Новелла Матвеева известна большинству из нас как автор и исполнитель песен под гитару. Все помнят "Солнечный зайчик", "Я леплю из пластилина", "Девушку из харчевни". Но на самом деле ее талант многогранен – она еще и прозаик, и драматург, и художник. О своей жизни, о своем творчестве она согласилась рассказать корреспонденту "КО". Редакция поздравляет Новеллу Николаевну с юбилеем и желает ей дальнейших творческих успехов.

– Новелла Николаевна, в последнее время вы практически не выступаете, не даете интервью. Чем вызвано такое добровольное затворничество?

– В последнее время действительно не выступаю. Не просят, а я даже радуюсь. Я человек дикий и очень стеснительный, и даже рада, когда не приходится выступать. Я домоседка. Что же касается интервью, то меня недавно так переврали, что я стала опасаться незнакомых журналистов...

– Вы сейчас что-то пишете?

– Я этим "подшиблена" и без этого не могу. Но сейчас не столько сочиняю, сколько собираю: столько всего понаписано, пора все это приводить в порядок. Продолжаю потихонечку книгу, нечто вроде воспоминаний, которая вся еще в перспективе, – "Фамильный роман".

– Я всегда считал вас чистым поэтом, знал ваши стихи, песни, а сравнительно недавно прочитал вашу прозу. Это было так неожиданно, не совсем похоже на все, что я знал раньше.

– Это в "Знамени", наверное. Или "Пастушеский дневник"? Это действительно мой дневник, самый натуральный, юношеских лет. Не совсем, конечно, проза.

– Как определяли Журдену: все, что не проза, то стихи, а что не стихи, то проза.

– Но мы народ простой и говорим стихами. Да? И еще нужно разбираться, где проза, где стихи, некоторые фразы поневоле получаются ритмическими, а где-то и в рифму.

– Я слышал от Михаила Столяра, человека, который издает журнал "АП-арт", посвященный авторской песне, что в настоящее время идет работа над полным собранием ваших песен на СD?

– Да, и дело движется. Сейчас я не сочиняю, а спасаю песни, извлекаю из небытия. Несколько десятков песен с помощью Миши Столяра уже спасены. Он заставляет меня, я почти из-под палки работаю. Я ленива страшно. Потом, знаете, надо быть в голосе, если вообще так можно сказать о барде... Сейчас нас бардами называют, я не люблю это слово, но пусть будет бард. Если можно о барде сказать, что у него нет голоса, то у него всегда нет голоса. Но сейчас нет и того, что мне заменяет голос! Хочу сказать – нет тех маленьких певческих возможностей, которые пропадают из-за аллергии. Раньше у меня был тонкий-тонкий голос, я немилосердно пищала свои песни, теперь хриплю. Иногда что-то получается, когда распоешься, но ведь надо распеться, а тебя уже записывают.

– Что это за ворон на вашем столе?

– Он на ворона похож? Это дятел с карандашом в руках, эту подставку под карандаши купил мой муж, Иван Семенович Киуру.

– Аллегорическая фигура – олицетворение творчества: сидишь и долбишь, долбишь.

– Точно, пока не пробьешься.

– Вы человек многих талантов. Вроде шкатулочки с секретом: все время что-то новое в вас открывается, бесконечные потайные ящички. Например, недавно крошечным тиражом вышло факсимильное издание ваших чудесных рисунков.

– Это в детстве и юности я рисовала, но теперь не умею и так, почему-то вдруг разучилась. Если считать, что умела, то разучилась.

– Вы, по-моему, с лихвой отыгрались в другом.

– Я все время старалась отыграться на других жанрах, и пришлось им претерпеть от меня за то, что я на них отыгрываюсь.

– Из пьес у вас что-то ставилось, кроме "Предсказания Эгля"?

– Нет. У меня всего две пьесы... пока. "Предсказание Эгля" ставилось, а "Трактир "Четвереньки" – нет, только кассета с песнями из него да из задуманного продолжения. Пока я пьесу сдавала, из нее многое выкрали. Но вот Миша Столяр эту пьесу напечатал. Думаю, все эти воровства и плагиаты теперь не имеют значения, все знают, что не я ворую, а у меня воруют.

