На первый взгляд, каждый знает, что такое пародия. Но только на первый. На самом деле по поводу веселого и популярного жанра существует множество предрассудков – как в массовом сознании, так и в сознании культурном. Отнюдь не все отличают пародию как литературный жанр от эстрадно-развлекательных имитаций и знают, что "пародисты" – это не только блистающие на телеэкране Михаил Грушевский или Максим Галкин, но и многочисленные литераторы, создающие письменные тексты, предназначенные для чтения. Сравнительно узкому кругу известны сегодня имена, допустим, Александра Измайлова и Александра Архангельского, а уж о том, что пародистами порой выступали Пушкин, Некрасов, Достоевский, Блок и Куприн, хорошо помнят только специалисты. Не всякий ныне разумеет разницу между пародией и эпиграммой, невдомек многим, что пародия может выражать не только хулу и поношение, но также и особого рода комическое одобрение. История взаимоотношений Окуджавы с данным жанром немало проясняет и в судьбе поэта, и в сущности пародии как таковой.

Главный парадокс этого историко-литературного сюжета заключается в том, что поэзия Окуджавы, вызвавшая немалую по количеству текстов пародийную реакцию, не подверглась при этом прямым пародийным нападкам. Пародия – это по преимуществу форма литературной критики, что в советских условиях не раз оборачивалось догматической "проработкой" вольнодумных и "неуправляемых" писателей. Но, обращаясь к пародиям на Окуджаву, опубликованным в шестидесятые годы, мы не находим там ничего подобного статьям Лисочкина и Куняева. Наоборот, в пародийном дискурсе этих лет складывается образ Окуджавы как живого классика, как прославленного поэта с неповторимым голосом и узнаваемым стилем.

Вот пародия Л. Лазарева, Ст. Рассадина и Б. Сарнова, опубликованная сначала в "Вопросах литературы" (1964, № 8), а затем включенная в сборник этих трех авторов "Липовые аллеи" (1966). Она входила в цикл "Стрекоза и муравей" и, соответственно, написана на этот шутливый сюжет:

Тень стрекозы мелькнет в окне,

И я замру в тревоге.

Да неужели вы ко мне?

Не стойте ж на пороге.

О, ваш приход, как дымоход,

Он так огнеопасен!

Я муравей, но я не тот,

Что вам знаком из басен.

Я не запру своих дверей,

В беде вас не покину.

Замоскворецкий муравей

Нашел свою богиню.

Нет, нам не жить в моем дому

За прочными замками.

А почему? А потому!

Я сам иду за вами.

– Идешь? Иди! Держи! Лови!

А мы уже в дороге,

Счастливые, как муравьи,

Свободные, как боги.

Нам под любым листком – еда.

Нам каждый пень – подушка.

Вы все – сюда, а мы – туда!

Замку цена – полушка. [1]

Здесь не приходится говорить о какой-либо отрицательной направленности. И субъективной: все три автора – критики и литературоведы, высоко оценивающие творчество Окуджавы, связанные с ним дружескими отношениями. И объективной: пародия соединяет ритмы и мотивы "Песенки об открытой двери", "Бумажного солдатика" и песни "Мне нужно на кого-нибудь молиться" под знаком не разрушительным, а созидательным. Некоторая гиперболичность, легкая ироничность по адресу романтичного лирического героя служит задаче не осмеяния, а подчеркивания характерных особенностей. Такая пародия подобна не карикатуре, а дружескому шаржу.

В 1966 году в тех же "Вопросах литературы" (№ 7) появляется статья Э. Паперной и А. Финкеля "Как создавался "Парнас дыбом"", сопровождаемая несколькими пародиями на современных авторов. Э. Паперная, разрабатывавшая в знаменитом пародийно-филологическом сборнике тему "У попа была собака...", представила вариацию в стиле Окуджавы:

Стояла во дворе хибарка,

В хибарке поп Харламов жил,

А у попа была овчарка,

И он ее, как водится, любил... [2]

Дальше цитировать, пожалуй, не стоит, поскольку пародия по своему качеству не принадлежит к лучшим образцам "Парнаса дыбом", но важно учесть здесь специфику культурного кода: Окуджава вошел в цикл собаки вслед за представленными там ранее Шекспиром, Некрасовым, Буниным, Гумилевым, Ахматовой, Заболоцким... В пополненном виде "Парнас дыбом" Л.Г.Фризману удалось издать только в 1989 году, когда уже все трое пародистов ушли из жизни, но для элитарных читателей-филологов, ценивших как святыни харьковские сборнички 1925 и 1927 года, включение Окуджавы в столь престижный контекст в 1966 году значило немало.

