(Интервью Сергея Жилина от 21 октября 1996 года)

Как, Юлия Кима не знаете? И имени такого не слышали? Помилуй, Бог, возможно ли? Но уж песни-то его вам наверняка знакомы, а то и сами их поете? Помните из фильма "Бумбараш"? А из "Двенадцати стульев"? А из "Обыкновенного чуда?" А песенку из фильма "Про Красную шапочку" неужели никогда не напевали? А уж из "Острова сокровищ" — так это даже ваш покорный слуга в 70-е годы с одноклассниками в подворотне душевно выводил юношеским голоском.

А еще Ким пишет киносценарии и пьесы, даже в нашем драмтеатре им. Короленко кое-что из его пьес шло. И к постановке кое-что там же готовится. А еще!.. Да полно, ужели не хватит?!

Талантливый, обаятельный, умный, веселый, язвительный, печальный, неравнодушный Юлий Ким провел несколько дней в Удмуртии. Был концерт в поселке Игра (сам Ким оценил его на четыре с плюсом), концерт в ДК "Ижмаш" и, конечно, как и в прошлый приезд, — концерт в Гуманитарном лицее Ижевска. Перед лицеистами и их преподавателями Киму очень нравится петь. "Чуткость в лицее стопроцентная",— отметил бард.

Почти два года назад мне уже приходилось брать интервью у Юлия Кима. Вроде бы и тогда обо всем поговорили, ан нет, нашлось о чем поговорить и нынче. Это всегда так, если собеседник — умный и талантливый человек. А заголовок такой странный очень просто расшифровывается. Михайлов — псевдоним Юлия Кима, псевдоним, который в 70-е годы пришлось вынужденно взять, иначе ни одна киностудия, ни один театр не подписывали договоры с опальным автором-диссидентом. Книгу воспоминаний под таким названием и задумал поэт, бард, драматург. Так что заголовок мною просто позаимствован.

Итак, однажды в Ижевске, на углу Майской и Удмуртской улиц, в квартире коллекционера и организатора концертов Леши Красноперова сидели сам хозяин, ваш покорный слуга и... Правильно, угадали! И поезд через полтора часа. И Ким, уже немного отстраненный от Ижевска. Еще чуть-чуть — и ту-ту в Москву, к новым работам, новым пьесам, новым песням, к старым друзьям! Добрый путь, Юлий Черсаныч!

— Это ваш второй приезд в Ижевск. Осталось ли у вас от нашего города какое-то впечатление?

— Впечатления от первого приезда ярче, потому что тогда удалось по городу попутешествовать. В этот раз я дольше готовился к концерту — давно не выступал, берег самочувствие, ну и погодка не особенно располагающая — холодно, промозгло. А в первый приезд была настоящая солнечная снежная зима. Я привез роскошные зимние снимки: голубое небо, розовый от солнца снег, ели... У вас город такой очень хвойный, ну прямо как Израиль. Мне показали ваши храмы, они стояли такие красивые, и я их очень хорошо запомнил.

— Многих из тех, с кем вы начинали, уже нет в живых: Галансков, Габай, Делоне, Галич, Визбор, Клячкин, совсем недавно умер Юрий Коваль... Чувствуете ли вы сейчас, что говорите не только от себя, но и от всего своего поколения?

— Безусловно, конечно! Должен вам сказать, что это было почувствовано довольно давно. В 1973 году я сочинил песню на лицейскую годовщину, там есть такая строфа:

Грянет бешеная вьюга,

Захохочет серый мрак,

И спасти захочешь друга,

Да не выдумаешь как.

Это уже опиралось на опыт, уже были могилы... Правда, я успел это прочесть Илье Габаю в его день рождения — 9 октября, а 20 октября он шагнул со своего одиннадцатого этажа. А в 1988 году, когда мартиролог уже сильно увеличился, я понимал уже совершенно явно, отчетливо, как свой художественный и человеческий долг, что должен сочинить памяти наших диссидентов, в честь наших правозащитников большую пьесу. И я ее сочинил. Это такая песенная пьеса "Московские кухни".

— Неравнодушие к политике стало отличительной чертой поколения шестидесятников. Творческий человек и политика — совместимы ли они, на ваш взгляд?

— Если говорить о политике как занятии — несовместимы. А быть политизированным, близко к сердцу принимать политические события — это совместимо с чем угодно.

В нынешней ситуации диссидентство невозможно, ибо оно подразумевает наличие тоталитарного режима, а сейчас плюрализм мнений абсолютный. Что же касается бывших диссидентов, то очень интересно посмотреть, как сложилась их судьба. Диссидент — это человек, который решил послужить Отечеству и, казалось бы, естественно, что после всех страданий эти люди в нынешних условиях должны выполнять свой гражданский долг в Думе или в каких-то других представительных органах. Но тут-то вы и правы, тут уже вступает в ход политика, как занятие. А вот к этому далеко не все диссиденты были расположены. Из известных мне людей занятие политикой продолжили всего три человека, это все люди со сроками за спиной, настоящие диссиденты. И то они сдвигаются все больше в сторону общественных занятий, а не политических.

