"В массовой культуре популярность зависит, прежде всего, от того, на каких струнах обыденной ментальности "играет" художник..."

Т. Чередниченко

Проблема определения местоположения авторской песни в системе искусств долгое время оставалась очень острой, до сих пор не существует единого мнения на этот счёт, бардовское течение в среде профессионалов в лучшем случае удостаивается снисходительной улыбки и не воспринимается всерьёз. Основываясь на авторитетных мнениях, и собственных доводах попытаюсь ответить на следующие вопросы:

1. История возникновения бардовского движения.

2. Бардовская песня – это искусство профессионалов или дилетантов?

3. Каковы современные тенденции в этой сфере?

Известно, что слово "Bard" впервые появилось в Англии в XII-XIII вв. Так называли древних певцов-сказителей у кельтских племен, проживающих когда-то на территории современных Ирландии и Шотландии.

Бардовская или авторская песня в узком смысле, это исполнение собственных стихов под музыку, а в широком — целый пласт в российской культуре.

Истоки этого течения в России можно найти в русском бытовом романсе, прежде всего в жестоком романсе 1910—1920-х годов. В годы гражданской войны жестокий романс претерпел социальное расщепление: появились его "блатная", развлекательно-шантанная и эмигрантски-ностальгическая версии, облагораживавшая традиционную атмосферу романсовой "тоски" смыслами, связанными с исторической судьбой России, с чувством утраченной родины.

В середине 50-х годов XX века к микрофону вышли Юрий Визбор, Булат Окуджава, Новелла Матвеева, позднее – Владимир Высоцкий, Юлий Ким, Александр Галич и многие другие.

Татьяна Чередниченко пишет: "Авторскую песню поначалу называли самодеятельной. Помимо корпоративной потребности (вряд ли даже осознаваемой) профессиональных песенников сохранить свой приоритет, за этим определением стоит безыскусность мелодии, фактуры, вокального звучания, составлявшая принципиальный, можно сказать, идейный момент". Например, Высоцкий пел: "Мы говорим не штормы, а шторма, Слова выходят коротки и смачны". Речь без затей важна и для Окуджавы, когда он подчеркивает извечные жизненные созвучия самых простых и фундаментальных слов: "Не пугайся слова "кровь", Кровь — она всегда прекрасна. Кровь ярка, красна и страстна, "Кровь" рифмуется с "любовь".

Татьяна Чередниченко, размышляя о классиках-бардах, делает важное замечание: "Антириторический язык бардов — при всем различии выражений "коротких и смачных" и таких, простота которых измеряется не количеством слогов и не терпкостью слэнга,— воспринимался как вызов официозу. Таким же вызовом звучало безыскусное музицирование".

Многие исследователи, на мой взгляд, совершенно справедливо полагают, что бардовское искусство невозможно сравнить с профессиональным. "Оно словно из другой вселенной, в которой "неумелая" художественная работа предстает высшим мастерством, а рафинированные приемы специальной выучки совершенно неуместны".

Т.Чередниченко выделяет несколько видов подобной "безыскусности":

1) Простое неумение. В пример этому приводится дворовое творчество подростков, которые "приблизительно напевают запомнившуюся мелодию, аккомпанируя на гитаре "около-теми" или вовсе не теми аккордами". Такая безыскусность-неумелость в художественном отношении есть величина отрицательная.

2) Безыскусность в смысле самобытного примитива. Например, самодеятельный художник и литератор И. Никифоров (его "Роман—ПЭП" печатался в журнале "Человек" за 1990 год; там же помещены и иллюстрации автора к роману) пришел к своему творческому призванию в пенсионные годы, работая станционным сторожем. Такая безыскусность безусловно обогащает традиционную профессиональную культуру.

3)Принадлежность "низовому" репертуару — этот вид безыскусности особенно широко распространен в музыке. "В орбите его притяжения – по мнению Чередниченко, — и сформировался стиль бардовской песни". Профессиональная композиция этого "низового репертуара" чурается как тривиального или вульгарного (или стилизует его со специальными выразительными целями — именно как тривиальный и вульгарный).

Ещё одно обстоятельство приближает в обывательском сознании бардовскую песню к низменной недостойной профессионалов сфере культуры – использование в текстах нецензурных слов и ругательств. "В нашей культуре произошло обесценение высоких слов, да и просто слов печатных, девальвированных до состояния какого-то бессмысленно-верноподданического треньканья. Слова выродились, потеряли значения. В этих условиях не могло не легализоваться сквернословие — пласт речи, недоступный перетиранию жерновами лозунгов и служащий средством преодоления отчуждения между людьми. Нечто подобное происходит с "приблатненной" трехаккордовой романсовостью, которая и формировалась-то в среде, где ругательства — основа речи, а затем перекочевала в иную культурную среду".

