1

Последний день пришёлся на воскресенье, жизнь ушла в понедельник утром. Если точно, Юрия Визбора не стало в половине восьмого утра 17 сентября 1984 года. А ровно за сутки до того случилось чудо: ушла боль. Бывают же такие подарки. Ясно было, что уже никогда не прекратятся эти пытки, и вдруг прекратились. Живите, Юрьосич, в своё удовольствие.

Набор больничных удовольствий сами знаем какой. Юрьосич, однако, не растерялся, своего не упустил. Весь воскресный день в палате умирающего звучали стихи. Палата называлась реанимацией — стихи вернули названию смысл.

Аудитория хорошая: собственная жена, Нина Филимоновна. Собрание поэтических текстов обширное: собственная память, открытый доступ. Выбирал строго. Классикой пренебрёг, предпочёл современников.

Избранными оказались две вещи.

Чтение одной много времени не заняло, о ней, скромнице, скажу позже. Зато другая — что за вещь! Столь восхитительно вкусна и вместе с этим столь длинна, что сколь бы ни был день зловещ, она, любимая, одна, мужскою рифмою звеня, смогла б уважить злобу дня. То был "Тобольский летописец".

"Летописца" Визбор и читал весь день напролёт.

2

Антоновское яблоко грызли? Вообразим крепкие, как у монгола, зубы. Теперь представим, что они (зубы) вонзаются в него (в яблоко). (Не в монгола же.)

Извините за бедность фантазии, но когда такова плоть стиха, можно не волноваться за полноту жизни.

Соймонов тосковал с утра, — во сне увидел он Петра.

Царь дал понюхать табаку, но усмехнулся, говоря:

— Просыплешь, рваная ноздря!

Сон вызвал острую тоску.

Март.

Отступили холода.

Но вьюги вьют.

До самых крыш в сугробах тонут города —

Тобольск, Ялуторовск, Тавда.

А через месяц, поглядишь, пойдёт и вешняя вода.

Соймонов едет на Иртыш, дабы измерить толщу льда.

— Потопит нынче, говоришь? — кричит он кучеру.

А тот:

— Уж обязательно зальёт! Отменно неспокойный год!

"Тобольского летописца" нельзя читать: 1) уныло, 2) гнусаво, 3) глумливо, 4) визгливо, 5) с подвыванием. Попробуйте — ничего не получится, плоть стиха этого просто не допустит, она сочная и пахнет здоровьем. Написано, между прочим, в 37 году. Поэта, между прочим, не печатали, держали впроголодь.

У прорубей шумит бабьё.

Полощут грубое бельё из домотканого холста.

Вода иртышская желта,

Как будто мылись в ней калмык,

Монгол, джюнгарец, кашкарлык,

Китаец и каракиргиз,

И всё течет к Тобольску вниз.

Зрит Азия из прорубей.

— Нет, не затопит. Не робей! — Соймонов кучеру шепнул,

Осколок льда легонько пнул, румяной бабе подмигнул.

Последовательность кусков Визбора не заботила, не больно-то важно, с чего началось и чем кончилось. Читал, уставал читать и, едва отдохнув, читал снова. Повторялся, смакуя. Физической слабости не прятал, но и наслаждения не скрывал.

3

Поэтические пристрастия нашего круга формировались в период явления неведомых имён. Кое-кого из великих мы знали, но эти как с неба свалились. Цветаева! Ошеломление. Слуцкий! Ошеломление. Примерно в это же время возник из небытия и был открыт Леонид Мартынов, которого до смерти Сталина тоже как бы не существовало.

Наверно Визбор выбрал Мартынова ещё тогда. Ведь заочным ученичеством у мастеров занимался каждый из нас. Мартынову не было равных в искусстве версификации. Казалось, дай ему любой текст, хоть справочник мелиоратора, и справочник тут же, с листа, будет озвучен точными, сочными, энергичными стихами.

Не знаю, в юности ли Визбор положил глаз на сибирские поэмы Мартынова, но всё последнее время он их выделял, называя "Тобольского летописца" лучшей вещью мастера.

