(Текст предоставил: Анатолий Чертенков)

Чертенков Анатолий

Открытое письмо господину Стиллавину. Радио "Маяк". Начало Третьего тысячелетия. Двадцатое число.

                  Анатолий Чертенков

Уважаемый господин Стиллавин!
Обстоятельства вынуждают меня предостеречь Вас от попыток разжигания классовой ненависти.
Я имею честь быть постоянным слушателем Вашей программы и очень люблю её, но больше всего мне нравится Ваше неподражаемое ржание, и я готов слушать его круглосуточно.
Для этой цели я себе приёмник приобрёл, маленький такой, работает на батарейках и от сети. Но батарейки у меня быстро закончились, а купить новые пока не получается.
А давеча с ним несчастье приключилось – голос потерял, шепчет только... Но я вот что придумал: эклектический провод удлинил.
Приёмник к поясу привязал, чтоб слушать лучше, и хожу с ним по квартире, а провод электрический, как хвост мышиный, длиннее только, за мной стелется...
А шестнадцатого или семнадцатого сентября, точно уж и не помню, аккурат перед "Народным продюсером" произошло вот что:
Надо признаться, начало передачи я прослушал, Петруха из девяносто девятой квартиры припёрся время спросить. Я ему говорю, подожди, сейчас "Маяк" пикать будет, а он говорит, нет, пойду у Васьки спрошу, и ушёл...
Закрываю я, значит, за ним дверь и слышу в приёмнике моём, какой-то чин нашёптывает, мол, зарплата у него маленькая, всего сто двадцать тысяч, и потому помощь ему требуется, и немедленная...
И тут классовая ненависть во мне проснулась...
Ну и вышвырнул я приёмник свой в окно, ишь чего надумал, сто двадцать тысяч ему мало, а мне две недели назад получку дали, цельных три тысячи двести, и живу хорошо, "Маяк" слушаю.
Короче, выкинул я в окно приёмник – обидчика своего, а про провод электрический забыл начисто. На нём-то он и повис – бедолага мой! и давай раскачиваться, а потом возьми да об стенку шмякнись. И тут, представляете, звук у него прорезался, да такой звонкий, отродясь такого от него не слыхивал. Ну и попёрли из него деньги: зарплата невиданная, неведомочейная: и двести тысяч, и триста... за пятисот числа перевалились...
Понятно, вокруг приёмника моего толпа собираться стала, а у неё – у толпы – классовая ненависть тоже, поди, имеется. Короче, стал народ в мой приёмник камни бросать, но с бросанием у него получалось, мягко сказать, неважно...
И камни, по этой причине, всё больше в окна попадали, и из окон лица любопытные появлялись и то же классовой ненавистью заражались...
И чего тогда только в приёмник мой не летело ... перечислять больно...
Жалко мне его стало, дурёху!Хороший он, а главное – говорить научился: громко и без запинки. Ну я и заспешил на помощь к нему. Забрался, на батарею отопления, чтоб легче за провод дёргать, а батарея возьми, да и лопни!
Пятьдесят лет стояла ничего, а тут на тебе!..
Ну и хлынула на меня водица, чёрная, как дёготь...
А подо мною два этажа... ладно, не восемь и не пятнадцать, а то... страшно представить...
Так вот, господин Стиллавин, подхожу я к самому главному.
Счета мне принесли, кругленькие такие, ну да Вы их сами увидите, так как я с первой оказией их Вам отправляю...
От себя ничего не добавляю, потому как передачу Вашу люблю и уважаю, а классовая ненависть душе моей противопоказана...