– Евгений Данилович, вы ведь вышли с того самого литинститутовского курса – Коган, Кульчицкий, Слуцкий. С последними двумя за одним столом сидели! Но Кульчицкий пишет от имени лейтенанта, а когда в 1941-м вы из Литинститута добровольцем ушли на фронт, вы ведь начинали в качестве рядового бойца? А лейтенант, военкор, переводчик – это все было позже?

– Ну, рядовым бойцом я был три месяца, а потом попал в газету и разъезжал по фронту в качестве военного корреспондента. И так получилось, что оказался я в стрелковой дивизии. Что же происходит: стрелковая дивизия, а вы, значит, поэт? Вы там в окружении очаровательных, мужественных, самоотверженных людей с четырехклассным, как правило, образованием, из деревни. Какая, собственно, поэзия может их достать? Никакая? Ничего подобного! Они получили очень хорошее, серьезное, глубокое художественное воспитание, да? – русской народной песней! В детстве мне случалось не одно лето проводить в деревне. Люди, которые плохо знали грамоту, с утра до ночи, когда собиралось их несколько человек, при всех условиях обязательно пели. Репертуар народных песен был довольно велик, и были они вовсе не пустые, не такие уж легкие, с точки зрения, скажем, поэтической техники, способности построить сюжет и т. д. И это, я так считаю, один из основных истоков авторской песни: песня народная. Народная песня в сочетании с какой-то последующей интеллигентностью, образностью, что ли, людей, которые могут сочинять, – поэзия прямого действия.

– Как это "прямого действия"?

– Вот была песенка "Лина", которую я написал на фронте. Очень простенькая. И в то же время было в ней что-то особенное. Много было песен о любви, о верности. Очень государственное, в "Правде" напечатанное, замечательное симоновское "Жди меня". И я написал не в пику, а просто то, что во мне уже существовало из опыта ближайшей жизни. Я не мог написать еще одну песню типа "будь мне предана до гроба и после гроба", как прочие. Мне захотелось, чтобы герой песни сказал, обращаясь в письме к милой, что, если он не вернется, не должна она оставаться "черной вдовой", должна стать женой, матерью, чтобы не оскудела земля русская и чтобы звучали еще детские голоса на наших пустых сейчас улицах. Это и есть "поэзия прямого действия". Это стихотворение, переписанное от руки, приходило с фронта в солдатских треугольниках и во многих домах хранилось за иконой. Потому что оно оставшейся одинокой молодой женщине – вдове или невесте – не только разрешает, а просто приказывает кого-то полюбить, встретить. Меня уверяли, что, очень может быть, множество (статистика тут невозможна), может быть, тысячи послевоенных семей возникли потому, что у женщины хранилось такое как бы завещание невернувшегося. Что вот, мол, вернется с фронта другой, такой, как я, и ты полюби его. Надо, чтобы ты тоже жила нормальной жизнью. Вот это – прямое действие!

И хотя я тогда не знал, что будет авторская песня, все же, считаю, несколько шагов для нее тогда сделал. В частности, я принимал участие в сочинении репертуара для других деятелей авторской песни, казалось бы, совершенно с нею не связанных...

– То есть? Кого вы имеете в виду?

– Речь об инвалидах войны, которые, полуголодные, без рук, без ног, со страшными шрамами, ходили по вокзалам, по вагонам, пели и просили подаяния. И однажды я разговорился с одним парнем и стал его ругать: мол, и не то он поет, и не так, и стихи, мол, дрянь, и никто, мол, ему так не подаст. Я думал, что он сейчас на мне большими буквами напишет адрес, приклеит марку и пошлет! Но он неожиданно посмотрел водянистыми глазами и спросил: "А как надо?" Я был обезоружен! Пришлось назначить встречу и написать для него текст под немудрящую мелодию. Песня начиналась в обычном стиле:

Посочувствуйте малость,

вы одни мне родня.

Никого не осталось,

кроме вас, у меня.

