СЕРГЕЕВ Леонид Александрович. Бард. Родился 30 марта 1953 года в городе Бресте, жил в городе Казани, в настоящее время живет в городе Москве. Окончил историко-филологический факультет Казанского государственного университета. Член союза журналистов. Участвовал в передаче "Веселые ребята". Работал на "Молодежном канале" радио. Гитару взял в руки уже в университете, песни пишет с 1970 года преимущественно на свои стихи.

– Леонид Александрович, вы, как я понял, не простой автор-исполнитель, а крутой – у вас такой потрясающий сайт с архивом песен.

– А я бы сказал, что у меня даже полтора сайта. Первый был сделан давным-давно и заглох, а второй, про который вы говорите, называется "Неофициальный сайт". Но о нём я узнал совершенно случайно. Приехал в Воронеж с концертом, а устроитель концерта мне говорит: "А я вот на вашем сайте вычитал то-то и то-то". Оказывается, есть такой парень Андрей Васильев, ему нравится моё творчество, вот он и сделал этот сайт. Сейчас мы с ним встречаемся, я отдал ему свои архивы, он приходит на мои концерты, записывает их. Мне нравится сайт, который он сделал. Но ничего крутого в этом нет. Сейчас у многих бардов есть свои сайты.

– А что это за история с побегом в Западную Германию, о котором рассказано в автобиографии на этом сайте?

– Это домашняя история. Мне было или четыре, или пять лет. Мой отец был военным, жили мы тогда в Потсдаме. Я повздорил с домашними, сильно на них обиделся и решил уйти из дома. Взял с собой самое дорогое, что у меня тогда было – пижаму и деревянное ружье, и вышел из дома. Город тогда был поделён на сектора, можно было идти по улице и наткнуться на столб с предупреждением "Стой! Впереди – английский сектор!" Или сектор мог быть американским. И вот я вышел из дома и пошёл по улице прямо в американский сектор. В общем, сестра поймала меня уже на границе с ним. Надо сказать, что детей советских офицеров старались вообще не выпускать на улицу, так и гуляли мы во дворе.

– Правда, что вы очень ленивый человек?

– Моё самое любимое времяпровождение – лежать на диване и смотреть телевизор. Только в отличие от Обломова, который тоже любил лежать на диване, я прожектов не строю. Лучше нормально прожить сегодняшний день, чем задумываться о завтрашнем.

– Что же вы смотрите по телевизору?

– А всё. Даже "Фабрику звёзд". Когда я работал на радиостанции "Юность", мог смотреть одни и те же фильмы типа "Премия" или "Секретарь парткома", которые транслировались сначала на Дальний Восток, потом на Сибирь, а потом уже на центральную часть страны, по нескольку раз. Голова отдыхает. "Фабрика звёзд" то же самое. Но мне их жалко.

– Не тошнит?

– Оттошнило уже, да и организм не выдержит столько тошноты. Реально же ничего нельзя изменить, потому что видно, кто это делает и для чего. Я смотрю на всё это как средний обыватель. Смотрю и хихикаю. Когда сериалы смотрю, тоже хихикаю. Так же с Петросяном – хихикаю. А потом засыпаю.

Сегодня всё диктуют деньги. Если продюсер "Фабрики" получает 15 тысяч долларов в месяц, ему есть за что бороться – надо раскручивать этих несчастных девочек и мальчиков.

– И при этом не важно, что народ оглупляют?

– А когда он не оглуплялся? Помните, в одно время появились передачи типа "За стеклом", "Слабое звено", "Последний герой", в которых человек человеку – волк, ведь они были направлены на разъединение. Тогда я встретил одного знакомого из администрации президента и спросил его: "Скажи, случайно эти передачи вышли одна за другой или это был заказ?" Он посмотрел на меня как на больного: "А ты как думаешь?" Когда была идеология "человек человеку – брат", то людей нужно было держать в экономическом страхе. Но когда народ сам научился зарабатывать деньги, то чем его тогда можно удержать? Тем, что каждый сам должен решать свои проблемы, должен культивироваться принцип "мой дом – моя крепость", когда ты даже не знаешь, кто живет в твоем подъезде, и тебе плевать на соседей.

– При старом режиме было много экономических проблем, но вот в отношениях было больше искренности.

– Арсений Тарковский в своё время сказал: "Я начинаю писать тогда, когда на меня давят". Не берусь утверждать, что цитата точная, но смысл тот же. Это естественное состояние русской интеллигенции: как только на неё начинают давить, она тут же начинает думать " что делать?" и "кто виноват?". Я историк по образованию и могу сказать, что наступит время, когда и о нынешних временах будут вспоминать с теплотой.

