Я не поэт, а прозаик, и потому мне совсем нелегко говорить о тонком песенном искусстве Новеллы Матвеевой, да и не берусь я делать ему какой-то профессионально-критический разбор. Мне просто посчастливилось несколько раз слышать ее, поближе узнать, и я не могу не поделиться своим непосредственным человеческим впечатлением.

Прозаик я не только потому, что работаю в определенном литературном жанре. Волею судеб в последние годы мне близко, я бы сказал, опасно близко пришлось подойти к прозе жизни, не только простой, безобидно-обыденной, но и темной, даже мрачной, и душа моя завалена валунами человеческих бед и несчастий. И скажу откровенно: иногда становилось боязно — сумеет ли она выкарабкаться из-под этих завалов и почувствовать свет и радость жизни? Вот почему я с такой остротой воспринял все это в поэзии Новеллы Матвеевой. Ведь это было бы так ужасно — видеть на строительной площадке только хаос, мусор и коробки недостроенных зданий. Но вот этого хаоса коснулось волшебное зрение поэзии, и все преобразилось.

Летняя ночь была

Теплая, как пола...

Так,

незаметным шагом

До окраин я дошла.

Новелла Матвеева берет своего слушателя — да, слушателя, потому что она поэт и композитор,— и полной глубины и проникновенности ее поэзия достигает, когда она поет под гитару, под самую простую гитару, очень простым, вовсе не артистическим голосом свои песни-стихи. Тогда она берет своего слушателя, даже самого прозаического и даже самого обремененного своими думами и болями, и ведет его за собою на городскую окраину, в грязь и в глину, на ночной пустырь, где, медленно остывая, ле— жит железный лом, ходят цементные волны и стоит беспризорная кадка с краской и палкой-мешалкой в ней, где "в белой ночной дали" чудятся какие-то вырезные башни, виднеются кружевные краны и недостроенные дома без крыш, которые "что-то знали, что и молвить не могли".

Из-за угла. как вор,

Выглянул бледный двор:

Там на ветру волшебном

Танцевал бумажный сор,

А эти дома без крыш

Словно куда-то шли, —

Плыли,

Как будто были

Не дома, а корабли...

...Было волшебно все,

Даже бумажный сор,

Даже мешалку-палку

Вспоминаю до сих пор.

И эти дома без крыш —

Светлые без огня...

Эту печаль и радость,

Эту ночь с улыбкой дня.

Поэзия!

Ведь в чем сущность поэзии?

В преобразовании. В движениях души. В порывах и устремлениях. В печали и радости. В улыбке дня освещающей, пробивающей даже мрак ночи, даже такой ночи, "что ни зги, точно двести взятых вместе ночей". Потому что в ночи жить нельзя. Потому что нельзя жить в измене, обиде, обмане, в мире, где "зеленая плесень да мох", в атмосфере мелкиких обывательских интересов, секретов и тайн, которые трубы — в стихотворении "Водосточные трубы" — "сделав трубочкой губы", стараются выболтать нам. Но нет, старые, ржавые трубы, отвечает им поэтесса, я вам —

...Верю, ах. верю!

Но почему-то не верю

И улыбаюсь

Каменным этим домам.

Верю надежде —

Даже как будто напрасной:

Даже напрасной —

Совсем невозможной мечте:

Вижу я город.

Вижу я город прекрасный —

В белом тумане.

В черном вечернем дожде.

А ведь в этом и есть душа поэзии: видеть и дождь и город, печаль и радость, чувствовать и горе, и надежду, и даже самую напрасную, почти невозможную мечту, и стремиться. Потому что без этого жить нельзя. Нет, это не чудо, не иллюзия и не обман, и не этого ищет и хочет поэт.

Ах ты, фокусник, фокусник, чудак!

Ты чудесен, но хватит с нас чудес!

Перестань! —

Мы поверили и так

В поросенка, сошедшего с небес.

...Не играй с носорогом в домино

И не ешь растолченное стекло.

Но втолкуй нам, что черное черно,

Растолкуй нам, что белое бело.

Но он боится и другого, что

..."Летучий голландец" на дрова пойдет,

Кок приготовит нам на этих дровах

Паштет из Синей Птицы...

Нет, это совершенно страшный образ: "паштет из Синей Птицы", считающейся символом человеческого устремления к мечте. "Мне говорят иногда, что я зову к уходу от жизни,— сказала она в разговоре со мной.— Но я не понимаю, как это можно. От жизни уйти можно только в смерть. Ведь только два места есть, два состояния: жизнь и смерть. А я хочу только лучшей жизни, и для себя и для других. Вот и все". Лучшее свидетельство этому — "Страна Дельфиния", стихотворение, которое можно прочесть в этом же номере "Юности".

