Триптих

                  Александр Мирзаян

        Сестре Наташе и брату Иосифу

                Всякая вещь измеряется другой вещью.
                Всякая вещь отражается в другой вещи.
                Всякая вещь есть продолжение другой вещи.
                Каждый пребывает в каждом.
                В самом себе отражается,
                в самом себе продолжается,
                самим собой измеряется.
                        (Тибетский канон)

                Так, проходя меж тысячи зеркал,
                теряешь контуры привычных очертаний.
                        (А.М.)

                "Куда завел меня, вития?
                Кто у кого теперь в плену?" -
                пытался молвить я ему,
                но он шагнул в густую тьму
                и не разжал уста тугия.
                        (От себя - слушающего -
                        к себе - написавшему)

                - I -

Непонятно зачем и куда непонятно
время рвется вперед, чтоб вернуться обратно,
постоянно забыв, что хотело исправить,
и не может найти свою прошлую память.

Вот и время твое перепутает даты,
и не вспомнить порой, что оставил когда-то,
но как будто в ответ открываются двери,
через множество лет к тебе входят потери.

И ты смотришь на них, как в свои отраженья,
понимая, что здесь видишь разность сложенья
из того, что творил для стоявшего рядом,
и стремлений своих в направлении взгляда.

Может быть, что тогда ты увидишь иначе,
как пускался в бега от удачи к удаче,
и что редко к себе шел, не прячась от боли,
как по новой земле от любови к любови.

Ах, люблю я, люблю! И, как маленький мальчик,
все с ладони кормлю этот солнечный зайчик.
Как его ни зови, но стоят за плечами
у минуты любви три минуты молчанья.

Повторяя года - три минуты - не больно -
ты стоишь у моста, наблюдая спокойно,
как их ловит река в свою темную воду,
даже в двух берегах возвращая свободу.

И за ними опять - сквозь омытые раны -
ты уходишь искать те счастливые страны,
где твой тяжкий улов столь полезных советов
за пределами слов станет эхом предметов.

Все дороги сложив, ты вернешься к окраинам,
где ты думал, что жил лишь под небом случайным.
Там однажды во сне ты проснешься счастливым,
наконец-то узнав, что под небом единым,

что под небом одним, пусть невидимым даже,
зажигают огни наши горние стражи,
стерегущие дом, тот, который из слова,
тот единственный дом, где мы встретимся снова.

И, поверив, поняв, что все это не снится,
мы увидим, подняв просветлевшие лица,
как, скользя по ветвям из хранилища истин,
прямо к нашим ногам опускаются листья,

по которым идти удивительно просто.
Вот уж виден вдали тот неведомый остров,
и плывет за тобой мимо слов и отчаянья -
над широкой водой пароходик молчанья.

Ты с него посмотри: из разлуки в разлуку
время гонит коней по широкому кругу
через трубы, огни, разбегаясь с откосов,
повторяя свои два коротких вопроса.

И уносится ввысь молчаливым ответом
то, что, знаем, зовут в нас единственным светом,
что встает, как звезда над оконченным бегом
нам подаренных дней, именуемых веком.

Так прими свой черед, когда время, как мальчик,
снова кинет вперед свой серебряный мячик
и помчится за ним, упиваясь погоней,
исчезая вдали в несмолкаемом звоне.


                - II -

Открывая возможность сравнений,
мы стоим меж своих отражений,
неподвижны в любую минуту
все ж идем никуда, ниоткуда.

Нам порой начинает казаться,
что мы можем за них удержаться,
и, не слушая голос Камены,
мы возводим высокие стены.

И в домах без сомнений и трещин
ставим рядом тяжелые вещи.
Но все то, что мы тронем руками,
устремляется следом за нами.

Вот и умные наши подруги,
возвращая ушедшие круги,
но не встретив и там постоянства,
обнимают пустые пространства.

И, стараясь как можно прилежней
быть такими - такими, как прежде,
остаются всегда для кого-то
безнадежною точкой отсчета.

Где-то там, за пустыми домами
вы идете по пояс в тумане,
унося за собой в безызвестность
наши старые спетые песни...

