Авторская песня – особый жанр. Слишком уж много в истории нашей страны крутилось вокруг гитарных аккордов и строчек, сбивающихся на банальное "кровь-любовь". Поэтому даже вместить все происходящее в жесткие жанровые рамки возможным не представляется. Тем не менее, любая история, априори, должна подвергаться периодизации. Хотя бы и легкомысленной. Ведь давно известно, даже само занятие это — классифицировать — наполняет душу спокойствием и умиротворенностью.

Наберемся смелости и изречем первую максиму. Если джаз — это, как известно, музыка толстых, то авторская песня, без сомнения, — музыка бородатых. Действительно, кто еще мог во времена возникновения этого жанра слушать Окуджаву, Визбора, Высоцкого? Только духовный оппозиционер, имевший разобранную байдарку, лыжи, за неимением печки стоявшие в кладовке, и портрет главного советского бородача — старика Хэма — в красном углу, учитывая тот факт, что папа Хэм на тот момент обладал статусом и Бога-отца, и Бога-сына, и, вне всяких сомнений, Святого Духа. Только духовный оппозиционер — инженер КБ, преподаватель технического вуза, на худой конец, журналист, — мог с лихой безалаберностью относиться к своему внешнему виду, а как следствие, предпочитал редко бриться, носить не требующую частой стирки и глажки черную водолазку или свитер, заляпанный тушью или мелом, в зависимости от профессии его владельца.

Именно они, бородачи, стали движущей силой целого музыкального жанра, что тогда называлось загадочной аббревиатурой — КСП, а потом приобрело более добропорядочное определение авторской песни. Именно бородачи являлись счастливыми обладателями катушечных магнитофонов невнятного прибалтийского происхождения, на которых тиражировались эти хриплые в три аккорда пленки. Именно они, бородачи, несли от костра к костру бьющиеся в районе солнечного сплетения строчки, которые обязательно рождали в ответ сакраментальное "Спиши слова".

Бородачи сделали жанр. И жанр, как и они сами, надолго обрел тяжелый медный привкус оппозиционности. "У верблюда два горба, потому что жизнь — борьба". Веря во вторую часть этого тезиса, бородачи неумело конспирировались, искали скрытые оппозиционные намеки в песенных текстах (даже если их там совсем не было), а главное творили жанр, прочно впаяв его в рамки, как сейчас модно говорить, "альтернативы".

Хрестоматийным примером может стать история, о которой сможет рассказать любой мало-мальски начитанный любитель Александра Галича. Как расскажет этот любитель, поводом для выдворения Галича из страны стала вечеринка у члена Политбюро, товарища Полянского, чьим зятем являлся нынешний модный режиссер, Алексей (?) Дыховичный. Якобы молодежь ждала Высоцкого, но тот не пришел, и решено было послушать магнитофонные записи Галича. Это-то и стало, по апокрифической версии, поводом для выдворения поэта за кордон. Услышав крамолу, товарищ Полянский на следующий же день поставил вопрос по Галичу ребром.

И сколько бы, Дыховичный не убеждал всех, что Высоцкий на этой вечеринке был, и Галича не слушали, слух о невольном предательстве любимого автора прочно вошел в анналы истории. По крайней мере, есть сведения, что даже сам Галич верил в него. Отчасти.

Плюс ко всему, да не заподозрят меня в ксенофобии, многие бородачи имели проблемы с пятым пунктом, что не могло не добавлять жанру обособленности и таинственности, свойственной всему, что было связано с еврейской культурой в Советском Союзе.

Стоит заметить, предваряя дальнейшие рассуждения, что термин "самодеятельная" в определении жанра нес в себе еще один дополнительный подспудный смысл, который начал проявляться позже. Бородач, пишущий музыку или стихи, делал это не профессионально в том смысле, что написание музыки и стихов не являлось его профессией, средством для зарабатывания денег, средством содержания семьи. Бородач преподавал в вузе, стоял у кульмана, а вечером или в отпуске, бряцая купленной на сэкономленные на завтраках деньги гитарой, творил, не задумываясь, что на этом кто-то может зарабатывать деньги.

