Если вы откроете в интернете биографию Булата Окуджавы, то в разделе "звания и награды" среди прочего прочитаете: член редколлегии газеты "Вечерний клуб".

Впервые с Окуджавой я встретился на его даче в 1993 году. В Переделкино мы поехали с обозревателем нашей газеты Татьяной Глинкой. Несколькими днями раньше она была здесь, но все равно мы заплутали и довольно долго колесили по безлюдным в ту раннюю весеннюю пору дачным улочкам, отыскивая нужный дом. А когда нашли, заждавшийся хозяин уже стоял на крылечке, высматривая запропастившихся куда-то гостей.

Это была впечатляющая картина — "Кумир юности, ожидающий тебя".

Но это сейчас я пытаюсь иронизировать. А тогда враз осознал, что выражения "ватные ноги" и "дрожь в коленках" — отнюдь никакая не метафора, но самая что ни на есть бытовая реальность. И захваченная в кармане по журналистской наглости фляжка коньяка вдруг стала вызывающе тяжелой, и я ощутил себя контрабандистом, вознамерившимся пронести через государственную границу нечто недозволенное.

...Его песни я услышал в девятом классе, это было в самом начале шестидесятых.

Мой школьный друг Борька Болотников притащил магнитофонную запись, взятую у своего старшего брата-студента: "Окуджава какой-то, сейчас его все поют". Впрочем, сам Борька ко всякой лирике относился вполне равнодушно, но мы с другим школьным другом Вовкой Сарновым заслушали эту пленку, что называется, до дыр. Я до сих пор помню последовательность песен на той бобине, и когда слышу, например, "Эта женщина, увижу и немею...", подкорка тут же выдает следующую: "Всю ночь кричали петухи...".

Запись была самодеятельная, сделанная из зала, многие слова было не разобрать, но нас гипнотизировала необычность услышанного. Это было не похоже на то, что звучало по радио, не сравнимо ни с чем. Впрочем, моя тетушка нашла сравнение: с Вертинским. Но мы и Вертинского тогда не знали. А уж об Окуджаве что-либо узнать, казалось, было вообще невозможным делом. Пресса о нем не писала, а других источников информации у нас не было. Неожиданно помог Вовкин отец, он был настройщиком роялей в Центральном доме культуры железнодорожников. Наше новое увлечение он воспринял со скептической улыбкой человека, причастного к высокому искусству, но, тем не менее, снизойдя до нашего уровня, неожиданно предложил: "Хотите увидеть своего Окуджаву живьем? Он будет выступать у нас".

Центральный дом культуры железнодорожников был в ту пору весьма популярен, и не только среди тружеников путей сообщения. Там проходили концерты, встречи с артистами, композиторами, попасть на которые было не так просто. Но, пользуясь блатом, мы иногда бывали на них. В тот раз Вовкин отец провел нас в ЦДКЖ на поэтический вечер и тем самым ввел в новый мир, дотоле нам не ведомый.

Этот мир жил под девизом "Поэт в России больше, чем поэт". Поэтические ристалища сотрясали Москву почище футбольных баталий. На ролях центрфорвардов были Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Ахмадулина и Окуджава. Если эта "великолепная пятерка" присутствовала, вечер можно было считать, как сказали бы сегодня, хитовым. Очень хорошие поэты старшего поколения — Самойлов, Слуцкий, Левитанский, Межиров и другие — оказались на вторых ролях, в положении защитников и полузащитников. В общем, как я сейчас понимаю, несправедливо. Но молодость и мода — жестоки.

Многие приходили специально на Окуджаву. Помню, на одном из таких вечеров из зала на сцену пришла записка "Пусть Булат без гитары не выходит". Ответ Окуджавы был примерно таким: "Не надо панибратства, попросил бы обращаться ко мне уважительно. Я — фронтовик и член партии. Сегодня мои товарищи пришли сюда читать стихи, и я тоже буду читать стихи. А те, кто хотят слушать мои песни, пусть приходят на песенные вечера". Зал, хотя и был разочарован, встретил этот ответ овацией.

...И вот, спустя три десятка лет я, уже главный редактор "Вечернего клуба", стою у калитки его дома. А на крыльце он — кумир и классик, знамя и совесть эпохи шестидесятников.

Газета наша была очень молода, но уже успела привлечь внимание столичной публики, прежде всего интеллигентной. Позже, с легкой руки писателя Александра Борщаговского, "ВК" так и станет называться — "газета московской интеллигенции". С самых первых номеров нашими друзьями, советчиками и авторами были Юрий Нагибин и Юрий Никулин, Никита Богословский, Эдуард Успенский, Ирина Мирошниченко... Они и составили основу Общественного совета. Но, честно говоря, нам очень хотелось вовлечь в этот Совет и Окуджаву. С этой миссией к нему и приехали.

