Помню, лет пятнадцать назад затащили в подозрительное творческое сообщество. Вечер. На столе – сосуд с чаем, потому что в стране антиалкогольная кампания. Молодёжь, отнимая друг у друга гитару, исполняет собственные песни. Как нарочно – все подряд – со знакомыми рокочущими нотками.

Мой приятель, уныло глядя на спитую заварку, вредно ворчит себе под нос:

— Ну да... И какой же русский не любит Мирзаяна?..

Прокатилась такая волна в 80-х, эпидемия подражательства. Начинающие, кто попроще – сочиняли под Рубцова, рычали под Высоцкого. Те, кто попродвинутей – рифмовали под Бродского, пели под Мирзаяна.

Причина сей тяги – вероятно, в совпадении артистической новизны и подсознательного ожидания (если не общественного, то художественного). Когда голос певца, поэта ощущается отчасти голосом, зовом самого времени, то есть анонимным, магически ничьим. А эпигонство – это так, симптом общей тенденции. Просто Мирзаяна тогда молодые слушали и любили как никого из авторской песни, буквально болели им.

Увёл детей.

Второе "бардовское" поколение объявилось в конце 60-х. Естественно, намного глуше, чем первое "оттепельное" – сокровенней, подпольней. Владимир Бережков принёс в жанр сложный косноязычный метафоризм – "смогистскую" поэтику. Виктор Луферов открыл новый музыкальный горизонт – джазовый и фольклорный. Вера Матвеева подарила обезоруживающе счастливый, чистый жертвенный голос. Александр Мирзаян – завораживающую интонацию.

Уже позже, в 90-х, он напишет: "Песня – взаимодействие как минимум трёх текстов: поэтического, музыкального и интонационного. Интонационный – основополагающий, так как считывается бессознательно".

(Кстати, определение интонации как текста – мирзаяновский приоритет. Ну, об этих материях позже или, как говорится, никогда.)

Что касается лирического героя, то послевоенные московские мальчики остались по сути без геройской биографии. Старшим достались сиротство, голод, репрессии, солдатчина, победа. В 70-е выбор судьбы зависел от личного усилия и выбора своей компании. Мирзаян близко общался с Александром Менем, Александром Галичем, Леонидом Губановым, Петром Григоренко и другими правозащитниками; выходил на сцену в кругу ровесников – с теми же Владимиром Бережковым, Виктором Луферовым, Верой Матвеевой, Юрием Аделунгом, Анатолием Ивановым. Плюс – научный круг, коллеги. (Мирзаян в прошлом – физик-экспериментатор, инженер по образованию. Игорь Иртеньев как-то пошутил: "Да ты, Алик, уже не физик-экспериментатор. Ты – метафизик-экспериментатор!").

Существование под гебешным прессом, социальный пессимизм, ирония, интеллектуальные поиски, юная дерзость. Надежды, вынесенные за скобки жизни. Обречённые настроения и вошли в ранние песни Александра.

...Пусть кричат, что не так мы живём,

заливаются певчие сварой –

мы идём под скользящим огнём,

как щитом прикрываясь гитарой...

...От маленьких героев хорошего не жду.

Нигде не видно горя, а сердце ждёт беду.

И снятся, вместо кораблей, из мятых облаков,

захватанные ручки солдатских тесаков...

Мирзаян не прописывает сюжет, "конспирирует" реальность. Иногда – шифрует для своих.

...Я помню гитару и платье твоё.

С Володей и Витей поёте втроём.

И утки взлетают над сладкой водой...

О, наша Вера — берег другой...

Разгадка проста, если владеешь ключом. Но не загадки – тема Алика. Тайна, потустороннее молчание, немота истины фокусируют взгляд художника, заостряют слух.

...Немую истину открою,

но не пробью глухой стены,

поскольку слабый голос мой

не умещает тишины...

...Что эта жизнь – ужели птичий крик,

вечерний дым и свет в окошке дальнем?

Поди скажи – сорвёшь себе язык

и не наполнишь голос этой тайной...

...Где вы, песни без слов?

Мне до вас и не вытянуть шею.

Я не то что молчать, –

я ещё говорить не умею...

Мирзаян, ища наиболее общего, озвучил стиль мышления и чувствования своего круга – нонконформистской интеллигенции. Собственные стихотворные тексты – дискретные рефлексивные и ассоциативные цепочки, вопросительный разговор наедине. Кому надо – и так расслышат.

