
два великих крыла
и на оных,
аки птица,
будет в небе летать...
Подземелье.
Стол дубовый.
И стена
на три крюка.
По стене плывут, качаясь,
тени страшные.
Сам боярин Троекуров
у смутьяна-мужика,
бородою тряся,
грозно спрашивали:
- Что творишь, холоп?..
- Не худое творю...
- Значит, хочешь взлететь?..
- Даже очень хочу...
- Аки птица, говоришь?..
- Аки птица, говорю...
- Ну а как не взлетишь?..
- Непременно взлечу!..
...Был расспрашиван бахвал
строгим способом,
шли от засветло расспросы
и до затемно.
Дыбой гнули мужика,
а он упорствовал:
"Обязательно взлечу!..
Обязательно!!."
Вдруг и взаправду полетит
мозгля крамольная?!
Вдруг понравится царю
потеха знатная?!.
Призадумались боярин
и промолвили:
- Ладно!
Что тебе, холоп,
к работе
надобно?
...Дали всё, что просил
для крылатых дел:
два куска холста,
драгоценной слюды,
прутьев ивовых,
на неделю еды.
(И подьячего,
чтоб смотрел-глядел...)
Необычное
мужичок мастерил,
вострым ножиком
он холсты кромсал,
из белужьих жабр
хитрый клей варил,
прутья ивовые
в три ряда вязал.
От рассветной зари
до тёмных небес
Он работал и
не печалился.
Он старался - чёрт,
он смеялся - бес:
"Получается!..
Ой получается!!."
Слух прошёл по Москве:
"Лихие дела!..
Мужичонка...
да чтоб мне с места не встать!..
Завтра в полдень, слышь? -
два великих крыла...
На Ивановской...
аки птица летать..."
- Что творишь, холоп?..
- Не худое творю...
- Значит, хочешь взлететь?..
- Даже очень хочу...
- Аки птица, говоришь?..
- Аки птица, говорю...
- Ну а как не взлетишь?..
- Непременно взлечу!..
...Мужичонка-лиходей -
рожа варежкою, -
появившись из ворот
скособоченных,
дня тридцатого апреля
на Ивановскую
вышел-вынес
два крыла перепончатых!
Были крылья угловатыми
и мощными,
распахнулись –
всех зажмуриться
заставили.
Были тоненькими очень -
да не морщили.
Были словно ледяными -
да не таяли.
Отливали эти крылья
сияющие
то ли - кровушкою,
то ли - пожарами...
Сам боярин Троекуров
со товарищами
поглазеть на это чудо
пожаловали...
Крыльев радужных таких
земля не видела.
И надел их мужик,
слегка важничая.
Вся Ивановская площадь
шеи
вытянула,
приготовилася ахнуть
вся Ивановская!..
Вот он крыльями взмахнул,
сделал первый шаг.
Вот он чаще замахал,
от усердья взмок.
Вот на цыпочки встал, -
да не взлеталось никак!
Вот он щёки надул, -
а взлететь не мог!..
Он и плакал,
и молился,
и два раза отдыхал,
закатив глаза,
подпрыгивал по-заячьи.
Он поохивал,
присвистывал,
он крыльями махал
и ногами семенил,
как в присядочке.
По земле стучали крылья,
крест болтался на груди.
Обдавала пыль
вельможного боярина.
Мужику уже кричали:
"Ну чего же ты?
Лети!
Обещался, так взлетай,
окаянина!.."
А когда он завопил:
"Да где ж ты, господи?!."
и купца задел крылом,
пробегаючи,
вся Ивановская площадь
взвыла
в хохоте,
так, что брызнули с крестов
стаи галочьи!..
А мужик упал на землю,
как подрезали.
И не слышал он
ни хохота,
ни карканья...
Сам
боярин Троекуров
не побрезговали:
подошли к мужичку
и в личность
харкнули.
И сказали так боярин:
"Будя!
Досыта
посмеялись...
А теперь давай похмуримся...
Батогами его!
Но чтоб -
не дo смерти...
Чтоб денёчка два пожил
да помучился..."
Ой, взлетели батоги
посреди весны!
Вился каждый батожок
в небе
пташкою...
И оттудова -
да поперёк спины!
Поперёк спины -
да всё с оттяжкою!
Чтобы думал -
знал!
Чтобы впрок -
для всех!
Чтоб вокруг тебя
стало красненько!
Да с размахом -
а-ах!
Чтоб до сердца -
э-эх!
И ещё раз -
о-ох!
И -
полразика!..
- В землю смотришь, холоп?..
- В землю смотрю...
- Полетать хотел?..
- И теперь хочу...
- Аки птица, говорил?..
- Аки птица, говорю!..