Дружелюбная пародия обычно строится по бурлескному способу ("низкий" сюжет "высоким" стилем). Юрий Левитанский с 1963 года печатал в "Дне поэзии" пародии на близких ему поэтов, излагая их стилями сюжет "Вышел зайчик погулять" (в 1978 году эти пародии составили сборник "Сюжет с вариантами"). "Вариант Окуджавы" впервые появился в названном альманахе в 1969 году и назывался "Прощание с Ленькой Зайцевым". Приведем две строфы из этой пародии:

Словно бы на зависть грустным арбатским мальчикам,

арбатские девочки, безнадежно влюбясь,

Леньку Зайцева называли ласково зайчиком –

Ваше высочество, говорили, и просто князь.

.............................................................

А они в него корочкой, извините, поджаристой,

пирогом с грибами – в семейный, извините, круг.

А он на плечо шарманочку – и пожалуйста,

потому что шофер в автобусе – его лучший друг. [3]

Пожалуй, это лучшая из пародий на Окуджаву (сам пародируемый автор похвально отзывался о ней). Левитанский смело трансформирует ритмику, пользуясь разговорно-тоническим стихом, не ложащимся ни на одну из песенных мелодий. И все-таки это произведение не принадлежит к таким шедеврам, как например, пародия того же автора на Б.Ахмадулину "Царевич" ("О ряд от единицы до пяти..."). Не хватает гиперболизма в воссоздании образной структуры: слишком многое воспроизведено по принципу "один к одному". Немного мешает и "заячья" тема: фамилия героя явно "не работает". Как известно из устного рассказа Окуджавы, фамилию "Королев" и прозвище "Король" он дал, романтизируя прототипа по фамилии Гаврилов, а тут вместо этого ключевого образа песни – нейтрально-будничное "Зайцев". Точно так же, как трансформация "копейки" в "полушку" у Л.Лазарева, Ст.Рассадина и Б.Сарнова не создает нового образного эффекта. Трудно оказалось пародийно воспроизводить стиль Окуджавы – даже тем, кто любил поэта и глубоко понимал его произведения...

Огромная популярность Окуджавы подталкивала многих пародистов на нетворческую эксплуатацию его ритмов, сюжетов и образов. Еще в 1964 году З.С.Паперный в памфлете "Как это делается" давал иронические рекомендации по сочинению пародий на тему "серенького козлика":

"Булат Окуджава – это, конечно, что-то напевное:

Из окон козликом дохнуло сереньким,

а также бабушкой пахнуло вдруг.

И вот уж рожек нет,

и вот уж ножек нет,

Козел угробился, мой лучший друг.

А волки дикие блестят глазищами,

Грозят когтищами. Ну и дела!

Ах, бабка-бабушка, напрасно ищешь ты.

Напрасно свищешь ты свово козла". [4]

Это, так сказать, "парапародия", пародия на пародистов. Здесь З.Паперный пророчески предсказал стандарт вяло-подражательных пародий на Окуджаву, причем на много лет вперед. Если друзья и единомышленники Окуджавы, пародисты из его литературного круга шли в основном бурлескным путем, то унылые пародийные ремесленники (особенно из националистического лагеря) строили свои подражания по травестийной модели ("высокий" сюжет "низким" стилем). Так, в весьма неровном по составу и качеству сборнике "Парнасские страдания" (составители Н.Старшинов и Г.Красников) находим принадлежащий П.Сурову целый цикл из пяти вариаций, нудно развивающий все ту же тему попа и собаки. Достаточно привести последнюю:

Убиенную суку в холодную землю зарою,

Королевские детские датские капли приму.

И заплачет король, и откажется кушать второе.

На поминки Арбат соберется в аббатском дому.

Напишу золотые слова на табличках фанерных –

Что она героически пала в неравном бою...

