Зашёл разговор о песне В. Высоцкого "Друг"... Причины популярности этой песни просты: мелодия сверхэлементарная, тема — как будто о дружбе. А о дружбе всегда и всем хочется петь. А о чём она на самом деле? Если парень в горах "оступился и в крик, значит, рядом с тобой — чужой", — и тут же вывод: "Ты его не брани — гони". Что это за философия? Ну, споткнулся, ну, закричал; допустим, даже испугался — так его сразу же назвать чужим и гнать? Мы привыкли думать, что друзья познаются именно в беде, в трудную минуту. А впрочем. Высоцкий тоже так думает, но только по отношению самого себя, и потому дальше поёт так: "А когда ты упал со скал, он стонал, но держал... значит, как на себя самого, положись на него". Вот это выходит друг! Вот как Высоцкий понимает дружбу..."

Д. Кабалевский,

из выступления на съезде Союза композиторов СССР, 1968 г.

То, что Высоцкий не "так" понимает дружбу, ясно всякому, кто знаком с текстом песни, тут, как говорится, нет предмета для спора. Интереснее другое: а как всё — так и поэт понимает дружбу? И ещё: как эта тема воплощается в его поэзии?

Ответ на первый вопрос вполне очевиден. Уже в ранней песне о неравном воздушном бое впервые появляются строки, заключающие в себе формулу дружбы: "Сегодня мой друг защищает мне спину", "Сбей пламя, уйди в облака — я прикрою", "Пусть вечно мой друг защищает мне спину". Ещё один вариант той же формулы — в "Балладе о времени": "И всегда хорошо, если честь спасена, / Если другом надёжно прикрыта спина".

По этой формуле признаки дружбы — со-действие = совместное действие; готовность прийти на помощь, даже рискуя собой; абсолютная уверенность в друге = его надёжность (говоря бытовым языком, он человек, к которому я не боюсь повернуться спиной, не боюсь получить от него удар в спину: ведь именно это психологическая основа мотива защищенной спины).

Качества, лежащие в основе дружбы, — честность, открытость. И ещё — родственность восприятия мира и отношений с ним. Этот исток дружеских отнесении четко обозначен уже в "формуле дружбы", но предельное выражение он обретает в знаменитом мотиве самоотождествления героя с другом, точнее, их слияния в некое нерасторжимое единство. Оттого и признаётся герой одной из "военных" песен: "Только кажется мне — / Это я не вернулся из боя". Или: "И когда ты без кожи останешься вдруг/ Оттого, что убили его — не тебя", "Значит, как на себя самого, / Положись на него".

Понятие родства (в широком значении) лежит в основе отношений дружбы.

(И не только дружбы, но вообще — естественных человеческих отношений. Как позитивных, так и негативных, — недаром же огромное значение в поэзии Высоцкого приобретает мотив честного, открытого противоборства: "Хорошо, если знаешь, откуда стрела. / Хуже, если по-подлому, из-за угла"; "Прошли по тылам мы, держась, чтоб не резать их сонных"...)

Что подчёркивается у Высоцкого ещё и неоднократным употреблением слова "брат" как несущего сходный, но более широкий, фундаментальный, коренной смысл. Это, кстати, одно из традиционных значений данного слова, которое, например, в Словаре Ожегова трактуется как "друг, товарищ, единомышленник" (с пометкой: "высок.").

Знаменательно, что появление слова "брат" в тексте всякий раз совпадает с кульминационным моментом высказывания: "Я ничего им не сказал, / Ни на кого не показал! / Скажите всем, кого я знал: / Я им остался братом!"; "Как же так? Я ваш брат..."; из позднего, "Шемякинского" цикла — "Про себя же помни: братом / Вовчик. был Шемяке..."; "Мишка! Милый! Брат мой Мишка!.. Поживём ещё, братишка..." Думаю, что неслучайно ключевым образом одного из главных стихотворений военного цикла оказался образ братских могил.

Авторское понимание дружбы, её значимости в человеческих отношениях настолько ярко выделено в упоминавшихся текстах, что само собой укладывается в памяти слушающего, без каких бы то ни было усилий с его стороны.

