Родился в Одессе 4 июня 1948 года. После окончания школы учился в Одесском техникуме измерений, где получил первый опыт походов по равнине и по горам.

В этих походах он познакомился с авторской песней и моментально "прикипел" к ней. В 1967 переехал по распределению в Минск на работу в центр стандартизации

и метрологии. Тогда же Евгений познакомился со своей будущей женой Любой.

"Люба была секретарем комитета комсомола, я у неё становился на учет, а она уже ходила в турклуб при райкоме комсомола, и у них намечался поход.

Вот она меня и позвала, а я не мог отказаться, и мы прошли вдоль Березины 150 км".

Любовь Галат (урожденная Русалович) коренная минчанка, родилась 19 мая 1949 г.

В 17 лет пришла на работу в "Уполстандартприбор при СМ БССР" (нынче это Белорусский государственный институт метрологии). Параллельно с работой училась

в Белорусском политехническом, который успешно окончила в 1974 г. Выйдя замуж за Евгения, в 1972 году родила дочь, в 1976 – сына.

В юности увлеклась поэзией, потом туризмом. Ходила и пешком, и по воде, а в походах полюбила авторскую песню.

В 1990 г. Люба поменяла профессию – стала редактором в Минском заочном политехникуме, а потом в РИПО (Республиканский институт профессионального образования),

где работает до сих пор редактором учебной литературы для профессионально-технического и среднего специального образования.

Работая в центре стандартизации и метрологии, Евгений Галат в 1974 году без отрыва от "производства" закончил Политехнический, а позже, в 1991-м, защитил

кандидатскую диссертацию.

Евгений активно выступал (и продолжает это делать) на слётах, вечерах памяти А. Круппа, А. Чуланова. В 2008 году в составе группы минчан он принимал участие

в фестивале "На Соловецких островах", где они с Любой стали лауреатами. Дуэт Галатов

вместе с известной исполнительницей Аллой Белявской создают музыкально-поэтические программы и

выступают в различных аудиториях ставшего родным Минска. В 2014 году в студии Сергея Павленко был записан пока единственный альбом дуэта Галатов "Про нас с тобой",

стихи и песни.

В настоящее время Евгений по-прежнему живёт в Минске. Ведущий инженер в Республиканском институте профобразования.

"4 июня 1948 года во время подхода дизельэлектрохода "Победа" к берегам солнечной и тогда еще полуразрушенной, но, в отличие от сегодняшней, чистой и прибранной,

и пахнущей рыбой и первыми спелыми фруктами в районе Привоза Одессе, моя мама решила разродиться от бремени, и прямо на борту легендарного парохода подарила миру маленького, рыженького голубоглазого пацана, которого позже назвали Женькой.

Такое могло послужить поводом ребенку остаться навсегда в море, стать Лондоновским "морским волком", но то ли папа с мамой не успели из-за войны начитаться классики мировой литературы, то ли это был знак свыше, от того, кому многие не верят до сих пор, но море служило колыбелью ребенку только два дня, а потом по штормтрапу мать и дитя были отправлены на берег, куда к ним вскоре был списан и отец семейства.

Стандартная процедура роста и развития – ясли, садик, школа, казаки-разбойники – привела к тому, что вместо автодорожного, куда рекомендовал отец, мальчик зашел за угол и подал документы в Одесский техникум измерений, куда и был зачислен после сдачи экзаменов, о чем отец узнал только после зачисления. Что такое стандартизация и метрология и чем она отличается от прогноза погоды, семья узнала через несколько лет, а вот что такое КВН, танцы, хор, эстрадный ансамбль, спортивная гимнастика, девочки, агитбригады, походы, семья узнала в первый же год учебы. Вовка Огинский играл на семиструнной гитаре, а появившийся годом позже и, соответственно, годом моложе Жорка Спирин, "лабал" на "шестерке". Если Вовка знал пяток аккордов, на которые можно было уложить любую песню, то у Жорки набор был гораздо шире — он знал ноты, на толчке покупал "Супрафоновские" миньоны с записями "Битлов", на конверте которых были ноты с аккордами, и, несмотря на запрет, он воспроизводил, а мы подвывали мелодии, которые сразу стали классикой.