Но дальше, в отличие от стандартной просьбы подать на пропитание или на билет, говорилось, что "я копеечки эти не прошу на билет" и что "мне горбушку и койку раздобыл военком". Так на что же просит он подать? А вот на что:

Виноват перед вами –

брошу ваши гроши,

чтоб залить злое пламя

обожженной души!

Парень выучил новые слова и начал петь. И, к своему удивлению, стал приносить полный треух монет. Почему именно? А потому, что правду сказал!

И первый постулат жанра авторской песни, который я тогда применил интуитивно, а сформулировал для себя уже позже, – скажи правду! Неудобную, некрасивую, но ПРАВДУ!

– Итак, во время войны авторской песни в сегодняшнем понимании еще не было, но вы уже были бардом?

– Слова я этого не знал, но оказывается, что был бардом. Песни барда – не официальные. Он не должен угодить редактору. Он должен угодить тете Маше, дяде Мише, студентам, школьникам, зайцам в железнодорожном вагоне – публике. Наша публика, ребята, она на вокзалах, причалах, пирсах, во всякого рода "ожидалках". Ну и, конечно, в туристских походах, да и при всяком собрании двадцати молодых людей над одной пол-литрой и ведром картошки!

Вот это то главное, что я хотел сказать. А всякие личные подробности... Не знаю, так ли это важно.

– И все же, может быть, вы поделитесь с нами чем-нибудь из своей биографии?

– Автобиографию от руки в двух экземплярах? Слушайте, я же поэт! Вот вам краткая, но очень точная автобиография:

Удач я в жизни знал немало,

но все они со знаком "не":

не исключало, не сажало

и не убило на войне.

– А в каком возрасте вы в Москву перебрались?

– Ну... Мне было лет одиннадцать. Мой брат старший состоял в это время в "Бригаде Маяковского", и, помню, он говорил, что Маяковского уже год, как не было. Маяковский застрелился в каком году? В тридцатом? Значит, это было в тридцать первом.

– А что такое "Бригада Маяковского"?

– Маяковский создал ее из своих глубоких поклонников, из числа молодой творческой интеллигенции, из пописывающих людей. Они вокруг него крутились, человек тридцать, пока он им не сказал, что они – "Бригада Маяковского" и чтоб они ездили по журналам, по газетам, чтоб выступали на заводах, пели в обеденные перерывы, читали его стихи. Чем я и занимался, благо голос был громкий, наглый. Память была офигительная! Мне перед экзаменом или началом урока достаточно было по диагонали пробежать страницу, и я вызванивал все наизусть! А потом, когда спрашивали: "Экзамен сдал?" – я отвечал: "Полностью сдал! Себе ничего не оставил!"

– Евгений Данилович, а можно теперь вопрос о другом? Песня "Я в весеннем лесу пил березовый сок" была написана для себя или специально для фильма?

– А значит, и то, и другое. Во-первых, меня спрашивают люди, которые чувствуют по стихотворению, что информация из вторых рук. Потому что не может человек обо всем знать, как что выглядит и пахнет. Когда говорится, "где не пахли цветы" или, скажем, "и бразильских болот малярийный туман" – он же имеет определенный цвет! Так что, это лежа на печке придумаешь? Черта с два!

– А откуда он взялся, этот "бразильских болот малярийный туман"?

– Видите ли, Рокоссовский на пьянках у Сталина... Сталин собирал своих командующих фронтами довольно часто. И ночью он же спать не мог. Он собирал всех на хорошую пьянку, ну и там, значит, кто во что горазд вообще! Так Рокосcовский выбрал... Учтите, это апокриф – то, что говорят связисты! А связисты знают: они сидят весь день в темном углу с телефоном на веревке, им в трубочку слышно! Вот такой источник. За документальность не ручаюсь, но по результатам что-то похожее было. Мол, вроде бы, выбрав теплую минуту, Рокосcовский Сталину в ножки упал и попросил у него разрешения брать в строй тех, кто к нему выходит из лесов. Которые или из плена, или из окружения, или прятались, или партизанили. Или не партизанили. Или просто воевали. Или мотались по разнообразным заграницам, куда можно было на какую-то жуткую работу без документов вербануться. И вот когда те, которые были черт знает где – "я менял города, я менял имена", – услыхали о победах армии... Многие решили, что надо пробираться к своим. Ну, буквально так: добраться, винтовку попросить и или погибнуть в бою, или получить прощение и быть человеком! Ну и Сталин вроде разрешил: "Сколько, – спрашивает, – тебе нужно людей?" (Так утверждает апокриф). – "Ну хотя бы тысяч сто". – "Ну ладно. Но смотри, отвечаешь мне за всю эту банду!"