- Ну а дальше как?..
- Непременно взлечу!..
...Мужичонка-лиходей -
рожа варежкой, -
одичалых собак
пугая стонами,
в ночь промозглую
лежал на Ивановской,
будто чёрный крест –
руки в стороны.
Посредине государства,
затаённого во мгле,
посреди берёз
и зарослей смородинных,
на заплаканной,
залатанной,
загадочной Земле
хлеборобов,
храбрецов
и юродивых.
Посреди иконных ликов
и немыслимых личин,
бормотанья
и тоски неосознанной,
посреди пиров и пыток,
пьяных песен и лучин
человек лежал ничком
в крови
собственной.
Он лежал один,
и не было
ни звёзд, ни облаков.
Он лежал,
широко глаза открывши...
И спина его горела
не от царских батогов, -
прорастали крылья в ней.
Крылья.
Крылышки.
Шаги
Скоро полночь.
Грохочут шаги в тишине...
Отражаясь от каменных стен и веков,
эхо памяти
медленно плещет во мне...
Двести десять шагов,
двести десять шагов...
Через всё, что мы вынесли,
превозмогли, -
двести десять шагов
непростого пути...
Вся история
нашей живучей
Земли -
предисловие
к этим
двумстам десяти!..
Двести десять шагов,
двести десять шагов.
Мимо долгой,
бессонной
кремлёвской стены.
Сквозь безмолвье
ушедших в легенду
полков
и большую усталость
последней войны...
Память, память,
за собою
позови
в те далёкие,
промчавшиеся дни.
Ты друзей моих ушедших
оживи,
а друзьям живущим
молодость верни.
Память, память,
ты же можешь!
Ты должна
на мгновенье
эти стрелки повернуть.
Я хочу не просто вспомнить
имена.
Я хочу своим друзьям
в глаза взглянуть.
Посмотреть в глаза
и глаз не отвести.
Уставать,
шагать,
и снова уставать...
Дай мне воли
до конца тебя
нести.
Дай мне силы
ничего
не забывать.
Труд
Пока в пространстве
кружится планета,
на ней,
пропахшей солнцем,
никогда
не будет дня,
чтоб не было
рассвета,
не будет дня,
чтоб не было
труда!..
Так было
в нашей жизни быстротечной:
пришёл
в победном рёве
медных труб,
взамен войны -
Великой и Отечественной -
Великий
и Отечественный
труд!..
Вся жизнь
как будто начиналась снова
в бессонной чехарде
ночей и дней.
И это было легче ненамного,
чем на войне.
А иногда -
трудней...
Великий труд,
когда забот по горло.
Огромный труд
всему наперекор...
Работа шла
не просто для прокорма,
а в общем-то
какой там был
прокорм!
Кусок сырого
глинистого хлеба.
Вода
из безымянного ручья.
И печи обгорелые -
до неба
торчащие
над призраком жилья.
Такая память
нас везде догонит.
Не веришь,
так пойди перепроверь:
два дома неразрушенных -
на город!
Один мужик -
на восемь деревень!..
Расскажешь ли,
как, отпахав,
отсеяв,
споткнулись мы
о новую беду
и как слезами
поливали землю
в том -
выжженном -
сорок шестом
году!
Как мышцы затвердевшие
немели
и отдыха
не виделось вдали...
Мы выдержали.
Сдюжили.
Сумели.
В который раз
себя
превозмогли...
Свою страну,
свою судьбу врачуя,
мы
не копили силы про запас.
И не спасло нас
никакое чудо.
А что спасло?
Да только он и спас -
Великий и Отечественный.
Только!
Помноженный на тысячи.
Один...
Пусть медленно,
пусть невозможно долго,
но праздник наш
поднялся из руин!
Поднялся праздник
и расправил
плечи.
Разросся,
подпирая облака...
Что ж,
завтра будет проще?
Будет легче?
Наоборот:
сложней
наверняка!..
Уже сейчас -
совсем не для забавы -
заводим мы
незряшный разговор:
какая магистраль
нас ждёт
за БАМом?
Где он лежит -
грядущий Самотлор?..
...Распахнуты сердца.
Открыты лица.
Тайга стоит
уже в заре по грудь.
Стартует утро.
Царствует и длится
Великий труд.
Отечественный труд!
На стройках,
на полях
и на дорогах,
в столичном гуле,
в деревнях глухих,
на самых мудрых
синхрофазотронах
и в самых немудрёных
мастерских!
Не надо
снисходительной гримасы
по поводу
"не той величины".
Ведь есть не только
БАМы и КамАЗы -
есть неизбывный
общий труд
страны!