– Богатому воровать – себе дороже.

– Не скажите. Одну мою песню "сочинил" еще один человек. Другую – другой, и так далее. Мои песни долго-долго никуда не проходили, или проходили с трудом, зато они появлялись у других. Когда украдут, то возникает неудобство, что сам уже этой вещью пользоваться не можешь, вроде как ты ее крадешь сам же! Двойная подлость этого положения меня очень угнетала. Потом я убедилась, что Иван Семенович очень близко все это принимает к сердцу, стала скрывать огорчение и легче к этому относиться...

Я куда-то не в те дебри удалилась? Меня, как Конюхова к Барбадосу, сносит на что-то жалостливое. Как сказал один поэт: "Я поплакал, и легче мне стало". Кстати, о рисунках: в папке есть вывеска трактира "Четвереньки". Это рисунок моего брата, Роальда Николаевича. (Нам имен надавали: я Новелла, он Роальд!)

– В традициях времени и семьи. Вам с братом не самый худший вариант перепал. Вашему кузену, Ивану Матвееву, известному под псевдонимом Елагин, его отец, поэт-футурист Венедикт Март, "построил" имечко: Уотт-Зангвильд-Иоанн Март.

– Этого даже я не знала.

– Я был увлечен Велимиром Хлебниковым, собирал все, что возможно, отсюда мой интерес к футуристам. Кстати, по линии Матвеевых-Мартов вы в некоем родстве с Даниилом Хармсом. Его отец, Иван Ювачев, – крестный отец Венедикта Марта. А ваш кузен Иван Елагин – сводный брат Хармса.

Не судьбы, а сплошные трагедии: Хармс и Венедикт Март репрессированы и погибли, Иван Елагин во время войны в оккупации работал в роддоме, опасаясь репрессий, эмигрировал. Ему принадлежат горькие строки:

А подо мною – зыби

Несущийся поток.

И сам я на отшибе,

И стих мой одинок.

– Вся наша семья в родстве с литературой – дед Николай Петрович Матвеев-Амурский, поэт, автор первой "Истории города Владивостока", брат, Роальд Матвеев-Бодрый, пишет стихи, отец Николай Николаевич Матвеев-Бодрый – историк-краевед, мама Надежда Мавеева-Орленева – замечательный поэт, кузен Иван Елагин – один из лучших поэтов эмиграции, дядя, Венедикт Март, вошел в историю футуризма. Мой папа был лично знаком с Бурлюком и переписывался с ним, даже тогда, когда не полагалось переписываться с заграницей, и получал письма от Давида Бурлюка из Америки.

– Вы сейчас за авторской песней следите?

– По "Эху Москвы". Кстати, вчера вечером дали запись Высоцкого, который довольно озорно исполняет мою песню "Ветер". Он много переврал, но он и перевирал очень талантливо. Я так раскованно не могу петь. Это просто сама свобода получилась. А я все время зажимаюсь, боюсь, что не ту струну возьму. Надо чаще работать над песнями, а я все-таки отлыниваю.

– К слову, о шкатулочке с секретами. Почему так мало знают великолепного детского поэта Новеллу Матвееву?

– Вышла в шестидесятые годы книжка "Солнечный зайчик", а в 1984 году – "Кроличья деревня". Но вы правы, как детского поэта меня тоже упорно замалчивают.

– Что касается литературного воровства, Екатерина Великая говорила примерно так: "Это хорошо, что придворные у меня воруют, значит, есть что воровать". Увы, такова участь многих талантов – Борис Заходер страшно разворован.

– Были недоразумения у меня и с ним, а у него со мной. Но он, несомненно, сильный был человек, интересная личность. Я помню наизусть его перевод из Гете:

Он говорит: ничем я не обязан

Ни современникам, ни старым мастерам,

Я ни с какими школами не связан,

Учиться у кого-то стыд и срам.