Я считаю, что такое понятие, как порядочность, не изменилось. Как были порядочные люди, так они и остались. Просто их стало меньше, но тут уже многое зависит от воспитания, от семьи. Мои друзья помогают мне, я помогаю им, и неважно, какой при этом строй на дворе – социалистический или капиталистический. Я уверен, моя дочь так же будет относиться к людям.

– Порядочность – это хорошо, а вот иметь уверенность в завтрашнем дне тоже неплохо. Раньше, мне кажется, она была у большинства.

– Я бы сказал, что была не уверенность, а обречённость завтрашнего дня. Например, в конце семидесятых я абсолютно точно знал: как не было в Казани колбасы в магазинах, так её и не будет, как лежали на всех полках кильки в томатном соусе, так и будут они лежать и завтра, и послезавтра, и через год.

– Вы забыли ещё про зелёные помидоры в бочках.

– Да, ещё вот эти помидоры. Но я не жалею, что ушло то время, я ощутил его на себе, так же как и переходный период, и сегодняшнее время. У меня уже выработалось стойкое пофигистическое отношение к искусственным процессам в жизни типа перестройки или реформы. Я знаю, что завтра будет моя семья, мои друзья, моё дело, которое я буду делать несмотря ни на что.

– Почему вы поступали на историко-филологический факультет?

– Я никогда не был, так сказать, техническим человеком. Я поступал на филологическое отделение истфилфака Казанского университета для того, чтобы потом пойти по журналистской стезе. Отделение журналистики уже было, но чтобы на него поступить, нужны были публикации, а их у меня не было. На экзаменах я набрал 16 баллов, а проходной был 17. Я уже начал горевать, что не поступил, как мне прислали письмо, где говорилось, что я могу учиться на вечернем исторического факультета. Я подумал, что с историческим образованием можно работать где угодно. После первого курса перешел на дневное и, как только закончил университет, сразу пошел в журналистику.

– Где начинали журналистскую карьеру?

– В многотиражке татарского производственного объединения по выпуску мужских костюмов. Там я научился печатать на машинке, верстать газету, вычитывать и править полосы, разговаривать с людьми. Некий курс молодого бойца. Это было круто! Потом я попал в "Вечёрку", был в первом составе. Но я, знаете ли, как китаец.

– В каком смысле?

– Китайцы говорят, что нельзя на одном месте работать больше трех-пяти лет. Вот и я так же. В "Вечёрке" я тоже недолго проработал. Но мы в отделе новостей были очень крутые! В других редакциях в удостоверениях писали "корреспондент", а у нас было написано "репортёр". Для нас это много значило. Мы были молодые и носились за новостями как бешеные. В редакции очень ценилась информация, которая начиналась со слов "вчера", "сегодня", "завтра". За такие новости наш редактор Андрей Петрович Гаврилов платил нам двойную ставку.

Сейчас всё по-другому. У нас не было тогда компьютеров и диктофонов. Иногда мой собеседник мэкал и экал, тогда я за него что-то сам добавлял в текст, правил литературно. Он потом прочитает, удивляется: "Неужели это я так говорю?" Сейчас изменилась даже энергетика отношений. Сейчас можно свои вопросы послать по интернету и по нему же получить ответы, даже не увидев человека, не "почувствовав" его.

Нынешние журналисты, или, как я их называю, молодые волчки, ради сенсации и мать родную не пожалеют. С одной стороны, меня это печалит как человека, перевалившего полувековой рубеж. Но я понимаю, что так надо, иначе не выжить сейчас.

– Вы, однако, реалист. В вашем возрасте уже начинают брюзжать.

– Я очень жёсткий реалист. Я реально оцениваю то, что происходит и во мне, и вокруг меня. Брюзжать смысла нет. Какой смысл уходить в своё прошлое, сидеть в нём как в норке и иногда высовываться и брюзжать: "Ой, всё не так... Ой, как всё плохо... Раньше было лучше..." Да, я вижу что-то плохое, но, наверное, без этого не обойтись.

С другой стороны, если брать по отдельности, то есть масса интересных молодых ребят, которые видят мир своими глазами. Я восторгаюсь, когда я слышу, как они говорят на современном языке. Я понимаю, что моё время было вчера, сегодня больше играет моё имя, которое я заработал.

– По-моему, вы рано списываете себя с парохода современности...

– Я не списываю себя... Я ищу своё место. Может, поэтому в последнее время у меня стало больше лирики, всё меньше стал откликаться на происходящее.

– У вас довольно большой отрезок жизни связан с Казанью. Мне доводилось брать интервью у известного казанского поэта Николая Беляева. У него есть очень интересная версия о том, что у Казани очень сильное биополе. Скорее всего, что-то в этой версии похоже на правду, потому что можно назвать много поэтов, которые родились и жили в Казани, много учёных, даже жена Сальвадора Дали родилась и выросла в Казани.