Ну а как воплощается мотив дружбы в поэзии Высоцкого? Что и как пишет он о дружбе, что и как говорят о ней её персонажи, его стихи? Это один из тех вопросов, которые сами по себе как-то не возникают в сознании слушателя (читателя), и ответы на которые сами собой — просто при общении со стихами, песнями — тоже, кажется, не складываются. Но вот давний экзотический отзыв Д.Кабалевского, рождавший сначала недоумение, теперь породил этот вопрос и желание пообщаться с текстами, так сказать, со специальным заданием, понять, как обстоят дела с дружбой в поэтическом мире, созданном Высоцким.

* * *

Мотивы дружбы, дружеских отношений встречаются у Высоцкого часто. Одних только текстов, в которых появляется слово "друг" и его производные, насчитывается свыше семидесяти. Но мотивы эти не занимают в большинстве текстов сколько-нибудь заметного положения. Очень редко они оказываются в числе тем и мотивов, формирующих смысловое ядро стихов.

(Перечислим эти тексты: "Здесь вам не равнина ... ", "Если друг оказался вдруг...", "Замок, временем срыт...", "Средь оплывших свечей...". "Ясли где-то в глухой, неспокойной ночи...", "Нет друга, но смогу ли ...", "Корабли постоят...", "Не ведаю, за телом ли, поспела ли...", "Мой друг уедет в Магадан...", "Ты думаешь, что мне не по годам...", "Мне снятся крысы...", "Открытые двери больниц, жандармерий...", "Как зайдёшь в бистро-столовку...", а также тексты двух "военных" песен — "Почему всё не так?.." и "Их — восемь, нас — двое...". Шестнадцать из чуть более семидесяти — что же совсем не мало! Поэтому не будем спешить с выводами. Качество тут важнее, а о нём — о том, как говорится в этих текстах о дружбе, — речь впереди.)

Они остаются вне сюжета, вне событийного ряда, на периферии как смыслового спектра текста, так и слушательского (читательского) внимания. Вот несколько характерных примеров: "Иду с дружком, гляжу — стоят. / Они стояли молча в ряд...", "Но друг и учитель, алкаш в "Бакалее",/ Сказал, что семиты — простые евреи"; "Я скажу, что с министром финансов дружу...". Тут, собственно, присутствует даже не мотив дружбы, а слабый, еле различимый его след. Может быть, именно поэтому и трудно при контакте с одним-двумя и даже несколькими текстами обнаружить в них проявление каких-то тенденций. Тут нужно побудить значительное число текстов вступить в прямой контакт, в полилог.

Тогда, например, становится заметно, как часто у Высоцкого слова "друг", "друзья" приобретают негативный контекстуальный смысл ("друзья" = "недруги"), а то и прямо противоположный общепринятому ("друзья" = "враги"). Самый известный пример — в тексте песни "Корабли": "Я, конечно, вернусь — весь в друзьях и в делах". "Весь в друзьях" — тон толкованию этого уникального словосочетания задаёт основная параллель, господствующая в тексте, выстраивающая его образную структуру, — герой — корабль, жизненные перипетии — плавание. "Весь в друзьях" в этом случае ассоциируется с ракушками, налипающими к днищу корабля во время плавания. Это — нечто инородное, не-родственное, а лишь таковым кажущееся, — вот, по — моему, смысл данной строки. (Честно говоря, для меня остаётся неразрешимой загадкой, почему до сих пор не обратили внимания на странность этого сочетания — "весь в друзьях": кажется, оно бросается и в глаза, и в уши).

Тут, конечно, надо сопоставить: "Возвращаются все, кроме лучших друзей..." Оппозиция понятий "друг лучший" (в данном контексте: истинный) и "друг мнимый" кажется мне очевидной.

На иронический смысл сочетания "весь в друзьях" указывает и грамматическое его строение. Одно из значений конструкции "предлог "в" с предложным падежом" — указание на состояние человека. И естественно, что употребляются в такой конструкции существительные неодушевлённые (мы говорим: "он в трансе", "она в тоске": в данном тексте — "весь в делах", "весь в мечтах")... Появление же существительного одушевленного — "друзья", — да ещё в прямом сопоставлении с обычными формами, придаёт выражению явственный иронический оттенок.