В дачном кабинете поэта, где мы расположились, над его рабочим столом висели пришпиленные к стене вырезки из газет. С приятным чувством заметил несколько из "ВК". Это добавляло оптимизма.

В общем, наша миссия удалась вполне. Устный договор о сотрудничестве был скреплен рукопожатиями. И не только: с хорошим мужским пониманием была воспринята Булатом Шалвовичем пронесенная "через границу" пресловутая фляжка. Так Булат Шалвович Окуджава стал членом Общественного совета нашей газеты (биографы потом назовут это членством в редколлегии, но это — не принципиальная ошибка).

Любознательный читатель сможет найти в подшивках "Вечернего клуба" 90-х годов немало окуджавских публикаций, но я хочу вспомнить только одну, как мне кажется, более близкую по тематике к журналу "Журналист".

Была у нас такая рубрика — "Скандалы прошлых лет". В ней мы перепечатывали, как бы сейчас сказали, "заказные" публикации советской прессы, направленные против тех, кто по тем или иным причинам не был люб тогдашней идеологической доктрине. А прокомментировать их мы просили самих героев тех давних и шумных публикаций.

В январе 93-го мы запланировали в этой рубрике дать первую публикацию центральной прессы об Окуджаве — статью из "Комсомольской правды" за 5 декабря 1961 года. Называлась она "О цене "шумного успеха".

Читатели постарше наверняка помнят, какое впечатление она произвела тогда не только на поклонников поэта, но и на всех приличных людей. Казалось бы — на дворе шестидесятые, хрущевская "оттепель", откуда же эта стилистика сталинской поры?! Жива, оказалось. И исполнитель нашелся — некто И. Лисочкин, журналист из города трех революций (первоначально статья была опубликована в ленинградской "Смене", а потом уже перепечатана "Комсомолкой" — чтобы вся страна знала).

Я напомню ее канву.

Автора статьи, И. Лисочкина, раздражают толпы людей, осаждающих ленинградский Дворец искусств им. К. С. Станиславского, где должен выступать Окуджава, и он просвещает читателя: "Булат Окуджава — московский поэт. Не Александр Твардовский, не Александр Прокофьев, не Евгений Евтушенко — просто один из представителей той большой поэтической обоймы, чьих стихов еще не лепечут девушки, отправляясь на свидание. Так для чего же пуговицы обрывать?"

Отвечая на свой же вопрос, автор делает "смелый" вывод — дескать, напрасно замалчивали Окуджаву, ведь запретный плод сладок, вот потому и ломится народ на его выступления. И берет на себя автор нелегкое бремя критика, призванного снять налет запретности и разъяснить, наконец, народу, что есть творчество Окуджавы: "О какой-либо требовательности поэта к самому себе говорить не представляется возможным. Былинный повтор, звон стиха "крепких" символистов, сюсюканье салонных поэтов, рубленый ритм раннего футуризма, тоска кабацкая, приемы фольклора — здесь перемешалось все подряд. Добавьте к этому добрую толику любви, портянок и пшенной каши, диковинных "нутренных" ассоциаций, метания туда и обратно, "правды-матки" — и рецепт стихов готов".

Ну, и еще цитата — заключительный абзац статьи, в котором автор в соответствии с жанром преподносит мораль: "Куда пойдет поэт дальше? Туда, где "в грамм добыча, в год труды"? Или — "сшибать аплодисмент" за оригинальность на очередном капустнике? Давать ему менторские советы, конечно, не хочется. Дело совести поэта, что именно выносить на суд общества. И, разумеется, не только дело, но и обязанность общественности давать спокойную и точную оценку его творчеству. В этом смысле Дворец искусств оказал плохую услугу поэту, устроив этот вечер". Обратите внимание на последнюю фразу. На ней впору студентов-журналистов учить, как власть доносила свои директивы: вроде и прямого запрета нет, а всем руководителям всех культурно-зрелищных заведений ясно — не пущать!

Надо ли говорить, что, готовя очередные "Скандалы", мы очень надеялись, что комментарий напишет сам Окуджава. Но Булат Шалвович отказался: "И некогда, и не хочется, да и не интересны мне суета и злоба". Тогда мы уговорили его хотя бы ответить на наши вопросы по этому поводу.

Вот отрывок из опубликованного интервью, которое взяла у поэта уже упоминавшаяся в этих заметках Татьяна Глинка.

"— Булат Шалвович, вы помните тот день, когда в "Комсомолке" была перепечатана статья "О цене "шумного успеха"?

— Да, конечно, помню. Потому что до этого пресса на меня не обращала никакого внимания. И тут вдруг сразу такой скандальный материал. С одной стороны, я был, конечно, обескуражен и обижен даже, а с другой — статья наделала много шума. В этом была своя прелесть. Тем более, что статья такая глупая.

— Почему именно в ленинградской "Смене" появилась статья?