И вот – я это наблюдал в своей дивизии. Выдадут, значит, такому винтовку, переоденут его, помоют, вшей с него уберут, чуть-чуть подкормят, дадут ему боевую задачу. А там, глядишь, тот или другой отличился, глядишь – и вот он младший сержант, медаль у него уже "За отвагу" или там "За боевые заслуги" (как у меня). Получает он книжку красноармейскую – по тем данным, которые сам продиктует! И эти люди, с одной стороны, отчаянно ведь воевали, почувствовав, что получилось.

А с другой, оказавшись где-то на перекуре, на переходе или, скажем, в ожидании парома рядом с лейтенантом с внимательными глазами, который готов говорить о тебе (не о себе, а о тебе!) и не требует твоего имени... Ты же каждую минуту погибнуть можешь, а рассказать-то жутко как хочется! Чтобы хоть где-нибудь, в каком-нибудь виде, ну хоть в памяти лейтенанта твоя реальная история была как-то сохранена. И слышал я эти истории. И был там этот самый "бразильских болот малярийный туман"...

– Но почему "бразильских болот"? Где Европа и где Бразилия?

– А вот я тебе расскажу на примере. Ну попадаешь в плен. Охрана маленькая, и ночью договариваешься с несколькими ребятами – шмыгнуть. Кому-то это удавалось, кому-то нет. Ну, допустим, удалось. Значит, надо пробираться. Попадаешь, скажем, в румынское расположение (Румыния-то на стороне Гитлера, но охрана там слабовата). Оттуда, если повезет, вообще в нейтральную страну, скажем, в Грецию. А там уже есть порт, в котором подбирают любую шваль на смертельные (урановые, или уж не знаю, какие там!) рудники в этой самой Бразилии. И дослуживает он до этого порта, мгновенно там убегает, а там уже и так, и сяк. И тут подработал, и там подработал. Какое-то время можно перебыть. Вот этот самый, с которым я говорил, он прошел такой путь. Когда он услыхал, в каком положении война и что его родные побеждают, он, не зная за собой никакого греха, – ну что, он не убил ведь никого, не зарезал, не ограбил – он оказался без оружия по вине командования в объятиях противника – ну куда было деваться? Крикнуть "Да здравствует Сталин!" и получить пулю в лоб? Этот вот проделал такую цепочку. Я совершенно не уверяю, что это у каждого получалось. Ну, считай, что получалось у сотого, и этот сотый выжил. К сожалению, я не могу сделать фотоархив. Но я начал и лепить, и рисовать, я мог бы этого мальчика вылепить. Если бы он мне хотя бы сказал "Вася", то я бы подписал "Вася".

Когда меня спрашивают: "О ком вы?" – я говорю, что от первого лица песня написана не потому, что это я, Женька Агранович, а потому, что я пою за этого парня, от его лица, что вот, мол, и окурки я за борт бросал в океан, проклинал красоту островов и морей, и бразильских болот малярийный туман, и вино кабаков, и тоску лагерей... Так что это участие, как бы это сказать, – писательское, журналистское!

– То есть, в вас это жило с войны, и вы это отразили в песне? А как она попала в фильм?

– Володя Сухобоков, очень талантливый, хороший режиссер, большой специалист по монтажу по тем временам, всем помогал и наконец получил самостоятельную картину. По правилам того времени: про шпиона, который переметнулся из американских шпионов в наши, так же как в "Ошибке резидента". Это был фильм "Ночной патруль" с Марком Бернесом в главной роли, и главного героя звали Огонек. И Володя попросил меня написать песню.

– И что, она вошла в фильм?