Где без обид
несут свои заботы,
вершат
свои нелёгкие дела
обычные совхозы
и заводы,
которым нет ни славы,
ни числа.
Не слишком-то надеясь на везенье,
живёт страна,
мечтая и терпя.
Слесарит,
инженерит,
пашет землю.
И верит в жизнь.
И создаёт
себя!
Труд
правит
миром!
Он пьянит,
как брага!
Он объявляет:
всё иль ничего!
А без него
любое знамя -
тряпка!
Любое слово без него -
мертво!
Великий
от великого усилья,
вознёсший над страной
крыло своё!
Отечественный!
Ибо в нём -
Россия
и сёстры
равноправные
её!..
Пока в пространстве
кружится планета,
на ней -
пропахшей солнцем -
никогда
не будет дня,
чтоб не было
рассвета!
Не будет дня,
чтоб не было
труда!
Нелирическое отступление о дорогах
Все когда-нибудь
делают шаг
за порог.
Жизнь у всех -
на дорогах бренных...
А мечтаю я
о пятилетке дорог.
Не абстрактных.
Вполне конкретных...
Вы прислушайтесь:
души людские
томя,
в чернозёмах
и в глинистой жиже
стонут в голос,
воют,
ревут ревмя
на конкретных дорогах
машины!
Даже если какая беда пришла,
то доехать
в средине марта
от села одного
до другого села -
ни рессор не хватит,
ни мата!..
Понимаю,
что очень огромна страна,
допускаю,
что мы - не боги.
Знаю:
в слове "до-ро-га"
звенит цена, -
дорогие нынче
дороги!..
Ладно, дорого...
Что ж,
нагрузили - вези.
Песни пой,
себе в утешенье...
Ну а хлеб,
лежащий
в целинной грязи!
Он -
дешевле?!
А далёкие рейсы,
будто на приз, -
("Доберётся!..
Авось не утонет...")?!
Разве долгий подвиг -
шофёрский риск -
ничего
не стоит?!
А колдобины
на ежедневном пути, -
(чуть расслабишься -
треснет шея)...
А сама невозможность
проехать,
пройти?!
Разве это -
дешевле?!
Не хочу, торопясь,
предвещать закон,
сгоряча
городить напраслину.
Но в Державе такой,
в Государстве таком
бездорожье -
уже безнравственно!
Это - факт!
И дело не в чьей-то
молве.
Я
намеренно не стихаю...
Не ищите поэзии
в данной главе!
Не считайте её
стихами!..
Не стихи
пишу -
хриплым криком
кричу.
Не себе
прошу -
для Отчизны
хочу.
Для неё -
океанами стиснутой,
драгоценной,
одной,
единственной!
Для которой мы трудимся
столько лет,
для которой
поём и печалимся...
Недоступного нет,
невозможного нет,
если только миром
навалимся!
Если только - с сердцем,
с умом,
с душой...
И Дорога наша
сквозь время,
та,
которая пишется
с буквы большой
станет
к нашим потомкам
добрее!..
Всей наивностью
этих спешащих строк,
всею ширью Земли,
всею далью
я мечтаю
о пятилетке дорог, -
самой трудной мечтой
мечтаю...
За такое
можно отдать и жизнь,
если это приблизит
сроки...
А сегодня, по-моему,
коммунизм
есть
Советская власть
плюс дороги!
Шаги
Небо тёмное
без берегов.
На стене
имена горят...
Двести десять
парадных
шагов!
Словно это и впрямь -
парад!
Необъявленный,
странный,
ночной!..
Вижу:
выстроились войска,
озарённые
круглой луной,
продирающейся
сквозь облака...
Я друзей отца
узнаю, -
вон они вдалеке стоят...
Впереди -
в суровом строю -
сводный полк
Неизвестных солдат!..
Все
пришли в эту ночь
сюда
отовсюду,
где шла война:
с ноздреватого
невского льда,
из-под Бреста
и Бородина!
С Даугавы,
с Дона,
с Днепра,
кто - на лошади,
кто - пешком...
И безмолвным громом
"Ура-а!.."
перекатывается
над полком!..
Мне тревожно,
холодно мне.
Ветер скорби
хлещет в ушах.
В потрясающей
тишине
государственный
слышен
шаг!
И слова команды
слышны.
В небе
грустные марши
парят...
Появляются
из стены
принимающие
парад.
Командармы
далёких дней,
чашу
выпившие до дна.
Застывают
возле камней,
там, где выбиты
их имена...
И молчат они.
И глядят.
Будто верят,
что скоро,
в ночи
к ним из молодости
прилетят
бесшабашные трубачи!..
Вспоминают
бойцов своих.
Снова чуют
цокот
подков...
Невесомые
руки их -
у невидимых
козырьков.
|
|