Владимир Высоцкий этого текста не писал — он его наговорил на магнитофон. Вернее, на десятки и сотни магнитофонов, которые включались немедленно, стоило ему появиться на любой сцене — от Парижа до Владивостока. Коллекционер таких записей и знаток творчества великого актера и барда Олег ТЕРЕНТЬЕВ собирает "звуковые автографы" Высоцкого с 60-х годов. В его собрании более 800 часов записей. В расшифрованном виде это составило около 5 тысяч страниц машинописи — когда главная часть коллекции сформировалась, о компьютерах речи быть не могло.

Тема "Гамлета" постоянно присутствовала в концертных выступлениях Владимира Высоцкого. Уже сыграв великую роль, возможно, лучшую в своей театральной карьере, он не мог расстаться с ней, постоянно возвращался мыслями к судьбе датского принца. Получилось так, что эта судьба была воспринята публикой и как личная драма актера.

Высказывания Владимира Высоцкого о его Гамлете собраны из нескольких десятков концертных записей разных лет. Это не выстроенный текст с последовательным изложением мыслей и наблюдений. Это рваный, нервный монолог, в котором актер говорит о Гамлете то в первом лице, то в третьем. Но в этих записях слышен живой голос Высоцкого. Прежде они не публиковались.

Я думаю, что всякий человек задумывается о смысле жизни, о том, зачем он живет... Бывали и у меня такие моменты, когда я себе этот вопрос задавал. По разным поводам: по личным и по другим... Решил ли я этот вопрос "Быть или не быть?"

Я думаю, перед Гамлетом не так стоял этот вопрос — он знал, что жить хорошо все-таки. Да и всем этот вопрос ясен: быть — лучше, жить -надо. Но он все равно стоит перед определенными людьми, всю историю человечества они все равно себе его задают. Почему же мы все время об этом задумываемся?! Почему?

Я видел шесть постановок "Гамлета". Везде пытались решить этот вопрос. Но времени очень мало, не особенно решишь. Дело в том, что Гамлет ответ должен был бы дать прямо на сцене.

В "Гамлете" этот монолог мы делаем три раза.

Там есть такой кусок — идет занавес, король, свита, все занимаются своими делами: как Гамлета убрать?! Что с ним сделать?! И так уходит занавес... А в это время идет Гамлет. "Быть или не быть..." У него все время свербит это. Он пытается разложить это по полкам, очень четко, как безменом, знаете. Это самое центральное, основное место — когда его просто подмывает, он не может даже спокойно об этом говорить. Дело в том, что в "быть или не быть" я даже не ставлю знак вопроса. И у Шекспира нету знака вопроса. Но сколько существует человечество, оно вынуждено решать этот вопрос. Это тоска по тому, что нет идеального устройства, в котором человеку такого уровня было бы хорошо. Это идет из поколения в поколение.

Весь этот монолог — на полном выплеске, и даже иногда мне кажется, что я не скажу текст весь, что не хватит сил...

Сыграть Гамлета для актера — все равно что защитить диссертацию.

Мне очень повезло, мне удалось сыграть Гамлета в том возрасте, в котором он действует в пьесе. Потому что у нас получается так: человеку надо на пенсию выходить, он уже на ладан дышит, а ему говорят: "Вот теперь он может Гамлета сыграть, он в жизни разбирается!" Но мне очень повезло.

Страшно набросились журналисты, требовали всевозможных интервью. Все спрашивали: "Какая ваша трактовка?" Я всегда отвечал на этот вопрос так: если можно было бы рассказать, про что мы играем "Гамлета" и как он отличается от других "Гамлетов", которые были раньше, то надо было бы полтора года рассказывать — ровно столько, сколько мы репетировали этот спектакль.

Я совсем не играю никакого принца датского. Хотя, в общем, в меру своих способностей я держусь прямо, разговариваю интеллигентно, стараюсь не шепелявить. А в принципе — никакого такого принца. Человек он был довольно земной, довольно резкий и жестокий, потому что он был воспитан в своей семье. Папа его убил на дуэли Фартенбраса. Войска стояли, а они дрались. Кто победит — того войско и выиграло. Потом Гамлет учился в университете. Стал человеком более интеллигентным, чем его окружение. Мы играем человека с такими же страстями, как все молодые люди этого возраста — от тридцати до сорока лет.