Тут ещё вот что имело значение: по своей природе Визбор и Мартынов были близнецы и братья.

В старой Вологде,

На пароходике,

Был у капитана я в гостях;

Тикали хронометры, как ходики,

Ветерок посвистывал в снастях,

И читали ночью мы Есенина,

И над самой палубой как раз

Было небо звёздами усеяно

Вкруг звезды Полярной в этот час.

Что это? Неизвестная песня Юрия Визбора? Нет, молодой Мартынов.

И какой-нибудь подводник,

С бакенбардами брюнет,

Наш маршрут во льдах проводит,

Навалившись на планшет.

У подводника гитара

И ракет большой запас,

И мурлычет как котяра

Гидрокомпас, т. е. компас.

Мог бы быть Мартынов. Но это Визбор.

Про то, как вкусно мурлычет гидрокомпас, из книг не узнаешь, это должно было в ноздри войти. Мартынова называли бывалым человеком, многознатцем, а разве Визбор не такой? Визбор тоже везде бывал, во всём знал толк.

Обоим интересней крутые и солёные характеры, чем "лирический герой", я сам. А какие истории! Арктика и Азия, кручи и солончаки. У Визбора ещё и космос, ведь Визбор на тридцать лет моложе. Но это не тот метафизический Космос, которым кормятся литературные любомудры. Космос — работа, он небезупречен, как сейнер или та же подлодка. В этом космосе в свободную от вахты минуту поют "Лыжи у печки стоят".

Почему именно эту песню впервые в истории человечества запели под гитару в космосе? Потомки непременно зададут такой вопрос историку. Потому что Визбор, ответит историк. Умница. А я бы всё-таки, вопреки формальной логике, помянул и Мартынова. Пускай Леонид Николаевич песен не писал, орбитой не востребован. Но ведь пока не востребован! Окажись в космосе Визбор, кого от него там услышат понятливые звезды? Мартынова. То-то и оно.

4

Пили, ели, говорили, сидя за скорбным столом на визборовских поминках. Единственная свидетельница и участница последнего дня делилась подробностями. Кроме "Тобольского летописца", была в тот день, стало быть, прочитана еще одна вещица, короткая, но её Нина Филимоновна не знала, не помнила. Сказала: это в горах, умирая, сочинила одна девушка, альпинистка.

Лялька, подумалось вдруг. Всё сходилось. Лялька никогда не была альпинисткой и не умирала в горах.

Стихотвореньице прозвучало уже в шестом часу пополудни. День близился к исходу, силы тоже. Визбор тихо повторил две последние строки, сказал: гениально. Несправедливо поругал себя: всю жизнь занимался не тем, лучше бы писал такие стихи.

Я дождался паузы и произнёс: "Он читал стих Ляли Розановой". Скорбный стол сочувственно примолк. Никому из присутствующих родственников, альпинистов, журналистов, деятелей, бардов, МГПИшников, КСПшников и киношников названное мной имя ничего не сказало.

Лялька никогда не печатала стихов, Визбор физически не мог их знать. Она умерла-то ещё в шестидесятых и с Визбором физически не пересекалась.

Я повторил: "Это был стих Ляли Розановой. Вот и кончается зима. А жизнь логична и земна..." "Так, так!" — подтвердила Нина Филимоновна. Конечно так, никто не сомневался.

5

За столом спросили: "Кто такая Ляля Розанова?" Ответить было невозможно. А кто такой, извините, Юрий Визбор? Автор самодеятельных песен? Борман? Дедушка русской авиации? Визбор это Визбор, слова только мешают.

Лялька это Лялька, наше биофаковское почти что всё. Было время, она на меня снизу вверх смотрела. Она была малышнёй, я курсом старше. Я и сагитировал Ляльку к нам на кафедру физиологии человека и животных. Прошу заметить: на свою голову, уж Лялька на мне поездила. Зато недавно девушка Надя с 9 этажа сказала в лифте, что знает мою песенку про собачку Тябу. А так — ну, получил бы нобелевскую по физиологии, и кто бы меня знал?

