"Она — или Ночь –выползала

Из темных промозглых подвалов..."

(Олег Штавдакер)

"Когда однажды я сам себя достал своим присутствием", — поёт поэт.

Он молод и талантлив — достаточно обременительное сочетание качеств. Достаточное и для того, чтобы однажды уничтожить все песни — прежде, чем их подхватит

разгулявшаяся толпа, и станет орать на улицах города и в подворотнях затертых дворов исторического центра, унижено доживающего свои дни — в заброшенности и

запустении.

Как ненавидел он меня! — молодой, безобразный, дикий...

Они кричали — Давай, братушка! — и он пел — надрывно, с уходящим взглядом, погруженный в собственную ярость.

Хочешь, чтобы тебя услышали, говори тихо. И он ненавидел меня. За отсутствие тишины в своей жизни, за невозможность перекричать обалдевших юнцов,

принимающих его априори... и все.

Он ненавидел себя. Как и всё, что написано до... До чего?

До того ничего.

До того, как он бросил виолончель.

До того, как настроил гитару и назначил порядок словам, накипью осевшим на его сердце за долгую — восемнадцатилетнюю жизнь. До того, как однажды снова приник он к виолончели и заиграл на ней... как на гитаре — перебирая пальцами толстые струны, извлекая из них то загробные хрипы, то истошные вопли, произнося слова тихо,

и еще тише, чем я учила. Так он ненавидел меня — величайший виолончелист нашего времени, — так не хватало ему чего-то. Этого самого нашего времени не хватало, возможно.

И поет он — Попугайчики хотят в сортир...

И, черт возьми, как это современно! Отчего же не расстанешься ты с виолончелью?

Я проехала станцию метро, а ты — гениальный виолончелист. Я выхожу на Площади революции, а твоя виолончель до сих пор надрывается в моей старой квартире,

над Северным пляжем притихшего города.

Южный колорит — говорят обо мне. Не твоя ли виолончель срывается в моем мате на хрип — в переходе метро, где и теперь еще, может быть, слышатся звуки дешевой трубы, заходящейся визгом — в попытке оформиться в популярную мелодию.

Просвисти мне, как раньше. Твой свист — под мостом через реку — заглушал тарахтенье трамвая, спешащего навстречу холодному ростовскому утру.

Просвисти! — потому что виолончель твоя — без смычка, и теперь не способна на трель. Ты свистишь, и вокруг – замирает... и начинает прислушиваться.

И стонет в груди что-то старое и забытое. И я прощаю тебе все. Женщины любят великих уродов. Женщины любят ждать и прощать. Все женщины — кроме одной!

Твою звали Виолончель.

11 декабря 1997 г.

© Copyright: Инна Китасова, 2008

http://vk.com/audio?id=-20188065

http://rostov-80-90.livejournal.com/260109.html