Выразительный пример употребления слова "друзья" в смысле "враги" даёт стихотворение "Отпустите мне грехи мои тяжкие": "Отпустите мою глотку, друзья мои, — / Ей ещё и выпить водку, и песни спеть свои". Из того, же текста: "Не хлещите вы по горлу, друзья мои!", "Други!.. / Вы, как псы — кабана, загоняете". В этом последнем случае в облике "другов" как бы сливаются два ключевых у Высоцкого образа охоты — "загонщики" и "псы" (ср. "раздельное": "Кричат загонщики и лают псы до рвоты"),— и тем отрицательная оценка "другов" как бы удваивается.

Обращение смысла слов "друг", "друзья" па противоположный чаще совершается у Высоцкого внутри текста. И тогда оно более заметно: "Да ты смеешься, друг, да ты смеешься!.. / А то нарвешься, друг, гляди, нарвешься!.. / А ну ни слова, друг, гляди, ни слова!.. / И, хочешь, друг, не хочешь, друг, — / Плати по счёту, друг, плати по счёту!" Тут само навязчивое повторение слова "друг" указывает на его нетрадиционный, в данном случае обратный, смысл.

Такое обращение смысла происходит иногда и в междутекстовом пространстве. Вот эпизод из песенки о посещении музы: "С соседями я допил и с друзьями / Для музы предназначенный коньяк". Его первая строка имеет вариант: "С соседями я допил, сволочами..." Кстати, подобный вариант имеет и выше цитированная песня "Твердил он нам...": "А ну ни слова, гад, гляди, ни слова!.." В обоих случаях неважно, чем было обусловлено появление каждою из вариантов. Важна принципиальная возможность подобной замены, подстановки ("друг" — "гад", "друзья" — "сволочи"), а значит, и сочетания смысла.

Мы часто обнаруживаем у Высоцкого такие ситуации: то ли недруг облачается в одежды друга. То ли оказывается, что друг на самом деле — враг. Или не-друг. А то и всего только и не друг, и не враг, а так... Неясно кто. В поэтическом мире Высоцкого граница между нравственным позитивом и негативом проходит, кажется, по этой линии — неясною, невнятного, двусмысленного. Когда одно и то же место стремятся занять взаимоисключающие, несочетающиеся смыслы.

Характерно, например, что в позднем программном стихотворении длинный перечень воображаемых, приснившихся грехов — "лгал... предавал... льстил... трусил... лебезил..." — начинается именую с этого: "Дурацкий сон, как кистенём, / избил нещадно. / Невнятно выглядел я в нём / И неприглядно". Неясность мучит-преследует героя и по пробуждении: "И сои повис на потолке / И распластался. / Сон в руку ли? И вот в руке / Вопрос остался. / Я вымыл руки — он в спине / Холодной дрожью: Что было правдою во сне, / Что было ложью?"

Недруг, кажущийся другом. Друг, оказавшийся врагом.

Перевёрнутый мир.

Сюжеты песен Высоцкого многообразны, и, конечно, мотив дружбы появляется всякий раз в разном контексте, на разном фоне. И всё-таки, нет ли у него постоянных мотивов-спутников? Друг, который оказался недругом, — среди мотивов, чаще всего ассистирующих мотиву дружбы, оркеструющих эту тему. Этот мотив — сброшенной маски — один из самых заметных у Высоцкого: "Все мои товарищи пропали-разбежались — / Вот такие пироги./ Только непричастные да честные остались, / Да одни мои враги". Или: "Не ведаю, за телом ли, поспела ли / Толпа друзей, по грязи семеня. / Но что ж хоры не воют, хороня? / Концы хоронят? Вот ведь что наделали!" В этом последнем примере, хоть негативный смысл ситуации и раскрывается постепенно, накапливаясь от строки к строке, но уже и в самом начале текста сочетание "толпа друзей" (да ещё "по грязи семеня") задаёт вполне определенный оценочный тон.

