I. Театр начинается с вешалки...

В компьютерном жаргоне есть словечко "юзер", означающее простого честного малого, пользующегося машиной без претензий на имидж компьютерного творца-вершителя, которому доступны все электронные тайны полупроводникового приятеля... Мыслями, следующими от юзерской же позиции, но уже в отношении славноизвестного Грушинского фестиваля мне и хотелось бы поделиться.

...В Самару мы попали поздно ночью — так уж подгадало разлюбезное МПС. И первым кто как-то отреагировал на наше появление, был... пьяненький сотрудник местной железнодорожной милиции. Он резвился на пригородной платформе: усиленно размахивал "демократизатором", виртуозно матюкался и тыкал всем в нос свои красные корочки. Нас же он повлек, было, в станционное отделение на предмет досмотра, не везем ли мы в своих рюкзаках "травку" или, на худой конец, нейтронную бомбу... На наше счастье, дежуривший в эту ночь офицер был уже утомлен активностью этого своего подчиненного и особого интереса к нашим персонам не проявил, почти сразу же отпустив восвояси. Куда мы и отправились, унося в себе долгую память об этом акте "гостеприимства". Добавлю: на вокзале никаких признаков гостевой службы фестиваля обнаружено не было...

II. Притча о незаряженном ружье...

Что Вам рассказать о Грушинском? О его творческой стороне исчерпывающе написал Борис Жуков, и чем-то дополнить его повествование сложно. Однако, чувствуя в себе определенные навыки старого певца отечественных маразмов, не могу не сказать пару-восемь слов о фестивале, как о событии. Несомненно самый крупный фестиваль страны и всего экс-СССР в интересном положении. По моему, его организаторы стоят вплотную к невозможности управлять своим детищем. Под этим я не имею в виду ту рощу из вопросительных знаков, что наставил выше Борис Жуков. Творческие материи, как наиболее нежные оставим пока в стороне. Гораздо больше волнует меня возможность приехать на Грушинский фестиваль еще раз и живым вернуться назад. Прошу не морщиться — я вовсе не намерен плясать на той "ракетной" мозоли от 1995 года. У Грушинского при нынешнем порядке вещей есть все шансы отличиться чем-то еще более ужасным...

Пример номер один. С 1992 года я приезжаю сюда, и каждый год над поляной тарахтят местные мотодельтапланы и самодельные самолеты. (В 92-м летали и вертолеты). Они активно мешают присутствующим слушать и записывать то, за чем они сюда приехали — песни. И это бы ладно. Но несмотря на все самарские аэрокосмические таланты, я не верю в абсолютную надежность этих летательных аппаратов. Что будет, если такой самолетик с разгона врежется в толпу?

Можно сказать, что я преувеличиваю и перестраховываюсь... Но на таком массовом действе — более 100 000 народу перестраховываться должны организаторы. А чем заняты они? Пример номер два. На прошлогодней пресс-конференции у представителей оргкомитета спросили о происхождении некоего воздушного шара, который висел-висел над поляной, а во время концерта на Горе взял себе и улетел в небеса; спросили и о пятне от лазера, появлявшемся несколько раз, вначале на парусе плавучей гитары, и после на том же взлетевшем шаре. Вот расшифровка записи ответа с диктофона: "Мы не в курсе воздушного шара — куда он улетел, откуда прилетел... Какая-то организация, причем, даже не самарская привезла этот шар". Конец цитаты. Все это прозвучало под смех присутствовавших журналистов. Простите, но если чего-то о происходящем на Грушинской поляне не знаю я с другом Федей, либо пресс-служба Грушинского — это нормальное явление. Если этого не знают органы, которые называются почему-то компетентными, то это уже трагедия.

Между прочим, не открытие, что над поляной фестиваля заходят на посадку самолеты в самарский аэропорт Курумоч. Так вот, когда в Москве в небо улетел олимпийский Мишка, воздушное движение над столицей было специально урегулировано. Во избежание...

На Грушинском — улетает немаленький воздушный шар, и подымается до высот, на которых пролетают лайнеры — это никого не волнует. Что, оргкомитету захотелось иметь на поляне личный "Ту-154", или что там еще летает?

III. До будущей Горы...

После итоговой пресс-конференции руководитель пресс-центра Ирина Зверева предложила всем желающим остаться и поговорить о том, что можно сделать лучше на Грушинском.

Были интересные предложения (Правда, редактор и учредитель туристской газеты "Вольный ветер" С. Минделевич сделал максимум возможного, чтобы превратить действо в рекламную кампанию своего издания.). Было обсуждено и предложение Бориса Кейльмана привозить с собой примусы, вместо того, чтобы жечь костры...