Но больше всего мне нравится, как продолжилась жизнь Татьяны Великановой. Она была одной из тех, кто гласно принял на себя редактуру хроники, и власти с ней расправились по полной программе: ей дали семь лет, потом пять лет ссылки. Она с ними ни в какие разговоры не вступала, отказалась от защиты на суде, отбыла полностью свой срок в Мордовии, потом поехала в ссылку. Ссылку ей прописали жесточайшую — в Туркмении, на берегу Каспийского моря, на выжженной земле. Когда к ней стали с воли приезжать, власти опять взбеленились, закатали ее куда-то в закрытый поселок, куда к ней уже было не приехать. Она все это прошла совершенно стойко. Даже когда в горбачевские времена ей предложили как чистую формальность написать прошение о помиловании, она отказалась, а просто села в поезд и приехала в Москву, а там уж ее никто не трогал, хотя формально она еще числилась в ссылке. Татьяна Великанова пошла работать в школу. Она до ареста была структурным лингвистом, кандидатом наук. И вот уже десять лет ведет своих воспитанников от начальных классов до выпуска и с наслаждением отдается этому труду. Это какое-то особенно красивое продолжение жизни. Я вообще считаю, что на сегодняшний день есть два особенных гражданских поприща — школа и журналистика.

— Я помню в "Огоньке" ваш очерк о Давиде Самойлове. О ком из ушедших вы хотели бы еще вспомнить?

— Да, был в "Огоньке" очерк о Давиде. Я за него даже получил пока единственную в жизни литературную премию, которую, кстати, получал вместе с Валерией Новодворской и вашим земляком Михаилом Тимофеевичем Калашниковым. Я потихонечку свои долги — не долги (как их еще назвать?) отдаю. Есть еще очерк о Петре Якире. Он был напечатан в "Общей газете" в сокращенном варианте, а скоро выйдет в полном в одном из исторических сборников. Я просто обязан был это написать. И фигура, и судьба очень непросты. Если судьба позволит, будут воспоминания о Юре Ковале, но это еще так близко, что рука не поднимается.

Я придумал книжку воспоминаний, которая будет называться "Однажды Михайлов..." Михайлов — это был мой псевдоним. Мне вдруг понравилось вывести себя не под псевдонимом, а под именем такого персонажа. Его можно спокойно от себя отделять, он будет участвовать в каких-то событиях, совершать какие-то поступки, которые, может быть, я лично не совершал. Это художественные, белетризованные мемуары с откровенной целью — воссоздать время. И пусть там будут какие-то нарушения в достоверности фактов, но достоверность действительности не нарушится. Я таких очерков написал уже шесть, впереди запланировано еще шесть, и может быть, и дальше пойду.

— Вам часто приходится в своем творчестве обращаться к разным эпохам и странам. Если бы вы не родились в России в 36-м, где и в какое время хотели бы жить?

— Не могу ответить на этот вопрос, совершенно не могу. Дело в том, что любая эпоха, когда мы начинаем ее изучать в школе или вузе, окрашивается для нас какой-то своей романтической краской. А дальнейшее подробное знакомство эти краски совершенно размывает. Благодаря прочитанному мне немного известна атмосфера начала 19-го века, я почувствовал атмосферу серебряного века нашей поэзии, но сказать, что хотел бы там жить или нет, я не могу. Я даже не могу представить всю эту множественность чувств какого-то времени, сколько бы ни читал о нем. Я мог бы так ответить на ваш вопрос: мне бы хотелось (Ким смеется) перенестись в 1835 год, побыть у колыбели Льва Николаевича и проводить в последний путь Александра Сергеевича. Я бы успел тогда это, не говоря уж о том, чтобы подобраться к Николаю Васильевичу, с ним поговорить по душам, но (смеется) имея теперешние знания. А окончательный ответ на этот вопрос такой: я был бы очень несчастлив, если бы не дожил до новейших времен. Я все время это ощущаю, когда думаю о Высоцком, Галиче, Габае, о многих других людях, которые не дожили до 1986-87 годов, когда началось новейшее время. И горестно счастлив за Виктора Платоновича Некрасова, который помер зимой 1987 года, но который знал, что его рассказ будет напечатан в "Юности".

Он дожил до самой первой зари и умер с сознанием, что что-то важное началось. Очень я счастлив, что и Давид Самойлов до этого дожил, и Натан Эйдельман...

— Я слышал, Ижевск вас порадовал новой книжкой?

— Да (Ким довольно смеется). У меня вышло пять книг, шестую вручили мне в Ижевске. Это, конечно, книга самодельная, но она выполнена типографским шрифтом, все честь честью. Она напоминает скорее всего брошюру, но тем не менее я считаю ее книгой, потому что она полна текстами, наполовину мной забытыми, написанными в бытность мою учителем в физико-математической школе. В Ижевске нашлись два моих ученика, выпуска, по-моему,69-го года: Саша и Володя — Александр Галузин и Владимир Широков. И они уселись и набрали на компьютере тексты моих песен, написанных давно для школьных выступлений. И я к этой книжке отношусь с таким же трепетом, как и ко всем моим "полнометражным" книжкам.

— Юлий Черсанович, я тут недавно вашу фамилию видел на афише театра им. Короленко.

— А, да! У меня возник небольшой производственный роман с вашим драмтеатром. Театр взялся ставить пьесу Г. Горина "Легенда о Тиле" и попросил у меня тексты песен, написанных для рок-оперы "Тиль Уленшпигель". Была такая рок-опера, она даже шла полтора сезона в "Поющих гитарах" в Петербурге в 1979-79 годах. Потом ее с репертуара сняли, она оказалась не очень кассовой, хотя и пели они ее с наслаждением. Из вашего драмтеатра попросили эти тексты, я согласился. И меня, конечно, огромное любопытство терзает, как они смогли Горина с моими текстами соединить. Конечно, мне бы хотелось продолжить этот производственный роман с вашим театром, тем более, мне кажется, есть что предложить для него — и молодежной аудитории, и другой. Так что прощаться с Ижевском не хотелось бы.

Опубликовано в газете "Городской стиль" 11 ноября 1996 года (фото А. Поздеева).