— Дело в том, что тот мой концерт в Ленинграде был первым публичным выступлением. А тогдашний ЦК комсомола решил со мной бороться, и Павлов — "румяный комсомольский вождь", как назвал его Евтушенко, поручил "Смене" написать о том концерте. Но никто из сотрудников не соглашался. Все отказались. Кроме одного. Самого большого моего поклонника Лисочкина. У него были все мои записи на магнитной ленте. Мне об этом рассказывали сами сотрудники газеты. А сразу после той статьи он пошел на повышение, стал заместителем редактора "Ленинградской правды". А потом эта статья была перепечатана "Комсомолкой".

— А почему?

— Думаю, что "Комсомольская правда" тоже получила задание от Павлова. Потом прошло очень много лет, и все страсти вокруг меня утихли. Но тут со мной произошла интересная история. Однажды я приехал в Берлин, выступал, а на концерте был собкор "Правды" Юрий Воронов. Ему очень все понравилось, и он пригласил меня к себе домой. Он жил в Берлине с семьей. Мы ужинали, все было прекрасно, хорошие, радушные люди, помню, заговорили о прошлом. Вспомнили про эту статью. И вдруг я вижу, что Юрий покраснел. Я сначала не придал этому значения, а через несколько минут выяснилось, что он был в то время редактором "Комсомолки". Оказывается, он меня в 61-м не знал, ему приказали...

— А что вы пели на том концерте в Ленинграде?

— "Ваньку Морозова", "Комиссаров в пыльных шлемах", "Последний троллейбус", "Девочка плачет, шарик улетел". Пел то, что у меня было. Людям нравилось.

— А пересекались ли потом ваши пути с Лисочкиным?

— Нет, я вообще не видел его ни разу..."

Сейчас, когда Окуджаве стоит памятник на Арбате, когда он — признанный классик бардовского движения и знаковая фигура целой эпохи, трудно понять, чем же не устраивал коммунистическую идеологию автор "Комиссаров в пыльных шлемах" и "Леньки Королева". Наверное, тем, что выбивался из советских стереотипов. Он не был похож ни на кого. Сам по себе. Я думаю, он знал себе цену, и потому, как известно, редко соглашался на вхождение в разные советы, комитеты, объединения. Его участие в "Вечернем клубе" было для нас большой честью. Надо сказать, Булат Шалвович никогда не обращался в редакцию с просьбами. Но в наших просьбах, как правило, не отказывал. Однажды мы пригласили его принять участие в журналистской вечеринке.

Собраться решили в кавказском кафе, в уютном подвальчике недалеко от Белорусского вокзала в самом начале Лесной улицы.

Тут необходимо напомнить, что тогда сходить в кафе на журналистские доходы было довольно проблематично. А уж принять высокого гостя — тем более. Практически все журналистские акции — большие и малые — проводились с непременной спонсорской поддержкой. Но найти спонсора — это искусство. Нам помог Юрий Никулин. Как-то он сказал мне: "Почему в нашем Общественном совете одни писатели да артисты? Ты бы новых русских пригласил, со мной бы их сфотографировал. Им приятно будет, а они потом тебе в чем-нибудь помогут".

Шутка-шуткой, но с подачи Юрия Владимировича в Общественном совете "ВК" наряду с людьми знаменитыми появились и другие — широкой публике не известные. Один из них — коммерсант Абрам Израилевич Натович — и спонсировал встречу с Окуджавой в кавказском кафе.

Натович не был прижимистым, и стол накрыл замечательный — сациви, шашлыки, зелень... Но вот к напиткам он относился без пиетета, считал, что здесь роскошествовать не надо — выпивка она и есть выпивка. И потому частенько потчевал всех популярным тогда заграничным напитком — спиртом "Royal", в простонародье именуемом просто роялем.

Когда я понял, что и на кавказском столе будет только разбавленный спирт, было уже поздно: гости пришли. Щекотливость ситуации усугублялась еще и тем, что Булат Шалвович и его жена Ольга Владимировна взяли с собой свою знакомую — только что прилетевшую из США преподавательницу русской литературы.

Как объяснить поэту с кавказскими корнями, его милой и обаятельной супруге, интеллигентнейшей американской профессорше, что на столе у сотрудников "газеты московской интеллигенции" в глиняных кавказских кувшинах — спирт пополам с водой? Пришлось сказать, что это у нас такая журналистская традиция.

Конечно, все всё поняли, но заострять вопрос никто не стал, и вечер прошел под неозвученным лозунгом: неважно, что пить, важно — за что.

Надо отметить, что общаться с Окуджавой было удивительно легко. Он совсем не подавлял своим величием, был приятным собеседником, внимательным слушателем. Через три-четыре рюмки за столом сами собой зазвучали окуджавские песни, хотя Булат Шалвович и предупреждал: только петь не просите. Мы и не просили. А он и не пел, только слушал нас с какой-то грустной улыбкой на лице.

С этой грустной улыбкой он и остался на фотографии, которая сегодня публикуется впервые.

Валерий ЕВСЕЕВ