Эта "толпа друзей" бывает не только лицемерно-скорбящей, но и вполне откровенной: "А внизу говорят — то добра ли, от зла ли, не знаю: / Хорошо, что ушёл, — без него стало дело верней". Туг, впрочем, интересна и важна не столько откровенность (хоть и этот мотив появляется у Высоцкого не однажды — например: "Но кончилось глухое неприятье, / И началась открытая вражда"), а реплика героя. Откровенность наотмашь — "Хорошо, что ушёл" — не рождает в ответ ни вражды, ни озлобления, ни жажды мести. Ни даже вполне естественного в такой ситуации желания просто назвать пещи своими именами. "От добра ли, от зла ли — не знаю..." Дело не в том, что для него неясен нравственный смысл ситуации, а в том, что он отказывается судить, осуждать. Позитивный герой Высоцкого никогда не надевает мантию судьи.

Еще один эпизод этого текста важен для нашей темы, вернее два варианта одного эпизода:

Растащили меня,

но я счастлив, что львиную долю и я знаю, что львиную долю

Получили лишь те, Получили не те,

кому я б её отдал и так..

Любопытно, что в этом эпизоде внимание слушающих, читающих всегда привлекала переменная составляющая ("те", "не те"). Его обсуждение всякий раз сводилось к вопросу, какой из вариантов — ранний, какой — поздний (и — подразумевалось — знаменовал тем самым окончательную авторскую волю, а с нею — и оценку ситуации, отрицательную в первом случае, положительную во втором).

Мне же кажется, что смысловое ядро эпизода не в переменной, а в постоянной составляющей. "Растащили меня" — вот слова, которые должны определять восприятие всего, что последует. "Растащили меня" — и, в сущности, это уже не очень важные оттенки, — выяснения того, кто: "друзья" ли, недруги. Тут "те" и "не те" сливаются в одно целое, "растащили"-то и те, и другие, а значит, в основе своей они схожи. Вот что важно.

"Растащили меня, но я счастлив..." — мне в этом горьком соседстве слышится отзвук раннего "Я, конечно, вернусь — весь в друзьях..." Что общего? Соединение несоединимого, сочетание не сочетаемого, вернее, того, что несоединимо, не сочетаемо в нормальном, естественном мире, но оказывается сочетаемым в той реальности, которую воссоздает поэт.

* * *

Мы неизбежно должны были прийти к разговору о том, как тесно сцеплены в поэзии Высоцкого мотивы дружбы и одиночества. Ощущение дружеской привязанности и к тем, кто рядом, и одновременно чувство и понимание одинокости своей среди них же, близких, самого ближайшего окружения, — так, наверное, можно определить состояние самых разных героев Высоцкого, от тех, кто близок автору, до наиболее ему антипатичных. Здесь как раз важно отметить всеобщность этою состояния для персонажей Высоцкого. Вспомним, например, "ответственного товарища" из стихотворения "Прошла пора вступлений и прелюдий...": "Да это ж про меня!" — и он прав. "Охота на волков" — это и про него тоже. Про нас про всех...

И тут вернемся к теме, затронутой в самом начале размышлений о мотиве дружбы у Высоцкого, — о его связи с мотивом защищенности, воплощающемся в образе защищенной спины.

(Вот, кстати, еще один содержательный пласт формулы дружбы, ранее не названный. "Друг защищает мне спину" — смысл дружбы воплощается именно в этих образах потому, что окружающая действительность враждебна герою, более того — агрессивна по отношению к нему.)

Он появляется в поэзии Высоцкого, кажется, всего трижды — в песне о неравном воздушном бое, а также в двух балладах — "О времени" и "О борьбе". И много чаще присутствует в текстах мотив незащищенности — незащищенной спины. Мотив, соединённый, более того, накрепко сцепленный причинно-следственными связями с еще одним ключевым у Высоцкого мотивом — нож в спине: "Я не люблю, когда стреляют в спину..." (важная деталь: окончание этой фразы со временем претерпело кардинальные изменения — "Но если надо, выстрелю в упор" сменилось на "Я также против выстрелов в упор", а вот начало было найдено сразу), "Не прыгайте с финкой на спину мою из ветвей!": "И сзади так удобно нанести / Обиду или рану ножевую"; отблеск этого мотива явствен и в строках: "Ко мне заходят со спины / И делают укол", "Мне дуют в спину, гонят к краю" (кстати, любопытно, что эта строка имеет черновой вариант — "Мне колят в спину..."), "Прошли по тылам мы, держась, чтоб не резать их, сонных".

