Медведев Олег Всеволодович родился 31 января 1966 года и живет в городе Иркутске. Окончил иркутский политех, инженер-строитель. Служил в Монголии. Стихи начал писать еще в школе, но серьезное песенное творчество началось в 1991 году. К бардам себя не относит, в деятельности КСП участия не принимал. Творчество Медведева уникально, его можно назвать "пограничником", связующим звеном между авторской песней, русским роком и чистой поэзией (я бы добавил сюда еще и некоторые философские течения). Тем не менее, свое творчество он связывает только с авторской песней. Обладает поистине энциклопедическими знаниями, отчего при прослушивании его песен необходимо иметь под рукой очень толковый словарь (или просто "словарик Медведика", есть и такой). Любимые авторы – Стивен Кинг, Леонид Мартынов, Галич, Янка, Летов. В 1998 году в Иркутске выпущен сборник его стихов "Вальс Гемоглобин" и магнитоальбом "Таблетки от Счастья". В устном творчестве Медведева имеет место быть цикл песен-пародий "Майор Вяткин", основанный на ненормативной лексике, но ужасно смешной и филологически безупречный. А среди доброй сотни серьезных его вещей популярны "Несмеянин День", "Марш Трансвааль", "Парагвай", "Пятьсот Веселый", "Баллада о Кроликах", "Слева по борту Рай", "Журавлик".

(Из статьи Андрея Земскова "Жить по полной луне")

Для меня все началось как обычно. Так, как должно начинаться.

Года три назад на Грушинском, на стоянке "32 августа", глубокой ночью, после окончания всех объявленных программ, когда те, кто хотел, пели что хотели, я вдруг услышал: "Кругом зима, опять зима, снега черны, как всегда..." К этому времени я уже был перегружен песнями сверх всякой меры — народ на "августовской" стоянке такой, что и на фазе "открытого микрофона" скучать не приходится. Но эта песня поразила меня абсолютной свежестью, непохожестью на все звучащее вокруг. А главное — в ней был густой аромат внутренней художественной и мировоззренческой цельности, когда рефлексия и ирония не исключают, а предполагают четкие представления о долге и чести:

И плюх да скрип, сырое небо бороздя головой,

Его учили улыбаться во сне –

Идет седьмого идиотского полку рядовой –

Твоя надежда в этой странной войне...

Кто это? — спросил я.

Олег Медведев, — ответил мне исполнитель песни. — Он из Иркутска.

Имя было настолько обычным и настолько ничего не говорящим, что мне пришлось его записать. Впрочем, после оно довольно долго мне нигде не попадалось — до тех пор, пока около года назад мое перекормленное авторской песней чадо не спросило, не знаю ли я, где взять записи или хотя бы тексты Олега Медведева.

— Это который "Идиотский полк" написал? — уточнил я.

— Вообще-то он называется "Идиотский марш", — уточнила Лялька. — Он много чего еще написал. Я хочу все.

Вскоре у нас в доме появились и тексты, и записи, и библиографическая справка. Выяснилось, что у Медведева вообще-то есть сайт, есть альбомы, да и в Москве он за эти годы был не раз. Я мысленно посыпал пеплом свою полуседую башку (я-то думал, что знаю все, что происходит в бардовском мире столицы!) и дал себе твердое слово при первой же возможности послушать его живьем. Что и проделал совсем недавно — в конце минувшего года. А проделав, понял, что это не просто интересный автор, а, как ни банально звучит, явление. Причем как с социокультурной, так и с чисто художественной точки зрения. Здесь-то и начинается разговор, затянувшейся присказкой к которому были вышеизложенные факты моей биографии.