Это был мучительный процесс, мучительный. Мы работали шесть часов в день, шесть часов репетиции. Было 22 варианта сцены с Призраком. Любимов — человек такой, который пробует на ходу. Знаете, как художник: не получилось — перечеркал как красками.

Был вариант с зеркалом, необыкновенно эффектный, удивительный, которого не было никогда в истории. Был вариант, что это как бы один Гамлет. Был вариант, что это был Голос, что это — Световое пятно... И все это отметалось. Наконец, что это просто вспышка в мозгу Гамлета. Он прекрасно знает все... про убийство. Потому что слухи ходят. Концы в воду не спрячешь.

Он просто на месте, где хоронили отца, додумывает, что ему делать, он ведет такие вот беседы с отцом. В этом нет никакой мистики. Это просто прием условного театра, режиссерский прием.

Это как камень преткновения у всех режиссеров, которые ставили "Гамлета" — как решить Призрака? Он где-то витает, и голос его раздается. У нас на сцене я сижу у занавеса, рядом двое — мать и отец, которых я всегда помню вместе сидящими на троне. Отец мне очень коротко говорит о том, что происходило. А я просто губами повторяю. Вернее, я говорю этот текст, который озвучивает отец. Якобы это в мозгу. И дается очень яркий свет на сцену...

"Гамлет" — это бездонная пьеса. Лучше всего смотреть. Я никогда не расскажу так, как я сыграю. Сейчас только немножечко отошел от этой роли. Я то все время не улыбался и не острил, а такой ходил мрачный.

Такой постановки еще не было. Самое главное завоевание театра — что вдруг "Гамлет" зазвучал так, как когда его написал Шекспир. Ведь когда он писал свои произведения, не звучало ни выспреннего языка, не казалось, что нужно говорить, завывая. Нормально играли. И мне кажется, что наш спектакль звучит сейчас так, как он звучал тогда.

Мы играем перевод Пастернака, прекрасного поэта. Так сказать, играем двух гениев. Ну и все как-то стараются дотягиваться до этого уровня.

Женщин не обделяют, конечно, но, может быть, оттого, что давно уже не было матриархата, поэтому ролей мужских больше в мировом репертуаре. А у женщин -"Леди Макбет", раз-два и обчелся. И они все хотят играть Гамлета. Сара Бернар играла шестнадцатилетнего Наполеона, будучи восьмидесятилетней старухой, и даже пыталась играть Гамлета. Ну и теперешним нашим актрисам не дают покоя лавры Сары Бернар. А я считаю, почему бы в конце концов талантливой юной женщине не сыграть Гамлета? Почему бы нет? Может она, если худая, одеть свитер, сделать короткую прическу и играть Гамлета. И все нормально будет. Потому что Гамлет всегда игрался как некий интеллектуал, который или размышлял, или сердился. Никогда он не был мужчиной в полном смысле этого слова. Я не хочу делать себе комплимент, что я так выгляжу.

Просто мне пришло на ум, что Гамлет — это принц крови, сын короля, тридцать лет воспитывался в этом государстве. Дело было в IХ веке. Ели тогда с ножей мясо, которое на кострах готовили. Дрались не на дуэлях, а на поединках мечами, скакали на лошадях, спали на дерюгах... Как же это Гамлетом могла быть женщина?! Гамлет полностью готов на трон и готов руководить государством. А это дело трудное. Его не устраивает этот мир, как всех одиночек, которые выделяются из среды.

Когда вы входите в зрительный зал, на сцене ничего нет. Впереди только вырыта могила, настоящая земля. Стоят две лопаты. Стоит меч. На этом мече висят траурные повязки. И больше на сцене ничего нет. Только сзади сидит человек. Это я, Гамлет, в черном свитере. Что-то наигрывает на гитаре. Это до начала спектакля. Входят зрители, потихонечку начинают успокаиваться, прислушиваться. Потом кричит петух. Входят актеры, надевают траурные повязки, потому что погиб отец Гамлета накануне. А я подхожу к этому самому мечу, который стоит у меня, как вот этот микрофон, и пою песню на прекрасные стихи Пастернака.

