Писатель, поэт, автор многочисленных песен Николай Шипилов — из тех, о ком новосибирцы с гордостью говорят: "наш земляк, ныне живущий в Москве".

Хотя "земляк" применительно к нему — понятие вполне условное. Шипилов родился в Южно–Сахалинске, где после войны служил его отец, детство провел в Кузбассе, а позже семья, в которой он был старшим среди шестерых детей, осела в карьере Мочище... Сегодня Николай — автор романа "Детская война", сборников рассказов "Пятый ассистент", "Шарабан", "Ночное зрение"; его повесть "Пустыня Ивановна" о шахтерском городке удостоена литературной премии имени Андрея Платонова.

Достоинства мощной, самобытной прозы Шипилова признают и "почвенники", и "модернисты". Но широкому кругу россиян больше известна его песня "После бала". Помните? — "Вот и листья расползаются, как гости. Ищут счастья после бала, после бала"... Он сочинил ее еще в конце 70–х годов хрустальным, как слеза, осенним днем. Николая тогда уволили из редакции районной газеты "Приобская правда" за то, что статейку о передовиках–животноводах вовремя не сдал. И вообще достали его газетная гонка вкупе с "липой" рапортичек. Забрал трудовую книжку и поехал в гости к другу Алику Бажану в Академгородок...

— Зашли в ТЦ, загрузили нитяную сетку, приладили ее к рулю. Едем, предвкушая. А на повороте улицы Пирогова нас подсек "москвич". Грохнулись мы с Аликом с велика, только косточки да бутылки загремели! Сели на поребрик и смотрим, как по асфальту разливается красная лужа, похожая на кровь... — вспоминает Шипилов. — До того защемило у меня в груди от пронзительной синевы неба, от увядания природы, от своей хронической неприкаянности, что я негромко запел: "Ничего не изменила эта осень, только солнце не в ту сторону упало..." Алик вскинул глаза: "Ты это сейчас сочинил?"

— И вы с ним побрели и нашли уютную, полуночную кухню с теплой компанией, вином и гитарой? — спрашиваю я. — Байки должны красиво заканчиваться!

— Это не байка, а чистая правда, — уверяет он. — А "После бала" я много раз исполнял на чужих кухнях, до того допелся, что мои страдания стали считать народными.

— Не удалось проснуться знаменитым?

— Да уж... Однажды вообще хохма вышла — случайно включил радио, какая–то группа на манер мартовских котов прогорланила "После бала", а ведущий передачи объявил, что разыскивается автор песни и попросил его позвонить в студию. У меня телефона под рукой не оказалось, к тому же текст и ноты песни были уже раза три опубликованы в бардовских сборниках, но вместо меня на радио позвонили человек 50, и все утверждали, что они — авторы. Справедливость восстановил Дима Маликов: включив "Бал" в репертуар, он отыскал меня и выплатил гонорар.

— Выходит, слава пришла с опозданием. Да и Бог с ней! Что такое слава? Ее в руках не подержишь, на себя вместо пиджака не наденешь.

— Вот именно! Слава меня будоражила, когда был вратарем детской футбольной команды. Выиграем матч, и старшие ребята везут меня с почетом через все Мочище на мотоцикле, — вот это был кайф! Правда, он быстро закончился — на тренировке повредил ноги, обе пятки выбил, и дорога на футбольное поле мне была заказана. Страдал ужасно!

— А писать когда начал?

— Как только буквы выучил. Мальчишкой вел тетрадь, куда записывал пословицы, поговорки, разные песенки, которые в подворотнях пели, и, заодно, свои вирши и дневниковые заметки. Свое от чужого не отделял — весь мир любил, считал себя его частичкой! А в подростковом возрасте, когда пришли реальные страсти, связанные с половым созреванием, тетрадь эту забросил. Сочинять, причем помногу, по 15 стихов в сутки, начал уже лет в 16. Помню, послал подборку в журнала "Юность" и сообщил, что мне 25 лет. В редакции, наверное, решили, что я — полный дебил, но ответили вежливо, посоветовали, как водится, упорно работать над собой. Помню, почтальонша несла конверт с маркой "Юность" — а журнал был дико популярен — через весь поселок, и я мигом стал героем дня. Соседи судачили: надо же, нашему оболтусу из Москвы пишут! Кстати, ответ подписал Николай Старшинов — поэт, которого я очень ценю, впоследствии учился у него в Литинституте...

К 19 годам я написал довольно большую повесть и понес ее в "Сибирские огни". Рецензентом был Анатолий Черноусов, который, разумеется, указал мне на недостатки. И нет бы прислушаться, переделать, но я со свойственной тому возрасту нахальцей прищурился: "Что бы ты понимал? Кто такой, чтобы меня судить?" Разозлился до того, что долго ничего не писал, вернее, никому рукописей не показывал. Жизнь казалась бесконечной — думал, еще успеется.