Начнем, пожалуй, с социокультурного аспекта. Тут всё просто: не участвующий ни в каких конкурсах, не мельтешащий ни на каких крутых бардовских тусовках, не раскручиваемый никаким продюсером Медведев пришел к нам, как говорится, с кассет и голоса заразившихся. Тем же путем, которым в золотой век пришли все наши классики и который в начале 80-х заново открыл Щербаков. (Будучи моложе его всего на 3 года и формально принадлежа к тому же поколению, Медведев состоялся как автор лет на 10 позже — в самом начале 90-х, то есть как раз тогда, когда жесткому испытанию на прочность подверглись сразу все несущие конструкции авторской песни — от ее священных мифов и имен до самых рутинных технических процедур.)

И это правильно, и так оно и должно быть, и это вообще не стоило бы отдельного упоминания, кабы за последние годы наш цех не уверовал, что так могло быть только в романтические времена становления жанра, а сейчас нужна раскрутка, продуманная рекламная и маркетинговая стратегия, концертная политика и т.д., и т.п. Доказательство у этого поверья было только одно, зато безотказное — "спроси любого". На тех, кто его не принимал, смотрели как на наивных упрямцев, цепляющихся за ветхие иллюзии. Сегодня на опыте Медведева все желающие могут убедиться, какая из этих точек зрения — забавная иллюзия, а какая — трезва и реалистична.

Дело, разумеется, не в том, кто оказался прав, а кто — нет. Сама идея "раскрутки" предполагает, что популярность того или иного автора прямо пропорциональна мощности и длительности рекламных усилий, то есть "пипл хавает" все, что ему предлагают. И наоборот: пройти "старым путем, милым путем" можно, если есть достаточно плотная активная среда, сама выбирающая, что ей слушать, и готовая прилагать хотя бы небольшие, но регулярные усилия для обеспечения своего выбора. Вот эту-то среду я и увидел на концерте Медведева. Полный зал Дома журналистов — при том, что в этот день в городе, как всегда, проходило не то 6, не то 8 бардовских концертов, а имя Медведева даже внутри каэспэшной тусовки не на слуху. Впрочем, слушатели Медведева — не каэспэшная публика (я почти не видел в зале знакомых лиц), хотя принадлежит явно к тому же социальному слою: молодые, интеллигентные, более-менее обеспеченные. Песни знают наизусть, подпевают с закрытыми глазами. Интересно, почему этих ребят не видно на концертах других авторов? Или, если быть точным, что они находят у Медведева такого, чего у других нет.

Надеюсь, никто не ждет, что я прямо тут в двух словах раскрою секрет медведевской поэтики. Талант всегда индивидуален, неповторим и необъясним. "Нет объяснения у чуда, и я на это не мастак", — к этим строчкам Геннадия Шпаликова, пожалуй, добавить нечего. Но кое-что все-таки можно понять, поинтересовавшись контекстом, в который "вписана" поэзия Медведева.

Заметим, что разговор будет именно о поэзии, примат которой в песнях Медведева не вызывает сомнений (что и позволяет не обращать внимания ни на его дежурные уверения о том, что он "не имеет отношения к авторской песне", ни на несовпадение аудиторий). Даром что его мелодии довольно прихотливы, а "книжных", непоющихся стихов он, по его словам, не писал никогда. Литературная природа его песен видна хотя бы из сравнения их лексики и даже фонетики с его же собственной "бытовой" (в том числе и звучащей со сцены) речью — ответами на записки или пояснениями. "Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон", он охотно пользуется всякого рода эфемерными жаргонизмами ("вешалки" в значении "хоть вешайся" и т.п.) и просторечными конструкциями, произнося их характерным сибирским говорком, который совершенно невозможно передать на бумаге. "Но лишь божественный глагол до слуха чуткого коснется..." Стоит Медведеву запеть — и все эти колоритные особенности уступают место эталонно-литературному произношению, высокой книжной лексике, изысканным рифмам. Меняются словно бы даже черты лица — хотя это обстоятельство, конечно, вряд ли связано с главенством Слова, которым мы в дальнейшем и займемся.