Ну а ты, отыскатель решений,
устремляясь в потоке движений,
увлеченный поимкою цели,
обретаешь не цель, но качели.

На которых так славно качаться,
за которые можно держаться,
и, стараясь быть к веку поближе,
с каждым годом спускаешься ниже.

Даже вверх поднимаясь на сцены,
ты снижаешь высокие цены
на слова и на радость ошибок,
на простых и серебряных рыбок.

Но, диктуя кому-то уроки
со своей вдаль бегущей дороги,
обгоняя, спеша на разъездах,
вдруг выходишь из старых подъездов.

И не сразу поняв, в чем же дело,
ты продолжишь движение тела,
но уже от него отставая
и во след изумленно взирая, -

обнаружишь, что масса движенья
оказалась лишь телом вращенья
не летящего к свету героя,
а над неким предметом покоя,

где скрываются чудные лики,
где молчат твои лучшие книги,
где на них опускаются птицы
и листают пустые страницы.

Словно ты через радуги света
вдруг увидишь холодную Лету,
что течет, наполняя витрины,
создавая тела и картины.

И подумаешь: может быть, проще
видеть мир через водные толщи.
Но, увы, где кончаются воды,
начинаются новые своды.

Там у вещи достаточно зримой
и предметов заведомо мнимых
появляется общность недуга -
возвращение в контуры звука.

Но, открыв для обоих звучанье,
ты не видишь уже расстоянья.
Между ними и жизнью любою,
соединяя их вместе - собою.

Так, ступивши на линию бега
по смешным расстояниям века,
отмахавши ни мало ни много
неизвестно с какого порога,

ты увидишь все прошлые крыши
и поймешь, что и эта не выше,
что - желая бескрайнего неба -
ты их снова воздвигнешь из хлеба.

Но, ведомый неведомым словом,
ты, владеющий временным домом,
по какому, не знаю, закону
все же будешь взбираться по склону,

лишь тогда, забывая пределы,
когда свет, покидающий тело,
будет в силах, струясь из кувшина,
осветить и тропу и вершину.

                - III -

Зачем, скажи, душа, я лишь твоя окраина?
Сам у себя в гостях, своей не зная тайны.
Ты - небо, ты - вода, к тебе одной призванье,
и родина одна, услышь свое молчанье,

которое облечь мы все стремимся в звуки,
дабы услышать речь, что нам продолжат руки.
но как, скажи, смотреть, кто нам на сердце дышит?
Мы можем, правда, петь, но дальше слов не слышим.

Так научи, Господь, орфеевых потомков
не повторять того, что слышно очень громко,
не думать в суете, что поменять местами,
чтоб только пел певец, и камни лягут сами.

И не забудь о нас, кто в праведной корысти
перо макает в свет вечнобегущих истин
и сколько тратит слов из века в век напрасно.
Свет - истина одна. Ужель еще не ясно?

Но не в ее ковчег, свои глаза заузив,
плывет нескромный век среди больших иллюзий,
пытаясь на ходу поднять остатки крылий,
украсив голову рогами изобилии,

не уставая звать: "Ну где же Ты, наш Боже?
Дай каждому набрать то, что ему дороже!"
Что сможет унести, отдай ему безбольно.
О, только бы успеть, успеть сказать: "Довольно!"

И что себе найдешь, в каких карманах века,
и что тебя влечет вдоль каменного брега?
Ах, лучше не смотри, какие мчат нас кони
от Веры, от Любви, но разве нет погони?

Так обернись в себя, покуда есть минута,
где ты, закрыв глаза, желаешь только чуда,
и повторяй, и пой: "Ах, утоли печали!"
Ну вот он, твой покой и музыка вначале.

Но взять его нельзя: он здесь, а ты - с Хароном,
и приближаешься к летейскому перрону.
О, школьные слова, что ничего не будет...
Ну вот они, глаза и лица наших судей.

А может, все не так, но я готовлюсь к встрече,
и вот стоят друзья, мне зажигая свечи.
Пусть в темноте ночи меня никто не встретит,
но эти две свечи мне дальше путь осветят,
вот эти две свечи. Вот эти две свечи.

1975-1979