– Нет! Начальство было против!

– Почему?

– А говорят, мол, что мы – нищие какие-нибудь? Пригласите самых лучших авторов, известных! Ну кто это такой? Он у нас дубляжи делает? Переводчик? Значит, пусть сидит и переводит!

– А кто же написал песню для фильма?

– Композитором был Андрей Эшпай, а поэтом Лев Ошанин. Они написали песню, которую пел Бернес. О том, что плохо ему приходится. Мне она не запомнилась ни одной строчкой. Нет, вру, вспомнил! "Посреди чужих людей". По-русски так не говорят. Бывает посреди стола, посреди площади. А о людях говорят "среди". Песню написали, Бернес ее спел, и ни одного шага эта песенка из картины не сделала никуда. А ваш покорный слуга пустил свою по гитарам, по компаниям... Она вошла в другой фильм лет через десять.

– Это был 1956 год? А "Ошибка резидента" – 1966-й? Песня ждала своего режиссера?

– Есть такая замечательная актриса – Люба Земляникина. Она у нас в группе в фильме "Приезжайте на Байкал" играла в одной из массовок рыбачку (через несколько лет в картине моего старшего брата она сыграла главную роль, и очень успешно). Была дождливая погода, мы сидели все в холодной, пустой бане, и Люба спела эту песню. А песня уже лет десять ходила по рукам. Режиссер, Дорман Веня, вскочил со скамейки и говорит: "Это же мне необходимо для моей..." – он уже начинал работать над "Ошибкой резидента" – "Где? Как? Что?". А ему говорят: "Вот автор здесь. Чего ты прыгаешь?" Ну и звукооператор записал ее. А пару лет назад, на 90-летии моего брата, Люба мне рассказала, что по приезде в Москву Дорман потребовал, чтобы она поехала с гитарой к Ножкину, которого утвердили на роль, и он у нее с пальцев учил эту песню.

– А как получилось, что все считают Ножкина автором песни? Потому что он ее поет?

– Он ее поет, и он немножко сам пишет.

– И в титрах есть его фамилия в качестве автора?

– Да! Там две песни в картине – моя и его. Моя – "Я в весеннем лесу", его – "А на кладбище все спокойненько". А в титрах, несмотря на мою просьбу, написано: "Песни Аграновича и Ножкина". Какая чья, не сказано.

Но это тема, в общем, ненужная. Она из тех, которые разъединяют. А ведь авторская песня призвана объединять людей, она не знает оркестровой ямы!

Справка

Евгений Агранович родился 13 октября 1918 г. в городе Орле. Однако впоследствии при составлении документов дата была записана как 14 ноября 1919 г. – этот вариант на протяжении десятилетий указывался в самых разных источниках как официальная дата. Песни пишет с 1938 г. на свои стихи. Во время войны пошел добровольцем на фронт, где продолжал сочинять стихи и песни. Некоторые из его песен получили анонимное распространение и фактически стали народными. После войны окончил Литературный институт им. Горького (1948). В 2001 году в издательстве "Вагант" у Аграновича вышел двухтомник с основными прозаическими и поэтическими произведениями, а также с иллюстрациями, многие из которых – фотографии скульптурных работ – позволяют узнать Аграновича как художника. В настоящее время продолжает сочинять – как прозу, так и стихи и песни – и активно выступает на концертах.

————————————————————————————————————————

Наиболее известные песни Евгения Аграновича:

"Одесса-мама" (в соавторстве с Б. Смоленским, 1938 – 1951).

"Солдат из Алабамы".

"Пыль" (первые 4 строфы по стихам Р. Киплинга в переводе А. Оношкевич-Яцыны, 1941 – 1943).

"Лина" (1942).

"Я в весеннем лесу пил березовый сок..." (1956).

"Скользит тропа среди камней".

"Последний рыцарь на Арбате".

"Малюсенький моллюск".

"Сабля-любовь" ("Любовь стараясь удержать") (конец 1950-х).

"Вечный огонь" ("От героев былых времен", музыка Р. Хозака).

"Лебединая песня" (1991).

21.08.2007