Первое, что бросается в глаза (и о чем, с охотой или вынужденно, говорят все, кто что-то говорит о Медведеве), — это брутальная романтичность его песен, с нажимом противопоставленная миру бизнес-планов, оптимизации рисков, политкорректности и рентабельности. Любование людьми действия и щедро разбросанные по тексту яркие детали, благодаря которым песни приобретают непреодолимую убедительность ("и золотой ягуар бродил по прелой листве" — вроде бы необязательная и даже неуместная картинка в песне о казаке, но до чего же хороша!), сразу же вызывает в памяти имя Николая Гумилева. Поэтическое родство несомненно, но есть и принципиальные отличия. Герои Гумилева — рыцари удачи, они рискуют крупно и охотно, но надеются все-таки на выигрыш. Что и ведет их на подвиги — наряду с красотой самого поступка-жеста. У героев Медведева надежды заведомо нет — ими движет только долг. Они участвуют лишь в тех боях, что надо принимать независимо от шансов на успех, вернее — от отсутствия таковых. Не ради загробного воздаяния, посмертной славы или чего-то еще, что обычно предлагают человеку в обмен на жизнь. Вообще не "для того, чтобы", а "потому что". Впрочем, и это "потому что" трудно выразить в словах. Помните, как один из членов "Великолепной семерки" все допытывался, зачем они ввязались в дело, в котором, скорее всего, все они погибнут, а если кто и останется в живых, то не получит ничего? И как герой Юла Бриннера только загадочно улыбался в ответ?..

Об этой философии можно говорить долго, но мы, помнится, пытались отыскать литературную родню медведевских песен. Конечно, в ней невооруженным взглядом видна киплинговская традиция. Конечно, не обойти молчанием молодого Николая Тихонова ("Баллада о гвоздях"). Самая близкая родня — поэты-ифлийцы: "Но мы еще дойдем до Ганга, но мы еще умрем в боях..." (Хотя, заметим, в их-то поэзии, при постоянном предчувствии трагизма собственной судьбы, начисто отсутствует ощущение обреченности дела, во имя которого они готовы идти на смерть, — характерное для их учителей-оппонентов, поэтов белого движения.) Дальше — абсолютный провал: тема долга и самопожертвования была слишком чудовищно заезжена официальным искусством, чтобы за нее можно было браться по доброй воле честному поэту.

Между тем нужду в поэзии, гудящей от ценностного напряжения, испытывали все поколения — включая и то, за которое кто-то когда-то выбрал шипучую переслащенную водичку. Может, это и объясняет востребованность медведевской музы благополучными молодыми членами того самого общества, к которому так беспощадны его песни?

"Он совершенно не депрессивен, — объясняет свое "заболевание" Медведевым моя дочь. — Даже если у него все погибают, ты все равно чувствуешь, что все это правильно, все так и надо. Он же не говорит, за что и против чего нужно бороться, — он только говорит, что бороться нужно все равно. Несмотря ни на что".

Ну хорошо, а мне-то что эта Гекуба? Что может находить в этих песнях человек, для которого насилие — абсолютное зло, критика либерализма — более или менее пошловатая схоластика, а антибуржуазные традиции русской культуры — опасная наследственная хворь, подлежащая осмыслению и преодолению?

Ну, во-первых, нельзя изжить комплекс, не облекши его в слова и не проговорив их вслух, а поэзия, как известно, есть квинтэссенция речи. (Медведев, между прочим, хорош еще и тем, что у него все эти "анти-" выдохнуты в чистом виде, без примеси социальной, национальной или еще какой-нибудь "позитивной" утопии). Во-вторых, мы, кажется, еще в советские времена условились между собой, что оценивать художника по его идеологической позиции — "западло". Разве что-то изменилось в этом отношении?

В одной из сказок Эдуарда Успенского герой сохраняет поверженному Кащею жизнь, объясняя: "Потому что я не люблю, когда "Вот и сказке конец!" Вот и я тоже не люблю ни конца сказки, ни "Конца истории", провозглашенного каким-нибудь очередным линейно мыслящим прогрессистом. Мне больше по сердцу песни, что бередят мысль, будоражат кровь и уверяют: "Наша сказка никогда не кончится!".

Борис Жуков (Москва)