С академией телевизионных наук знакомы? И кем бы был сейчас её уважаемый президент Познер, если бы не Лялька? Володя тоже с нашей кафедры, делал диплом по дыхательному центру рыб.

А какое было бы в стране кино, если бы всем плясавшим под лялькину дудку вовремя переломало ноги. Гарик Дубровский попал по распределению в противочумный отряд. Грузовик перевернулся. Одну ногу ампутировали, другую собрали по кускам. Пошёл в сценаристы. "Холодное лето пятьдесят третьего года" видели? Гарик. "Несмеяну" пели? Ген Шангин.

Президента России знаете? Так вот, бородатый Яблоков, Алексей Алексеевич, больше ему не советник. А до Алёши тот же воз, защиту природы, тянул Коля Воронцов, единственный беспартийный министр у Горбачёва. А движение снизу, студенческие природоохранные отряды, дело рук Вадика Тихомирова. Академики.

Каждый из нас, перечисленных и неназванных, стал бы конечно утверждать, что я сам, сам, сам. Конечно, сам. Но ведь факт, что все мы дружно и одновременно плясали под лялькину дудку. А требовалось маршировать под барабан лысенковского парткома. Сформулирую научно: Лялька — противолетальный мутант эпохи холодной войны и лысенковского парткома.

Про правозащитников слышали? Сергей Адамович в бытность студентом нашей кафедры Серёжей Ковалёвым учился в той самой группе, где Лялька была комсоргом.

Про путч ещё не забыли? В этой лялькиной группе была одна Люська... Ну, про это как-нибудь в другой раз. Пора заходить на последний круг.

Кстати, Лялька защищала по физиологии сердца, то есть знала сама, что с такими клапанами долго не пропляшет.

6

В том же 84-ом году, 20-го июня, Визбору стукнуло пятьдесят. Попраздновать, однако, уже не получалось. Мне, поздравившему его стихами с Белого моря, Визбор написал, что письмо получил, "находясь на очередном СМЭРТНОМ ОДРЭ, на этот раз в онкологическом центре... Так что ПИСИТИЛЕТИЕ моё было встречено на предыдущем ОДРЭ, т. е. домашнем, в окружении группы цветов и приходящих поздравлянтов".

"Письмо это писал приёмов в пять."

В онкоцентре из гуманных соображений сделали вид, что провели радикальную операцию. Прошло небольшое время, и хитрость дала трещину — приступы боли продолжали усиливаться, а "какая-то штука в печени" стала просто прощупываться рукой.

Так получилось, что мы с Аллой, моей женой, провели с Визбором весь последний день его предпоследней жизни — той, в которой он еще не был отключён от общений. Было 31 августа, жить оставалось чуть больше двух недель, назавтра его забирали в клинику и изолировали.

Когда начинался очередной приступ боли, Визбор выгонял нас на кухню, но весь остальной объём времени был прожит без потерь. Не надеясь на память, привожу отрывок из написанного сразу после похорон для "Менестреля", газеты московских КСПшников.

"Визбор никак не мог наговориться. И удивительно: разговоры наши были точно такими, как прежде, мы в полной мере удовлетворяли привычную потребность повеселиться, поржать. Лишь одно было впервые: Визбор открыл тетрадь, в которую он записывал свои черновые наброски, заготовки будущих вещей, и читал заготовку за заготовкой, предлагая: "Хочешь? — бери это". Но и тут он всё обставил шутками, потому что не хотел, чтобы тема смерти бросала сентиментальную тень на разговор".

Сентиментальность, и то небольшую, Визбор разрешил себе только на исходе последнего дня. Полностью прочитанное им тогда шестистишие звучит так:

Вот и кончается зима.

А жизнь логична и земна.

Сквозь веки я гляжу на солнце.

Всё розово — и свет, и тень.

Как медленно течёт мой день,

Как быстро жизнь моя несётся.

Откуда Визбору были известны прощальные лялькины строки, осталось тайной.

Дмитрий СУХАРЕВ