Пожалуй, самый значительный пример диалога мотивов дружбы и ножа в спину дает поздний текст, из итоговых:

Я когда-то умру, мы когда-то всегда умираем.

Как бы так угадать, чтоб — не сам, чтобы — в спину ножом!

....................................................................................

Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ?

Мне — чтоб были друзья, да жена чтобы пала на гроб...

Поначалу может показаться, что в первой цитате заявлен мотив ножа в спину, а во второй — мотив дружбы. Но мотив дружбы присутствует в тексте (правда, в скрытом виде) с самого начала. Конечно, к этой страшной мечте — "чтоб не сам, чтобы в спину ножом" — толкает героя многое: и изнуряющая, бессмысленная беспощадность жизни ("Убиенных щадят... / Не скажу про живых, а покойников мы бережём"), и желание такой гибелью — в борьбе с вывихнутым веком, иными словами, смертью насильственной, неестественной — получить последнее, самое верное подтверждение своей нужности, не бесполезности жизни своей и своего дела (ср.: "И нож в него — но счастлив он висеть на острие, / Зарезанный за то, что был опасен!"). Но и — вот оно, сплетение мотивов дружбы и одиночества — горькое и трезвое понимание, что друзей нет, что спина не защищена. Ведь только потому и возможно — "в спину ножом".

Друзья и жена — два лика мечты и надежды. Несвершённость мечты о друзьях подчеркнута не только началом текста, но и его окончанием. В финале их, несбывшихся, нет: "Вдоль обрыва, с кнутом по-над пропастью пазуху яблок / Для тебя я везу: ты меня и из Рая ждала!"

"Я, конечно, вернусь — весь в друзьях..." — неужели не отзывается далеким эхом эта строка в притче о райских яблоках?

Всякий раз, когда мы прислушиваемся к звучанию мотива дружбы у Высоцкого, мы наталкиваемся на какую-то преграду, всякий раз этот голос не выговаривается до конца, сопровождаемый ограничениями, оговорками. Нельзя, например, не заметить, что мотив дружбы почти никогда не сопрягается с каким-либо действием, ему соответствующим (и это у Высоцкого, для которого отношение персонажей к чему либо или кому-либо определяется прежде всего их действиями). Во всем массиве текстов Высоцкого есть лишь несколько исключений — порыв героя песни "Эта ночь для меня вне закона..." дозвониться до далекого друга, получение письма от друга ("Друг в порядке..."), дважды мы узнаём, что друг спас героя — "Нет друга, но смогу ли / не вспоминать его / Он спас меня от пули / И много от чего" и обращенное к Мишке Шифману: "Ты же меня спас в порту"; ещё раз друг, "дружок", предупреждает об опасности — "Валюха крикнул: "Берегись!" Вот, пожалуй, и всё.

Иными словами, дружба Высоцким бывает лишь названа и почти никогда — показана. В сущности, нам приходится верить (или не верить) герою на слово. И это при том, что, повторюсь, действие на благо друга, со-действие — одна из важнейших составляющих дружбы, по Высоцкому.

У нас, конечно, нет оснований что-то категорически утверждать или даже просто предполагать, но мысль о том, что, может быть, одиночество толкает некоторых персонажей к самообману, всё-таки возникает. Кажется, что они стремятся увидеть то, чего нет, например, принимают собутыльника за друга ("А там друзья, ведь я же, Зин, / Не пью один"; "Друг подавал мне водку в стакане...") То ли придуманная, нереальная дружба. То ли нереализованная.