Бах и Моцарт Шопена опять заиграют на нервах,

И заслушаюсь я, и участливо им подпою. [5]

Здесь не выудишь никакой критической "концепции", ни какой-либо мысли вообще. Зачем писались такие однообразные, абсолютно предсказуемые пародии? Чтобы получить некоторый процент с популярности поэта и его песен. Ведь в приведенном примере если и есть какая-то энергия, то она полностью продуцируется мелодией "Виноградной косточки". И таких примеров можно привести множество. Причем сама многочисленность пародийных поделок работала на репутацию Окуджавы: ему пытаются подражать, а не получается. Поэзия Окуджавы постепенно осознавалась как непокоренная пародистами вершина. Сам поэт хладнокровно-снисходительно наблюдал за этим процессом.

В отечественной пародии 60-80-х годов существовали две полярные творческие тенденции. "Школа Левитанского" стремилась комически изображать стиль, осваивать художественный мир каждого поэта как целое: таким способом пародировали Окуджаву В.Волин, Ф.Ефимов, А.Пьянов, В.Рубанович, П.Хмара. "Школа Александра Иванова" шла по пути выдергивания отдельных цитат и долгого их обыгрывания [6]. Примечательно, что "ивановцы" Окуджаву, в общем, не трогали, а сам "основоположник" данной тенденции именно в случае с Окуджавой, что называется, поступился своими принципами. Начав с довольно плоской эпиграммы ("Читатель наш рожден был хватом, //Да жаль его: сражен Булатом..."), Александр Иванов затем сложил пять пародий, выполненных не в свойственной ему фельетонно-эпиграммати ческой манере, а в сдержанно-ироничной тональности, напоминающей систему Левитанского. Наибольшую известность из пародий Иванова приобрела "Песня об отсутствии присутствия":

Былое нельзя воротить ни ученым, ни неучам,

У каждой эпохи поэты и барды свои.

А все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеевичем

По поводу прав заскочить объясниться в ГАИ. [7]

Непритязательная вариация заканчивается предсказуемым финалом, где место "Александра Сергеевича" закономерно занимает пародируемый автор:

Извозчиков нету. Один Булат Шалвович прогуливается.

Ах, нынче, увы, ничего уж не произойдет.

Некоторые поклонники Окуджавы болезненно реагировали на пародийную фамильярность А.Иванова, явно не понимая, что даже дружелюбная пародия не может быть комплиментарной и коленопреклоненной. Сам же Окуджава защищал А.Иванова от нападок и наоборот считал все его пародии на себя слишком мягкими, лишенными необходимой "едкости". Вообще говоря, те, кто защищают любимого поэта от пародии как таковой, невольно уподобляются пушкинскому Сальери ("Мне не смешно, когда фигляр презренный пародией бесчестит Алигьери..."). Окуджава же реагировал на любые пародийные гримасы в свою сторону с моцартовской широтой и внутренней свободой.

Возможно, Окуджава был не совсем прав, ожидая от пародии непременной "едкости". Но, конечно, и доброжелательная пародия в идеале должна быть смешной. Комизм ведь может создаваться не только критикой "недостатков", но и активным эстетическим переживанием именно "достоинств", живым ощущением характерности пародируемого автора. И тут надо честно признать: даже умелые и толковые пародии на Окуджаву не очень смешны. Юмор и ирония Окуджавы, укорененные в самой его поэтической системе, растворенные во всей его стиховой речи, неизменно оказываются сильнее остроумия пародистов. Уместно вспомнить, что слово "пародия" содержит корень "ода", т.е. "песнь". Старые теоретики пародии предлагали для этого термина русские эквиваленты "перепеснь" и "противопеснь". Никто из пародистов не смог Окуджаву комически "перепеть" (т.е. повторить и тем более превзойти). Такова реальность. Тем не менее, пародии на Окуджаву интересны как факт восприятия творчества поэта – в этом смысле они напоминают нам пародии на Пушкина и Блока, не достигавшие своей цели, но давшие богатую пищу для филологических размышлений.

Нельзя не вспомнить в этом разговоре и пародию Леонида Филатова (первая публикация – 1979), построенную как вариация на тему "Мухи-Цокотухи". Прежде всего потому, что в ней появляется один важный для нашего сюжета персонаж:

Ах, как это весело, ах, как это глупо,

ах, какое счастие, ах, какой кошмар! –

Возле – представляете? – Аглицкого клуба

Заприметил Барышню доблестный Комар. [8]

Через три года комар перелетел в поэтическую вариацию на темы Булата Окуджавы, написанную самим Булатом Окуджавой. Здесь это не сказочный персонаж, а вполне обыденное насекомое:

Мы убили комара. Не в бою, не на охоте,

а в домашней обстановке, в будний вечер. Видит бог,

мы не крадучись его, а когда он был в полете...