– У меня тоже есть своя версия. Прежде всего, Казань – это соприкосновение двух культур, двух рас. Между прочим, я считаю, что в Казани самые красивые женщины. А культуры не просто соприкасаются в Казани, а просто влезают друг в друга. Поэтому в Казани всегда был такой мощнейший уровень интеллигенции. Не знаю, как с этим сейчас, я бываю там редко, но раньше это было очень заметно.

Наверное, поэтому в Казани появился первый в Союзе клуб друзей кино, где показывали фильмы, которые не шли на больших экранах. Когда в Казани запретили показ "Андрея Рублёва", то весь клуб ездил в Куйбышев смотреть его.

– В одном интервью вы сказали, что вы циничный человек. Это правда?

– Я, наверное, приводил сравнение с хирургом, он тоже цинично режет, не сопереживая больному. Если он будет сопереживать, то он довольно скоро сойдёт с ума.

В один прекрасный момент я понял одну простую вещь. Если кто-то из моих друзей или родных болен, то это трагедия. Если кто-то из близких умирает – это горе. А все остальное – суета сует. Знаете, мне как-то легче стало, когда я понял это.

– Так всё просто?

– Всё гениальное просто. Всё сложное складывается из простого.

– В этом году у вас была премьера спектакля. Вообще-то это очень необычно – автор-исполнитель делает спектакль по своим песням. Аналоги есть?

– По-моему, нет. Моноспектакли были, то есть люди выходили и пели свои песни. А в моём спектакле есть образ, это не я, а некий персонаж на сцене был. Специально был пошит мешковатый костюм, я надевал какой-то клоунский нос, переходил с мажора на минор, от грустного к смешному.

Когда я начал работать с режиссёром, то сказал ему: "Я хочу быть пластилином в ваших руках". Я считаю, что у меня самого есть режиссёрское начало. Но тут мне было важно почувствовать себя материалом и стараться сильно не возражать, хотя были моменты, когда я срывался в истерики. Это оказалось очень тяжелым делом. Если бы мне сейчас предложили сделать этот спектакль, я бы отказался, нашёл бы тысячу отговорок, чтобы не делать этого.

Внутренне это очень тяжело. Когда создаётся песня, должно что-то произойти, чтобы она появилась. А тут мне приходилось ломать себя. Например, у меня есть песня "Трамвайчик", всегда пел её с каким-то внутренним погружением в себя. В спектакле же режиссёру потребовалось, чтобы я пел её с почти идиотской улыбкой. Приходилось обламывать себя.

– Так вы же сами согласились быть пластилином.

– Да. Это был настоящий адреналин. Я почувствовал громадную разницу между обычным концертом и спектаклем.

– Результатом всё-таки довольны?

– Доволен. Это ещё одно ответвление в доселе неизведанное, куда я пошёл по своей дурости. Я не знаю, куда меня это заведёт, но это совершенно неизвестные мне ощущения и открытия в самом себе.

– Хочется ещё сделать что-то подобное?

– Пока не знаю. Пока мне хочется забиться куда-нибудь в уголок и отдохнуть.

– Леонид Александрович, вам не хотелось попробовать играть в обычном спектакле?

– Знаете, когда я смотрю по телевидению фильм, где главную роль играет смазливая ведущая спортивных новостей или другой, не менее смазливый ведущий, мне становится грустно. Я потом спросил у своего режиссёра: "Как же так, вы пять лет учите в ГИТИСе людей актёрству, они потом жизни свои кладут, служа театру. А тут эти ведущие потусовались с режиссёром в ночном клубе, выпили мартини, и он им предлагает сниматься у него. Как же так получается? Вам не обидно?" Он мне ответил: "Лёня, это ужас! А что делать?"

Я считаю, что каждый должен заниматься своим делом. То, что я делаю в своём спектакле, этому учат в ГИТИСе или ВГИКе. Там специально учат входить в роль и выходить из нее. Нельзя каждый вечер жрать себя на сцене, так можно с ума сойти. Актёры выдавливают роль не из себя, а из персонажа. А мне приходилось выплёскивать свою энергию наружу, выдавать из себя.

– А что у вас за страсть такая – коллекционировать игрушечные пистолеты?

– Наверное, это мужское начало. Собирать настоящее оружие – слишком дорого для меня, поэтому собираю копии. Кроме того, когда берешь в руки оружие, то это чисто мужские ощущения. Есть ещё и эстетика оружия, ведь то, что несёт смерть, всегда красиво.

– Даже атомная бомба?

– А вы её видели?.. Какая обтекаемая у неё форма. Как красиво она взрывается. Несущее смерть всегда красиво. Не случайно пистолеты являлись предметами искусства. Украшение оружия имеет вековые традиции, свои секреты. Но я не знаю, почему порочное притягивает к себе больше, чем добродетельное. Ведь даже если вдуматься: что мы едим? Всё, что вкусно, вредно, а всё что невкусно, полезно.

Июнь 2004 г.