Да, фестиваль задыхается по ночам. НО! Если мы везем с собой примусы, где брать для них горючее? Ни в поездах, ни, тем более, в самолетах бензин провозить нельзя. Следовательно, нужно организовать заправку примусов прямо на фестивале. (Я предвижу ухмылки, мол, нельзя, а ведь все равно возим...) Да, возим. До поры. Но этим предложением мы становимся перед необходимостью нарушать правила. Но ведь костер на Грушинском это не только средство обогрева и приготовления горячей пиши. Это еще и традиционный символ, тесно увязанный с авторской песней и традициями ее исполнения. Отнимите костровые братства, засиживающиеся глубоко за полночь у этих островков огня с гитарой и песня сразу потеряет большую часть своей привлекательности... Сделайте что ли взамен частных костерков один, два, три... икс больших костров, где можно было бы посидеть и послушать песни.

Поймите, что очень многие едут на Грушинский не за киловаттами аппаратуры, а за компанией, которая собирается здесь. И те разговоры, которые тут ведутся между старыми и новыми знакомыми, они требуют не хорошей режиссуры и именитых спонсоров, а приватности и доверительности, которая как раз костровым посиделкам и присуща. А если хотите приучить народ пользоваться примусами — наладьте продажу бензина и газа на поляне фестиваля, и не по "договорным" ценам, а по минимальным, чтобы стимулировать покупку оного газа, и часть проблемы вы уже решите. Но чего-то я сомневаюсь в этом. У меня давно уже сложилось ощущение всепобеждающей любви к деньгам со стороны почтенного оргкомитета. В своих коммерческих потугах он напоминает родное правительство. Не кажется ли вам, что брать с торгующих на фестивале одновременно и взнос за право торговли и 10% от выручки несколько не по-джентельменски? Я понимаю, что денег не хватает, что фестиваль съедает много (Кстати — сколько? За пять моих поездок на фестиваль ни на одной пресс-конференции не была названа точная сумма. Все время идут отговорки, дескать, невозможно посчитать, нельзя оценить труд бескорыстных помощников... Такие заявления рассчитаны на уровень восприятия студента-первокурсника журфака, двоечника Васи Пупкина, который свято верит всему, что бы ему на пресс-конференции не говорили. На Грушинском фестивале, все же, работают более опытные (как правило) журналисты, и ежегодно предлагать им такую развесистую клюкву взамен истины — все равно, что себя не уважать...), но есть же рамки приличия...

Заговорив о журналистах, скажу и еще об одной детали. Не существует никакой круглогодичной связи с пресс-службой фестиваля. Слава Богу, недавно появился сайт Грушинского фестиваля в Интернете, где можно найти хоть какую-то информацию. Я, например, с этого сайта узнал, что в Самаре прошел Зимний Грушинский фестиваль. Но я знал о нем и раньше, а как быть тем, кто и не догадывается о его существовании, но очень хотел бы написать об этом событии, либо просто побывать на нем, ради собственного удовольствия. А так на фестивале — хорошо. Масса людей, среди которых большая часть — твои единомышленники.

По-хорошему удивляют старания самарцев, построивших новую плавучую "Гитару" из алюминиевых труб, способную держать на себе 6 тонн. Мощность звука из акустических систем во время концерта на Горе — 6 киловатт. Кто понимает, может представить себе масштабы действа...

IV. Два слова о чинопочитании.

В заключение еще об одном моменте. Очень трудном для разговора. В прошлом году на всех нас свалилась трагедия — не стало Булата Шалвовича Окуджавы... О смерти вообще невозможно говорить, о ней правдиво и нелукаво можно только молчать. Однако на прошлогоднем Грушинском, похоже, задались целью как можно сильнее истрепать его имя. "...Окуджава, Окуджава, песня Окуджавы, сейчас я спою песню Булата Шалвовича..." — неслось со сцен. Все, кто может и кто не может кинулись петь его песни. Это выглядело пристойно раз-другой. Дальше это выглядело пошло и глупо. Имя Высоцкого пережило после своей смерти нашествие ранее не существовавших друзей, приятелей, свидетелей, подельников и протчая. Нечто подобное в миниатюре состоялось и на Грушинском...

Апофеозом всего этого был малец на сцене плавучей Гитары, разевающий рот под звуки транслируемой песни Окуджавы. "Под фанеру", так сказать... Не знаю, как кому, но мне это показалось с точки зрения режиссуры бесталанным, а в целом — просто кощунственным.

Грустно, господа...

Вадим Бисеров, редактор газеты "Зеленый поезд"