Мы его предупреждали – он советом пренебрег.

Автор назвал это произведение "Автопародия на несуществующие стихи". Название довольно субъективное: не будь его, мы бы спокойно восприняли данный текст как "нормальное" стихотворение Окуджавы. Его сюжет вполне вписывается в традицию не собственно пародии, а русской гротескно-пародийной поэзии, изображав шей беззащитного человека как насекомое (таков несчастный таракан у Мятлева, у капитана Лебядкина в "Бесах", у Олейникова). Подобное преуменьшение – это гипербола наоборот, терминологически говоря – литота. Таков же был и муравей из уже упомянутой песни 1959 года: поразительно, как там гармонизован гротеск – мы не ощущаем ни малейшего противоречия в том, что муравей разговаривает не с какой-нибудь там стрекозой и вообще не с насекомым, а с женщиной. Словом "автопародия" поэт, по-видимому, хотел иронически оттенить собственную доброту и сентиментальность, подшутить над самым уникальным и ценным в себе. "Автопародия" была посвящена Александру Иванову, тот, конечно же, откликнулся на нее очередной "Антипародией", которая особых комментариев не заслуживает.

Еще одну автопародию Окуджава написал в 1993 году. Она называется "Песенка о народном депутате" и опирается на "Песенку веселого солдата" (1960-1961). В строго терминологическом смысле – это пародическое использование, или "перепев". Так назывался жанр конца XVIII – начала XX века, когда для фельетона или памфлета использовался широко известный классический шедевр (Ломоносова, Пушкина, Лермонтова). Окуджава 1993 года использовал самого себя как классика – он имел на это все основания.

Стихия самопародирования, непринужденного "перепевания" собственных шедевров была свойственна повседневному поведению поэта. Из мемуарной повести А.Е.Крылова "Мои воспоминания об Окуджаве, или Как я стал агентом КГБ" мы узнаем, например, как снимаясь у телережиссера по фамилии Виноградов, Окуджава, шутя, напевал: "Виноградова косточки в теплую землю зарою....".

В целом же можно сказать, что все пародии на Окуджаву являются свидетельствами эпохи, документами, отражающими восприятие творчества поэта современниками. Иногда пародии удается продемонстрировать основной прием поэта, раскрыть его тайну. В случае с Окуджавой этого не произошло. Что ж, нельзя требовать от пародии больше, чем она может сделать. "Разоблачение магии" Булата Окуджавы – это уже задача науки, задача филологии двадцать первого века.

P.S. В замечательной статье Р.Р.Чайковского "Зарифмованный Булат Окуджава" [9] систематизированы все существующие в русской поэзии рифмы к словам "Булат" и "Окуджава". Многие из них возникли в пародийно-эпиграмматическом контексте. В процессе написания настоящей работы в сознании автора непроизвольно сформировались еще две ассонансные рифмы, вокруг которых сочинилось четверостишие, подводящее итог всей статьи:

Пародией не был сражен Окуджава –

пародия даже его поддержала.

Пародия просто ему подражала,

но неподражаемым был Окуджава.

____________________________________

[1] Лазарев Л., Рассадин С., Сарнов Б. Липовые аллеи. М., 1965. С.63.

[2] Паперная Э.С., Розенберг А.Г., Финкель А.М. Парнас дыбом. Литературные пародии. М, 1989. С. 49.

[3] Левитанский Ю. Сюжет с вариантами. М., 1978. С. 70-72.

[4] Паперный З.С. Музыка играет так весело... М, 1990. С.105.

[5] Парнасские страдания: Поэтическая кунсткамера. М., 1990. С. 426.

[6] Подробнее об этом см.: Новиков Вл. Книга о пародии. М., 1989. С. 519-536.

[7] Иванов А. Откуда что...: Литературные пародии и эпиграммы. М., 1975. С.57-58.

[8] Советская литературная пародия. В 2-х кн. Стихи. М., 1988. С.343.

[9] Чайковский Р. Милости Булата Окуджавы. Работы разных лет. Магадан, 1999. С. 88-107.