Уезжая в отпуск к родителям, Вовка оставил после первого курса гитару у меня, а чтоб не просто так ей пылиться, показал те пять аккордов, из которых я запомнил и усвоил только четыре. Но и этого оказалось достаточным, чтобы петь про людей, которые идут по свету. Через год, по дороге в Карпаты, за одну ночь в поезде я подобрал на гитаре с полсотни песен, и был этим чрезвычайно горд. Но когда после похода показал все это Вовке, получил не только по рукам, но и по мозгам. Мне были "выданы" еще 4 аккорда, показаны варианты их местоположения на грифе, что, несомненно, сказалось на всей моей дальнейшей игре, которую, правда, до сих пор трудно назвать игрой.

А потом у Мишки Шмируна появился первый в нашем окружении магнитофон и (уж каким боком он раздобыл) записи бардов, которые пели что-то похожее на "битлов", совершенно непохожее на эстраду, но с какими-то словами, которые "доставали", щекотали что-то внутри. Там же, среди этих песен прозвучали и "Следы ровесников" безызвестного для нас мужика по фамилии Крупп. Песня сразу запомнилась и была взята на вооружение, потому что в те времена очень популярны были походы по местам боевой и трудовой славы советского народа, всякие концерты и конкурсы на эту тему, а песня была "проходной".

Уже годом позже, приехав в Минск, я выступил с ней на не помню уж каком по номеру городском слете туристов в Станьково, после чего ко мне подошел весь в зеленом мужик, и, глядя из-подо лба, сказал, что с авторством у меня проблемы, поскольку Круппа и всё его творчество он знает не понаслышке, а живьем. Мужик минуты через две (после вопроса в лоб – ты хто такой?) оказался Димой Песиным, с которым мы съели не один пуд "белой смерти", но живы до сих пор. Но это другая история. А тогда, сразу после слета, я был представлен пред ясны (чуть не сказал "светлы", но у Круппа они были темными) очи автора, который признался, что, действительно, это его песня, и что она звучала уж не помню на каком фестивале, что лауреат. А Димка сначала даже обиделся, а потом сам оправдывал Арика: Вишь, каким скромным надо быть, а то вы всё "я", да "я"...

Не хочу примазываться, с Ариком мы были просто хорошо знакомы, дружбой это не назовешь, но встречались довольно часто: то Димка затащит узнать как дела, то с исполнением проблемы, и тогда – к автору. Это ж Арик сказал: Да, слова мои, музыка моя, а поет по-своему, ну, на то он и исполнитель, но мне нравится. С тех пор Димыч учил меня: Ты, когда выходишь, говорит, петь, предупреждай, мол, слова того-то, музыка такого-то, но в интертрепации (это он сам придумал), ага, в интертрепации Галата. Так и делал. Правда, не часто. Конкурсы и концерты – это было не наше. Да, придти, послушать, увидеть "живьем" авторов, исполнителей, тех, чьи песни знаешь и поешь – это хорошо. А вот самому лезть на эстраду как-то не тянуло. Нашей эстрадой был лес. (Вспомните, у Арика: "Мои песни неуместны в городах, концертных залах, потому что мои песни для дорог и для привалов"). Это было начало 70-х, этакий "бум" авторской песни. Клубы типа КСП рождались, как дети после войны. Барды стали петь у микрофонов в залах, где собирались сотни любителей, я и сам таскал колонки за Кукиным, разматывал провода для Никитина. Замечательный мужик Саня Чуланов организовывал такие встречи, такие собрания авторов и исполнителей! Он был большущим почитателем авторской песни, и, работая на телевидении, мотаясь по всему Союзу, он зазывал в Минск всех. И, пожалуй, все прошли через Минск, и неоднократно. Кстати, с его легкой руки (или уха?) мне было отказано в выступлениях на телевидении. Как сказал Санька, есть нефотогеничные, а ты "неаудиогеничен". Тоже красивое слово! Но когда пришлось поездить по стране с концертами для сбора средств на памятник погибшим в Саянах ребятам, позвал, и поездили со Славой Пирогом (тоже жаль, рано ушел).

Время было, конечно, интересное – каждую пятницу (до того как "солнце закатится") на вокзал, и в лес. В разный. В любом составе. Вплоть до один. Песни запоминались сами собой. Два раза услышал – твоя. Пели много, разно. Не буду перечислять авторов – это наш классический набор. Есть, конечно, и кто-то более любимый, кто-то менее, но если я пою кого-то, то это мне нравится. Тем более что до сих пор у своих старых знакомых нет-нет, да и услышишь что-нибудь "новенькое". Уже и авторов нет в живых, а я все нахожу, все учу. Кстати, недавно довелось встретить рассвет с Юрием Кукиным. Естественно, под песни и разговоры. Одно из его замечаний – "А живые пусть сами поют. Петь надо тех, кто сам уже не может".