Тут самое время вернуться к текстам, с которых был начат наш разговор о дружбе и поэзии Высоцкого. У них одна общая черта отношения дружбы находятся в каждом из этих сюжетов за пределами реальности, они внереальны. В самом деле, "Здесь вам не равнина...", "Если где-то в глухой, неспокойной ночи...", баллады о времени и о борьбе — все это ситуации символические, условные. Это надежда на дружескую надежность, помощь, защиту. Но ведь надежда — это взгляд, обращенный в будущее. Сравним в ранней песне — "За меня невеста отрыдает честно, / За меня ребята отдадут долги". На одном из выступлений Высоцкий, приведя в пример именно эти строки, говорил о своих ранних песнях, в которых "было извечное стремление человека к свободе, к любимой женщине, была надежда на то, что его будут ждать" (В. Высоцкий. Четыре четверти пути. М., 1988, с. 115).

Или песня о не вернувшемся из боя. Здесь дружба тоже оказывается вне настоящего. И дело, как ни странно, не в том, что сюжет из прошлого. И не в том, что один из друзей погиб в допесенном "вчера". Для начала посмотрим, каковы были отношения двоих.

"Он молчал невпопад, он не в такт подпевал, / Он всегда говорил про другое, / Он мне спать не давал, он с восходом вставал..." Да еще это однообразное раздраженно-раздражающее "он", "он", "он". Таковы были реальные отношения героев. И это — не дружба.

А как же другое — "Нам и места в землянке хватало вполне, / Нам и время текло для обоих"? Но ведь это осознано вслед ушедшему. Да, конечно, и "время", и "место" для героев были общие, но это надо было вовремя ощутить. А всё это пришло к выжившему лишь с гибелью "его", который, кстати, только после смерти обрел в устах оставшегося имя: "Друг! Оставь покурить!" А в ответ — тишина". (Любопытно, что уже после написания статьи я узнала, что в одном из черновых вариантов эта строка имела вид: "Коля, дай закурить...". То есть, выходит, "друг" в данном контексте — это и вправду имя).

В этом сюжете смерть одного обрывает не дружбу, а одиночество вдвоем. Дружбу, которая могла и должна была состояться, но — не сбылась. В чем причина? В песне есть ответ на этот вопрос.

Два пейзажа обрамляют тяжкие раздумья героя. Прислушаемся: "То же небо, опять голубое, / Тот же лес, тот же воздух и та же вода..." — в начале, а в конце: "Отражается небо в лесу, как в воде, / И деревья стоят голубые..." Всё, что казалось герою существующим само по себе, отдельно и вне всего остального, оказалось частью целого, и ему дано было ощутить это единство. В нем родилось ощущение родства — и он увидел, услышал, понял то, что еще вчера было ему недоступно: "Вдруг заметил я — нас было двое". Но это запоздалое прозрение. Всё теперь одному.

* * *

Повторю еще раз: дружба у Высоцкого всегда как-то ограничена. То с одной, то с другой стороны. Это может быть разлука: "Нет друга, но смогу ли / Не вспоминать его?", "Мой друг уедет в Магадан..." — так сказать, дружба, "приостановленная" разделённостью расстоянием. Или — дружба, ограниченная возрастными рамками: "С друзьями детства перетерлась нить..." Или названное дружбой простое товарищество по увлечению: "Мои друзья по школе и мечу..." (эта строка имеет, кстати, весьма выразительное продолжение "Служили мне, как их отцы — короне", — не оставляющее сомнений в том, что это не дружеские отношения).

Есть лишь один текст у Высоцкого, в котором дружба явлена нам безо всяких оговорок, во всей своей полноте, реальности, — "Их — восемь, нас — двое..." Но ведь её огонь светит нам из прошлого, из военных лет.

Дружба может существовать лишь "здесь" и "сейчас". Слушая песни, читая стихи Высоцкого, ловишь себя на ощущении, что дружественность в них ускользает от настоящего, за его пределы — в "до" и "после". Но для поэтического мира Высоцкого такое не только не удивительно, а, кажется, и закономерно.