Когда заканчиваются стихи, вдруг сбоку движется через всю сцену громадный серого цвета занавес, так примерно метров 15 на 10, сплетенный из девяноста ниток шерсти. Мы его сплели очень остроумно: в нейлоновую сеть рыболовную проткнули разным орнаментом эти шерстяные нити. Это вот на Таганке только могли так придумать. Использовали мы для этого наших поклонников. Сказали: "Если сплетете занавес, пустим вечером на спектакль". Они сплели.

Этот занавес играет у нас громадную роль в спектакле. Он движется во всех направлениях, играет роль Судьбы. Например: кончается сцена, и он сметает в могилу, бьет тебя по спине, сбрасывает и правых, и виноватых. Он меняет мизансцену. Он так вот вращается вокруг себя.

Всегда зрителю хочется заглянуть — а что за занавесом? Я, например, играю, а в это время переворачивается занавес, и вы видите, что меня подслушивают Полоний и король. И не нужно никаких декораций. Просто меняется угол, и видно, что это другая зала или что это коридор, анфилада комнат. Я за этим занавесом убиваю Полония. Потому что его можно проткнуть ножом, в нем есть какие-то такие щели. Когда его просвечивают, он превращается в какую-то странную галактику. А если осветить его спереди — он превращается в землю и сливается с могилой... Однажды был спектакль, где была неподготовленная публика. Они пришли на совсем другой спектакль и говорят: "Что это такое! Занавес — а он даже дырявый! Не могли уж починить!"

В рисунке, который сделан в нашем театре, роль требует очень большой отдачи сил. И физических, и всех остальных. Духовных что ли, если так можно выразиться. Там есть такие, например, эпизоды, после которых просто невозможно дышать нормально. Там наворот есть такой... Я его называю, этот кусок, время монологов, когда идет сцена с актерами, целый громадный монолог после актеров, потом "Быть или не быть", потом сцена с Офелией... После этого хоть на сцену не выходи — так это сложно.

Вообще, это отличительная такая черта нашего театра — актеры у нас играют всегда с полной отдачей. Никто не позволяет себе работать спустя рукава. Наверное, это по обоюдному согласию со зрителем. Потому что не хочется играть вполноги, халтурить, когда люди так долго хотят попасть в театр, стоят ночами...

Я играю Гамлета в черном костюме. Гамлет — он в отличие от всех других участников этого спектакля долго помнит об отце и поэтому носит траур довольно долго, весь спектакль траура этого не снимает. Я одет в черное. Все остальные — немножечко посветлее. Но Дания все-таки тюрьма, там мрачно, погода плохая, все на исходе дня и ночи — такой серый свет. И один Гамлет как черная фигура.

Я никогда не халтурю, когда на сцене выступаю. Я не делаю вид, что мне страшно больно, а на самом деле — нет. Я всегда стараюсь выкладываться и теряю довольно много веса во время этого спектакля, что и было оценено критиками: что вот, дескать, они с таким темпераментом и напором играют, что мы никогда не видели.

В Венгрии какой-то критик написал, что отличие моего Гамлета от других в том, что все Гамлеты до меня — они все время думали, хотели найти доказательства, чтобы убить короля и отомстить за отца, а мой Гамлет, наоборот, он ищет доказательства того, что король не убивал, что он не виноват. Он очень не хочет убить. Но у него ничего не получается. Он вынужден убить, а следовательно, и погибнуть.

Был один человек, который держит самый крупный журнал в Штатах по искусству. Он сам — критик. Он был за эти последние годы в Москве шесть раз. И все шесть раз первым долгом он бежал смотреть наш спектакль. Он видел "Гамлетов" несколько сотен в различные годы в различных театрах. И он бежит к нам смотреть этот спектакль.

Он говорит, что это самый демократичный "Гамлет", которого он когда-либо видел из-за того, что проблемы там настолько обгажены и оголены в этом спектакле, что они интересны и доступны всем, независимо от сословия, возраста, профессии, национальности, вероисповедания, зарплаты и так далее.

Самая основная роль мирового репертуара сыграна. Чего же теперь делать дальше?! И вот теперь я все думаю, что же буду делать дальше в театре. Пока еще ничего мы не придумали...