На вполне закономерный вопрос – а пишешь ли сам? – сразу признаюсь – нет. Т.е по молодости попробовал. Эдик Герасимович, ныне редактор на телевидении, в 67-м учился по вечерам на журфаке, а днем работал в нашей конторе (кстати, это было не "фуфло-муфло", а "Уполстандартприбор при СМ БССР" – попробуй, выговори), большой любитель литературы, ценитель поэзии, он притащил как-то тоненькую книжечку стихов ленинградской поэтессы Галины Гампер, и за ночь я набросал штук пять мелодий. И было время, когда мединститут спать не ложился, пока не споёшь им "Уведите меня на веревочке". Олежек Резванов до сих пор считает, что "Я телевизор выключаю" – это лучше, чем вся его поэзия вместе взятая. А "Лодку" мы с Димкой довезли-таки до Питера (это еще одна отдельная история), и я пел её Гампер, а у нее узнали телефон и – к Клячкину. И ему спел. И были дебаты, и Евгений сказал тогда: "Будь осторожен, смотри не напиши еще одну такую – погубишь две". С тех пор и не пишу. А к Клячкину занесло нас тогда по хорошему поводу – Арику гряло 30 лет, и мы собирали автографы бардов со всего Союза ему в подарок. И таки Евгений написал хорошие слова, и довезли мы их, а заодно и обменялись песнями. Мы (собственно, Димка все спихнул как всегда на молодежь) спели, как сейчас помню, "Бортпроводницу", "Улеглись на просеке..", "Как много мне самим себе обещано..." и еще чего-то (между прочим, играть-то пришлось на гитаре маэстро – свою не брали, не думали, что понадобится). А Евгений показал кусочек из писавшейся им тогда оперы "Шествие".

Между прогулками по лесу работал, женился, окончил институт, защитил кандидатскую, вырастил девочку и мальчика, построил дом, насадил деревьев, дождался внуков. Теперь, как сказал Визбор, "пора подумать о себе". А чё тут думать – я тут пару раз молодым, лет от 18 до 23 мальчикам и девочкам, попел "старичков", увидел их разгоревшиеся глазки, и понял – надо отдавать. Нынче (собственно, это "нынче" уже лет 40 тому началось) все "лабают" на шестиструнных, а "семиструнок" и в магазине не найти, а мы еще на них играем. К "мы" я причисляю Диму Песина, Олежку Резванова, есть еще Эдик Шульман, да больше и не припомню. Вот приезжал Александр Иванов, он тоже вроде как на "семерке" играл, но настолько красиво и научно, что я даже не понял этого, а жаль.

"Мастодонты", как говорит Аллочка Белявская. Это она, о которой я впервые услыхал лет 30 тому от Сашки ("А ты знаешь, у нас на заводе появилась девочка, такая маленькая, кругленькая, а голосочек тоненький, играет на "шестерке", отлично поет, зря не приехал на слет"), и с которой наконец-то познакомился два года тому, и полюбил это маленькое чудо, и "надеюсь, что это взаимно" – это она и пристыдила мое исполнение, мой аккомпанемент, и стала учить, а вернее, напомнила, что я когда-то солировал и в хоре, и на эстраде, и вот уже по идее Риты Матовецкой родился вечер романса, и не стыдно было.

Опять начал учиться. Теперь уже игре на гитаре. Правда, опять без учителей. Просто нашел кое-где в книжках аппликатуру для "семерки", правда, очень бедный набор. Но если на безрыбье и рак – рыба, то и за это спасибо. Есть кусочек от Володи Ланцберга, есть кусочек от Юры Визбора, своя какая-то отсебятина, и ладно. Вова Рыбаков недавно послушал, и сказал, что пошло расти мастерство, вот уже и пальчики куда-то туда становятся, и разнообразие в аккордах, и тональности новые, а не только "ля-минор". Я рад, что Володьке нравится. Он в этом деле понимает.

Дети выросли, у них уже свои семьи, хлопот с ними стало меньше, и можно уже отдаваться любимому делу – петь. Длинными зимними вечерами собираемся на даче (как говорит Олежка – в Любиной гостиной), учимся, поем, готовим вечера. В теплом протопленном доме, при свечах, прям как у того же Резванова: "Натопленная печь, продрогшая гитара, и песни до утра, и чей-то смех в ночи..."

Но это уже снова – другая история..."