"Криминальные призвуки" особенно ярко слышны у Высоцкого, но если обратиться к истории они не будут казаться нам столь странно звучащими из уст образованного человека (актёра, поэта), т.к. ассоциируются с особой специфически русской культурной традицией — горького смеха.

Для этой традиции, сложившейся в эпоху средневековья, характерно, что смех направлен на самого смеющегося. А смеющийся принадлежит к неофициальному "низкому" миру, в котором нет ничего из мира "высокого": ни богатства, ни сытости, ни даже семейных уз и домашнего очага. "В первом ("высоком".— Т. Т.) мире господствует благополучие и упорядоченность знаковой системы. Люди во втором — босы, наги... не имеют устойчивого общественного положения и вообще какой-либо устойчивости, "мятутся меж дворов", кабак заменяет им церковь, тюремный двор — монастырь, пьянство — аскетические подвиги" (Д.С. Лихачев, А.М. Панченко, Н.В. Понырко. Смех в Древней Руси, Л., 1984, с. 13).

Чередниченко пишет: "Понятно, что "неосредневековый" смеховой мир раскрылся не сам по себе,— возродилась его жизненная почва. Кабак и тюрьма, нищета и безродность, глум и тоска обрели новые "высокие" антиподы: торжественное собрание коллектива и шествие демонстраций мимо прославляемых трибун, бытовой комфорт для избранных и номенклатурную знать, формальную святость лозунгов и показной коллективистский оптимизм. Именно в тени этих новых "вершин" засияли горькосмеховым светом самоуничижения-самовозвышения пьяные низины быта. Алкоголик стал скоморохом советских улиц, то есть социалистическим "монахом навыворот"".

Песни на трех аккордов обходятся звуко-лексическим набором от рождения понятным каждому. Однако эта "музыкальная нищета" по-своему уникальна и богата. Неотягощенность слуха интонационными трудностями открывает широкий простор для эмоции. Чувство не может полностью закодироваться в музыкальную эмоцию и предстает в непосредственном жизненном виде. "Бедность музыки парадоксально становится знаком силы и искренности переживаний" (Т. Чередниченко. "Громкое" и "тихое" в массовом сознании. Размышляя о классиках-бардах //Советская музыка. 1991 г. № 11).

Но существует и другая точка зрения. Некоторые исследователи, в частности Ю.Лорес определяют место авторской песни не в фольклоре, а в сфере высокого театрального искусства. Называют её театром одного актера, иначе, театром слова, которое здесь поётся. Так как в законченном виде бардовская песня прозвучит только в исполнении (автором в роли актера или, наоборот, актером в роли автора) перед публикой. А значит, законченный вид произведения авторской песни предполагает сценическую площадку (Ю.Лорес. Место авторской песни в системе искусств, М., 2001 г., с. 2).

Хотя некоторые полагают, что "к середине 80-х ажиотажный спрос на авторскую песню упал, жанр выдохся, а новые его представители тем менее заметны, чем более легендарными становятся барды-шестидесятники", личный опыт (посещение многочисленных фестивалей, концертов, клубов) даёт мне право утверждать обратное.

Бардовское движение на сегодняшний день по-прежнему остаётся одним из самых популярных направлений музыкальной культуры. Бурное развитие приводит к возникновению новых ответвлений и градаций внутри него: бард-рок (группы: "Гроссмейстер", "Белая гвардия"), бардовская этника (используются русские, азиатские, африканские инструменты), бард-фолк (группа "Меридиан"), бард-пародия (Л. Сергеев), актерская бардовская песня (И. Богушевская) и т.д.

Трудно определить, где пролегает граница между любительским и профессиональным песенным творчеством. Но совершенно очевидно, что это искусство достойно самого пристального внимания и досконального изучения.

В заключение приведу слова Юлия Кима: "На мой взгляд – её (границы – Т. Т.) не существует: кто хорошо слышит интонации своего времени, и кто их хорошо выражает – тот и царь. Если это сделал профессионал – замечательно, если любитель – тоже хорошо. Не в том дело – профессионал ты или нет, а в том – хорошо ты или плохо сочинил. Считать авторскую песню в массе явлением искусства невозможно – это почва, на которой искусство произрастает".

Татьяна Трактина