* * *

Мир, каким его ощущает и воссоздает в своих стихах Высоцкий, — это рушащееся целое. Целое, в котором поникли, ослабли до предела многочисленные, многообразные связи (между прочим, дружеские отношения исключительно в прошлом и желаемом будущем, и отсутствие их в настоящем — как раз одно из конкретных проявлений того, что "порвалась связь времен").

"Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить / Волшебную невидимую нить..." — кажется мне, так расслышал свою миссию Высоцкий-поэт. Как налаживание связей бытия происходит в его стихах? Возьмём лишь один пример. Вернёмся для этого еще раз к текстам, в которых пусть и скупо, но показана дружба. Вернемся, чтобы отметить еще одну их особенность: всякий раз дружеские отношения проявляются у Высоцкого в экстремальных ситуациях, будь то горовосхождение или неравный воздушный бой. И — только так. Это важно подчеркнуть, потому что данное соседство хоть и понятное, но вовсе не обязательное. Друг у Высоцкого, говоря по-иному, познается только в беде. Почему? Отсюда и более общий вопрос: чем объяснить тягу Высоцкого к экстремальным ситуациям? И была ли такая тяга на самом деле, или тут мы имеем дело с чем-то другим?

Ответ на эти вопросы дал сам Высоцкий: в крайних ситуациях есть "возможность чаще проявлять эти качества: надежность, дружбу в прямом смысле слова, когда тебе друг прикрывает спину" (В. Высоцкий. Четыре четверти пути. М., 1988, с. 137). Тут важен один момент: поэт как-то добавил, говоря о горовосхождении, что там не иные, чем на "равнине" люди, а те же самые. Просто на "равнине" они не такие, как в горах. Показать человеку то в нем самом, что, не востребованное повседневностью, может оставаться неведомым и ему самому, — в этом одна из причин обращения Высоцкого к экстремальным ситуациям.

Открыть человеку его самого, то, что может и должно в нем осуществиться, — в этом, повторюсь, смысл обращения поэта к экстремуму, а вовсе не в мироборческих установках (а такая точка зрения, судя по публикациям, чрезвычайно широко распространена). Волевые способы обращения с миром не были свойственны ни Высоцкому-человеку, ни Высоцкому-поэту (о первом красноречиво говорят воспоминания, о ним, а о втором не менее красноречиво — его поэзия).

Но почему же "друг" — это именно тот, кто "тебе прикрывает спину"? Да потому, повторюсь опять, что окружающий мир ненадёжен по отношению к героям самых разных песен Высоцкого. Они чувствуют себя в нем не просто неуютно, а в опасности. Многие герои Высоцкого (между прочим, именно наиболее близкие автору) не тянутся к экстремальным ситуациям, а тяготятся ими, стремятся из них вырваться.

Мир, каким он предстает в стихах Высоцкого, неуютен, человек в нём одинок, неприкаян. Расколот мир, расколото человеческое сообщество. Дружба, то есть единение отдельных членов такого сообщества, — редкое исключение, а не норма. Всё это становится очевидным, когда работаешь с текстами, общаешься с ними с определенной целью. Но почему этого не замечаешь, просто слушая песни? Почему горькая уникальность человеческой дружбы в поэтическом мире Высоцкого, когда её осознаешь, оказывается оглушающе неожиданной?

Кто-то заметил, что хотя ни одного героя стихов или песен Высоцкого не назовешь положительным, такой герой в его поэзии есть, и это сам автор. Вот и мне кажется, что ощущаемое нами присутствие в поэзии Высоцкого Друга, который "защищают мне спину" сегодня, сейчас, — это присутствие в ней ее автора, самого поэта. Собственная готовность спешить на помощь, надежность, способность и желание понять, почувствовать того, кто рядом, собственная дружественность Высоцкого к миру — таким мы ощущаем "фон", неизменный фон, на котором разворачиваются события созидаемой им поэтической реальности. Я думаю, мы принимаем состояние души поэта за "состояние души" сотворяемого им мира.

Высоцкого не единожды отождествляли с его героями. У всех нас на памяти примеры негативного отождествления. Но, оказывается, есть и позитивные. Невольное наше перенесение душевных качеств автора на состояние его поэтического мира — из их числа.