Все это можно изложить и так:

Никто не виноват, что ты дурак.

Это к слову о "книжности", в которой меня всегда старались поймать. Поэтому я с упоением всегда повторяю про себя этот перевод.

– Кстати, о книжности. Разве это так плохо?

– Это не книжность, а то, что книжностью зря обзывают. Такое направление аполлоническое, что ли. Памятливость называют книжностью, романтичность. Но это не книжность. У Грина же свое воображение, не чье-то.

– Нельзя же сказать, что Новелла Матвеева живет в "своей вообразилии". У вас достаточно стихов жестких, точных. Не случайно наш с вами общий знакомый, известный бард, художественный руководитель театра песни "Перекресток" Виктор Луферов, называет вас "мастером рапирного выпада".

– Вы мне сказали комплимент, который я принять не могу. У меня страшно много недостатков, в том числе и литераторских. Я всегда свои стишки выправляю по следам, когда они уже ушли. Я исправляю, а поздно! Случаев таких десятки, а может быть, уже и сотни. Иногда хочется всю книгу исправить. Что касается Виктора Луферова, он многое говорит по доброте. Сам он – страшно яркий! Я о нем где-то писала: "Человек из песни". Он поет мою песню "За цыганами". Он ее не переделал, но сократил куплеты, и создается впечатление, что это какая-то дискриминация цыганского народа. Я с ним почти ругалась, а у него уж так откристаллизовалась эта песня. Что касается мелодии, он сделал роскошную обработку. Очень хорошие люди: Витя Луферов и Миша Столяр.

– В наше время редко кто друг о друге так лестно отзывается.

– Наконец-то и я. Я вообще-то Собакевич. У него, помните: один подлец, другой... И вдруг я сказала сразу о двоих хорошо и даже сама удивилась, будучи Собакевичем женского полу.

– На дачу, на Сходню, вы сейчас выезжаете? Поэт и эссеист Геннадий Красников где-то рассказывал, как во время прогулки вы с Иваном Семеновичем Киуру останавливались внезапно на дороге, уступая путь бегущему муравью или неторопливому жуку, и уважительно говорили в один голос: "Пусть парень пройдет".

– Славные были времена. С некоторых пор мы с кошкой Репкой опять стали выезжать туда. Сначала было очень трудно. Потому что, когда я потеряла Ивана Семеновича... Мне было страшновато и печально туда ехать, но все-таки уже много лет прошло, и примерно с 1997 года я туда стала ездить. Потом ко мне пришла кошка Репка. Между прочим, она меня спасла, не от настроения, а буквально, от реальной опасности. С вашего позволения я не буду рассказывать, – как-нибудь в другой раз, когда сумею сгармонизировать плохое с хорошим.

– В современной авторской песне кто вам более всего близок и симпатичен?

– Как раз упомянутый нами Виктор Луферов. Это сильнейший песенный автор. И еще Дина Лукьянец. Она с Алтая, у нее были прекрасные песни. Не знаю, пишет ли она сейчас. Она навещала нас в Переделкине. Они говорили с Иваном Семеновичем об эсперанто, который этот язык чтил и даже читал на нем "Парус" Лермонтова. Потом она вышла замуж, уехала, с тех пор я ничего о ней не знаю. Безусловно, есть еще Ким, Городницкий, Ада Якушева, Берковский...

– Ивана Семеновича Киуру издают все так же мало?

– Ему не повезло еще при жизни. Сейчас его даже немножко больше издают.

– Насколько я знаю, во многом вашими стараниями.

– Отчасти да. Еще Миша Нодель, составитель, старался, он много сделал для Ивана Семеновича.

– Сколько вы прожили вместе?

– 29 лет. С 1963 года до 1992-го. Иван Семенович Киуру был замечательнейший, тонкий поэт. Это я говорю не потому, что он мой муж. Я действительно очень ценю и люблю его стихи. И не только я, а многие настоящие поэты и ценители поэзии. Просто он был не из тех, кто прокладывает себе дорогу локтями...

Беседовал Виктор Меньшов