Духовное родство во многом определялось общей, часто закрытой от чужих, информацией, своим кодом. Не в последнюю очередь – чтением. Восточная философия, сам— и тамиздат, редкая литература. И показалось совершенно естественным, что Александр обратился к сложению песен на стихи других поэтов. Но каких! Цветаева, Хармс, Бродский, Соснора, Тарковский, Чухонцев, Кузнецов. Это была поэзия несоветская, нелиберальная, лишённая сантимента, ледяная и раскалённая, ницшеанская, роковая.

...Меч мой чист. И призванье дано мне:

в одиночку – с огульной ордой...

Виктор Соснора

...Кровь моя холодна.

Холод ее лютей

реки, промерзшей до дна.

Я не люблю людей...

Иосиф Бродский

В каком-то давнем интервью Мирзаян выразился в том смысле, что следует петь не слова, а перспективу стихотворения, опевать голосом некое пространство, лежащее за словами.

И певец, в общем-то, удержался на уровне, лирический герой волшебно "присвоил" гениальные стихи. Как? – тайна, тайна адекватного прочтения. Только она, адекватная интонация, переносит на исполнителя-интерпретатора харизму поэта.

Между прочим, любили-то Алика не за сверхчеловеческие произведения. Героическому поражались, восхищались, покорялись. А любили – за неожиданную нежность, за несентиментальный лиризм, самозабвенность, "сухой" трепет.

...оглянусь на пустырь мирозданья,

поднимусь над своей же тщетой,

и – внезапно – займётся дыханье,

и – язык обожжёт немотой.

Олег Чухонцев

...ты вдруг почувствуешь, что сам

– чистосердечный дар.

Иосиф Бродский

...И тихо ступает Мария в траву,

и видит цветочек на тонком стебле.

Она говорит: "Я тебя не сорву,

я просто пройду, поклонившись тебе"...

Даниил Хармс

Текст интонации возможно обозначить только косвенно. Через певческую и речевую манеру, через личностные характеристики, аналогию. Кто-то писал, что в пении Мирзаяна мерещатся два голоса – человеческий и инструментальный. А именно – труба. Не уверен насчёт трубы, но что-то особенное действительно есть, нечто обертональное, "двадцать пятый кадр".

Манера гипнотическая, отстранённая, слова выпеваются как бы с оттяжкой, полным выдохом, но вползвука, с энергетическим запасом. Академическая дикция. Свободное движение внутри вокального диапазона. Много ли это объясняет? Попробуем иначе.

Голос певца – голос интеллигента, несомненно "свой". Опознаётся это на слух мгновенно, как на первый взгляд визуальный образ – по тонкой и точной мимике. Мужской баритон редкой красоты – аристократичный, властный. Так говорит силу и право имеющий. Слушатель, того не сознавая, уже взят в оборот – голос, внушающий доверие. И когда в холодный интонационный поток исподволь вкрадываются подкупающие нотки снисхождения, сочувствия, возвышенного обещания (например — дальнего пути и духовных сокровищ) – сердце раскрывается добровольно.

От дистанцирования – к сближению, из холода – в жар, от иронии – к лиричности. И – обратно, и – снова... Маятник.

Кажется, это и есть в общих чертах характер взаимопритяжения артиста и публики. Секрет "крысолова".

Секрет, но – не тайна.

...Зачем, зачем такая власть

приходит в песенные строки?..

Александр Мирзаян

То, с чем Александр сегодня чаще всего выходит к аудитории, можно назвать "лекция-концерт". Обсуждать Мирзаяна как философа и культуролога едва ли корректно – фиксированного текста пока не существует. Ни книги, ни брошюры. С чем-то, о чём он говорит, невозможно не согласиться – об интонации, о сакральности пения и певца, об орфической школе. Что-то – навскидку – о языке, мессианстве – проблемно. Но в любом случае – темы тронуты крупно и всерьёз. Слушать, соглашаться и мысленно возражать – как минимум невероятно интересно.

Между нами – если бы Алик захотел спеть свою лекцию (безумное предположение!) – любые его аргументы показались бы заведомо, абсолютно неотразимыми.

С певцом – не спорят.

01.07.2002 г.