— О! Как в твоей песне: "а один совсем зеленый, гордым танцем опаленный, не поймет куда летит, куда попал он..." Коля, а зачем ты в Москву уехал?

— Понимаешь, вдруг в столице сразу в двух издательствах начали готовить к печати мои сборники — в "Молодой гвардии" и "Советском писателе". Это было в 1986–1987–м, самое начало перестройки.

— И что, московские редакторы не указывали на "отдельные недостатки"?

— Какой там, правили так, что вообще мотивацию выбрасывали! Но самое удивительное, что в те же два года толстые журналы рвали у меня из рук все, что не напишу. Наследие–то у меня не бог весть как велико, кое–что на ходу, прямо в редакциях дописывал. Я не сторонник того, чтобы долго работать над текстом, считаю — не надо ничего высиживать, если не получается, незачем себя, других и бумагу мучить. Хочется в лес, еду в лес. Меня, как волка, постоянно в лес тянет, на природе башка проясняется...

— А сейчас у тебя какой период: после бала или в ожидании бала?

— Пока мы живы, бал продолжается! Конечно, бал жизни уже не кажется мне бесконечным, я "заякорился": женился, родил сына Федора и впервые обрел свой дом — Литфонд выделил нам с Таней двухкомнатную во Внуково, в писательском поселке. Это совсем рядом с Переделкино, намоленные места... Малышу моему всего девять месяцев, а он такой богатырь — буханку хлеба легко поднимает, откусывает. И на Татьяну не нарадуюсь, она все успевает — стихи писать, по хозяйству управляться. Недаром говорят: когда ребенок рождается, Бог третью руку дает!

— Наверное, теперь, спустя 15 лет мыканий по общагам и чужим углам, ощущаешь себя полноценным москвичом?

— Нет, мои корни — здесь, в Сибири. У москвичей ментальность совсем другая, сопротивляемость слабая. Они любят погоду по радио заранее узнавать, переживают из–за ненастья. А я по–прежнему считаю: какая стоит погода, та и хороша. Москву почти не знаю, только отдельные районы. Служу секретарем в Союзе писателей России, приходится бывать в ЦДЛ, этот район мало–мальски и запомнил. Друзьями, конечно, оброс, этого не отнять. Создал с ними при Литфонде комитет спасения национальной культуры. Может, ничего мы и не спасем, но мужики подобрались стоящие — Алексей Фатьянов, Виктор Розов и другие, с кем приятно вместе собраться...

— Выпить, закусить да за жизнь поговорить?!

— Напрасно усмехаешься.

— Я не иронизирую, а к следующему вопросу тебя подвожу. Между нашими местными писателями–детективщиками возник спор: можно ли писать подшофе? Не стану называть имен, но тот, что помоложе, пишет исключительно приняв на грудь, как бы высвободив фантазию. У него всегда какой–нибудь флакон возле компьютера стоит. А старейшина не позволяет себе ни капли долгими месяцами, пока на пишущей машинке стучит.

— Не, ну есть и такие — опять–таки не будем тыкать пальцем, — кто ширяется, не отходя от компьютера. Я — против. Либо пить, либо работать. Пьянка искажает сознание, разве что частушки хорошие, забористые идут в этом состоянии. Еще после крутого запоя удаются минорные стихи — водка открывает некое запредельное понимание трагичности жизни, от которого в петлю тянет. Но у меня лично срабатывает инстинкт самосохранения, я еще многое хочу успеть.

— Попеть вволю, да?

— И это тоже! Дал в Новосибирске три концерта — для студентов, для научных работников Кольцово. Они замечательно слушали и сами пели, все же совместное пение — неистребимая наша русская традиция... Еще в пути продолжил работу над романом "Матрешка" — он состоит из новелл, которые, как маленькие матрешечки, укладываются в большую, расписную матрену, завсегда служившую добрым, сувенирно–лубочным символом державы. Мой роман — о судьбах и нравах новых русских, которых я наблюдал в элитарном поселке коттеджей, этаком государстве в государстве. Хочется разобраться, определить свое отношение к этим новым героям времени — они ведь далеко не все анекдотичны... Лишний раз задумался о том, отсматривая рабочий материал фильма "Золотая цепь", который по моему святочному рассказу, опубликованному в прошлом году в журнале "Москва", снимает режиссер Мария Халина. Собственно, ради озвучания картины и приехал. Удивительное получилось кино, причем не только из–за жанра — полуигрового, полудокументального. Ткань у фильма нежная, она соткана из души, из нервов. Я писал "Цепь" по реальным фактам, которые мне Маша поведала про своего знакомого, ныне покойного. Он кинулся в бизнес не столько за рублем, а потому, что ему рутина надоела. Человеку вообще тесно в рамках социума. Но наша природа такова — пока глупостей не наделаем, не поумнеем. И у нашей страны такая же планида...

Ирина УЛЬЯНИНА

"Новости в Новосибирске", 28.02.2001