...Где-то есть земля

Дельфиния

И город

Кенгуру.

— Это далеко!

— Ну что же!

Я туда уеду

Тоже...

Устремление. Чтобы цвели розы, чтобы росли пальмы, чтобы пели птицы — как же это все возможно без меня? Это романтическое устремление, в чем-то близкое и очень созвучное "Алым парусам" Александра Грина, пронизывает, по существу, все творчество Новеллы Матвеевой. Оно пронизывает и ее отношение к человеку, человеку, глубоко думающему, тонко чувствующему. Вот у костра "в тиши весенней, в тиши вечерней" горит костер,

А рядом кто-то

Сидел, мечтал.

Котел кипящий.

Огонь шумящий

Ему о чем-то

Напоминал.

Вот пожарный "в каске ярко-бронзовой, носил, чудак, фиалку на груди".

Ему хотелось — ночью красно-розовой —

Кого-нибудь из пламени спасти.

...Не то. чтобы ему хотелось бедствия,

Но он грустил о чем-то... Вообще...

Не повезло пожарнику-мечтателю, "набат на башне каменно молчал", и вдруг этот легкий иронический рассказ заканчивается мудрой фразой:

А между тем горело очень многое,

Но этого никто не намечал.

Повторяю, я не берусь говорить профессионально об изобразительных средствах Новеллы Матвеевой — это, вероятно, должны сделать наши литературные критики,— но я не могу не сказать о редкой красочности песенной поэзии Матвеевой, о ее картинности, иногда буквально соприкасающейся с живописью.

В закатных тучах красные прорывы...

Большая чайка — плаваний сестра —

Из красных волн выхватывает рыбу,

Как головню из красного костра...

И, как король в пурпурном облаченье,

При свете топки красен кочегар.

Или:

Набегают волны

Синие...

— Зеленые!

— Нет, синие!

Как хамелеонов

Миллионы,

Цвет меняя

На ветру.

Или:

...Как зеленоватая медузина спина,

В море отражается луна,

Трепет волны приводит в трепет

Луну.

То разорвет, то снова слепит

В одну.

Да нет, разве можно перечислить все россыпи этого таланта?

Возле речной волны

Травы росой пьяны,

У колокольчиков

Капли на кончиках

Поскорей наполним нашу,

Все равно какую чашу,

Чашу кратера вулкана

Или чашечку цветка.

Опять не удержался! Прошу прощения.

А музыка?.. Нет, я тем более не композитор и не музыкант. Но и как простого, неискушенного слушателя, меня не может не волновать и не поражать ритмическое и эмоциональное богатство и разнообразие песен Новеллы Матвеевой. То это подлинный вихрь, буря, почти кристаллизованная энергия звуков:

Какой большой ветер

Напал на наш остров,

С домишек сдул крыши,

Как с молока пену,—

то нежность и задумчивость "Реченьки", которая "кружится, кружится, то пропадает в лесу, то обнаружится". То это легкий бег веселого кораблика по волнам, то вольные и игривые напевы цыганского табора, то мечтательная задумчивость песни про "котел кипящий, огонь шумящий", то библейские мотивы "Агасфера", философски мудрой легенды о вечном страннике, ищущем смерти, но приговоренном к бессмертию, а то вдруг новый взрыв энергии и наступательной силы братьев-капитанов:

Мы капитаны, братья-капитаны!

Мы в океан дорогу протоптали,

Мы дерзким килем море пропороли

И пропололи

От подводных трав.

И меня только удивляет, что мы не слышим Новеллу Матвееву по радио, не видим ее на экранах телевизоров. Нет и пластинок с записью ее песен. Их исполняют некоторые артистки эстрады, одни лучше, другие хуже, даже в своей "музыкальной обработке", но ни одна из них, естественно, не может передать их подлинного духа, всех особенностей собственного исполнения Новеллы Матвеевой.

Да и печатают ее маловато, далеко не все, что она написала.

У древних греков было слово, означающее неразложимое единство красоты и добра. "Калокагатия". В искусстве они видели источник, в котором человек, приобщаясь к прекрасному, освобождается от всего наносного, низменного, извращенного. По Аристотелю, даже трагедия есть средство нравственного очищения зрителя и улучшения человека.

Вот такова же. как мне представляется, и песенная поэзия Новеллы Матвеевой — богатая и чистая, высокая и глубоко нравственная. Подлинная поэзия. Калокагатия.