Ветер перемен задул для жанра значительно раньше, чем он задул для страны. Пока страна барахталась в ватном удушье застоя, среди бородачей все чаще и чаще стали появляться тщательно выбритые.

Новая категория людей была суше и циничнее. Время шло, режим не падал, и в умах воцарялся цинизм пополам с сарказмом. Протест исчезал, заслоняемый другими, более важными делами. Тщательно выбритые, вне зависимости от реального состояния своей шевелюры и щек, брали другим. Кто-то всерьез занимался гитарой, уводя на второй план проблемы с текстом или вовсе заменяя собственные сочинения на что-нибудь "из классиков". Кто-то уходил в бытовую сатиру, приправляя тексты всплесками алкогольного или псевдо-алкогольного сознания. Самые упорные стихотворно постигали глубины собственных душ, но, не скользя как раньше по неровной границе между высоким штилем и банальностью, а все больше оступаясь в вязкое болото "ресторанной" лирики, постоянно дорабатывая текст "чтоб жальче было".

Нужно сказать, что выбритые появлялись не только, и не столько в среде исполнителей, а скорее в среде публики, что и стало катализатором изменений. А вскоре изменилась и страна.

Начавшиеся экономические потрясения еще больше расслоили жанр. В отдельных своих представителях песня потеряла главное, что определяло суть жанра многие годы, — самодеятельность. На сцене чаще замелькали люди с консерваторским образованием, люди, для которых полный зал свидетельствовал о дополнительном куске масла на хлеб, люди, сделавшие жанр своей профессией. И вместе с приходом профессионалов жанр начал корчиться в муках комплекса неполноценности. Слово "самодеятельность" больно резало слух не только пришедшим виртуозам гитары, но и всем, кто ассоциировал себя с жанром. В спешном порядке заговорили об аранжировке, хороших знакомых с синтезаторами, стремлении "облагородить", "украсить", "придать новое звучание", то есть сделать все возможное, чтобы жанр, не дай Бог, не нес этого постыдного, как казалось, клейма – самодеятельности.

Бородачи же вдруг выяснили, что публика их уже давно рассматривает, как археологическую редкость. Неумелое, если сравнивать с выбритыми, владение гитарой, всего три-четыре "рейтинговые" песни, правда, что скрывать, вошедшие во все антологии, обрекли бородачей на прозябание в ранге вечных чеховских "свадебных генералов". Их знали, перед ними преклонялись, но компас зрительской любви уже давно качнулся в другую сторону.

И наконец, в авторскую песню пришли бритые и волосатые. Первые, по отношению ко всем остальным, брили не щеки, а голову, а вторые, так же, в отличие от всех других, стремительно отращивали "хаер подлиннее".

Вытесненные жестким жанровым делением на культурную обочину, как бритые, так и волосатые, к так и не растратившему альтернативный запал жанру прибились чисто автоматически. Дух всеобщей любви, бывший на Западе, как ни странно, принадлежностью именно культуры волосатых, окутал авторскую песню сразу же, как только задули ветры перемен. Вчерашние бородачи раскрыли объятья всем, кто, по крайней мере, был готов быть заключенным в эти объятья. Все неспособные снискать зрительскую любовь обычным способом притекали в разросшуюся, но ставшую от этого слегка мутной, жанровую реку.

Кстати, параллельно с увеличившимся разнообразием находящихся по одну сторону рампы, росло и разнообразие публики. Узкий круг любителей стремительно превратился в разноцветную карусель массового зрителя, естественно, с массовыми же запросами.

Но... Уже многие века существует устойчивое мнение, что история циклична. И в ответ на вечный российский вопрос "Что делать?" самой историей нам подсказан ответ. Что делать? Как что делать? Отращивать бороду, естественно.

28 апреля 2004 г.