(К американским гастролям Александра Мирзаяна)

Коллеги-журналисты уже не единожды называли его властителем дум неформальной молодежи ледяных советских семидесятых. И хотя величественное сравнение мало сочетается с обликом седого субтильного мальчика в очках и ковбоечке, пережима тут никакого: в свое – в его и наше... — время "под Мирзаяна" в интеллигентских кругах певали едва ли меньше, чем "под Высоцкого" — правда, в основном, люди потоньше, позаумней. К голосу его, редкой красоты баритону, нередко просился дежурный эпитет "чарующий" – и тут же отлетал, как мяч от стены: не чаровала, а сковывала вселенским холодом полынная горечь "Песни Исхода", не очень располагал к блаженному гипнотическому расслаблению рвущий связки "Гамлет"... Его "Натюрморт" на стихи Бродского менее всего ощущался нервом притяжения души собрата-человека: "Кровь моя холодна./Холод ее лютей /Реки, промерзшей до дна. /Я не люблю людей... А нежная Мария такого непоющегося (разве что "Сорок четыре веселых чижа"...) Даниила Хармса, Мария, безоблачная душа, кланяющаяся малому цветочку, покуда голосят дурные мужики, – это было исключением, оттеняющим суровое правило малоизнеженного бытия.

Неисповедимы пути господни – нынче резко нарушено единство места. Бывший опальный поэт и исполнитель ведет дискуссии по российскому телевидению, его голос регулярно звучит по российскому же радио – наконец, совсем недавно он выступил на Гражданском форуме в Кремле, где в окружении солдатских матерей, воинов афганских и воинов чеченских, в присутствии самой (!) августейшей президентской особы в открытую заявил: "Продолжаем жить по Марксу: культура по-прежнему надстройка, а не базис!" Александр Завенович Мирзаян пьет сегодня чай в гостеприимной нью-йоркской квартире перед большим турне по Америке – а тем временем мученик свободы Авигдор Эскин пишет работу по его творчеству в израильском застенке. Поэтому если вы – ну, все бывает... — узнаете сейчас имя Мирзаяна впервые, попробуйте хоть на время оставить дела, добудьте в щедрых закромах брайтонских магазинов его диск – и чуть отодвиньте для себя завесу еще не полностью открывшегося прошлого – которому при смене декораций совсем не время в архивы.

Собственно, и декорации меняться не спешат. Какое место в нью-йоркском "апартменте" облюбуем для беседы, гость дорогой? Что за вопрос – разве наши священные кухни сменяемы...

— Роман с советской властью принято проклинать – но разве вы бы запели без этой "любови"?

— Для меня песня началась не с противостояния власти, а со школьных походов, в которые нас водили продвинутые демократичные учителя и студенты, уже вовсю певшие Окуджаву, Визбора, Городницкого. Услышав этих корифеев и не влюбиться было нельзя.

— И Вы тоже, как многие, воздали должное романтике костров и палаток?

— Костров, палаток и прочих туристских атрибутов в моем творчестве нет вообще. Опыт туризма – это серьезно, но авторы и исполнители за меня все уже отразили и срифмовали "костер-топор", "слезы-грезы". А тогда, в самом начале, на какое крыло люди вставали и куда шире туристской тематики простирался горизонт! В начале шестидесятых Галич писал "Леночку", Окуджава "За что вы Ваньку-то Морозова...", Высоцкий "Нинку" – а что лет через пять, боже ты мой! Вертикальный взлет! Очень многим, и мне в том числе, захотелось выразить через песню — себя. Подражательным было и само желание, и скромный результат – но бесценным оказалось то, что первые буквально вытащили нас в высокую поэзию. Открытием для себя Бродского я обязан Евгению Клячкину, который тогда уже написал несколько песен на его стихи. Потянуло к книге – и интересным показалось внести в уже озвученный текст другую размерность: так появились мои собственные "Письма римскому другу". И не было страха, что кто-то уже это сделал, ибо текст – триединство: интонация, музыка, стихи. Еще Цветаева говорила: "Лучшие слова – интонация". Нашел ее – можно не думать, что твое место в поэзии или музыке уже занято. Собственно поэзия была для меня тогда как поднявшийся занавес: Леонид Губанов, Виктор Соснора, Бродский, Лосев. Однако, читая глазами, себя не выразишь: понимая, что это обо мне, хотел это озвучивать...

— А музыкой овладели тоже на подражании? Слушая ваши совершенно колдовские гармонические ходы, в подобное веришь с трудом...

— Нот практически не знаю, чистая самодеятельность.

-?!! Ну, молчу, молчу... А какую из своих ранних песен вы считаете самостоятельной, значимой?

— "Мне говорят, что нужно уезжать..." Бродскому написал это стихотворение в свои двадцать два – тогда многие еще и не мыслили об эмиграции, и не примеряли на себя чужбину – но уже тогда угадывался ее кошмар. А наши концерты проходили в основном в учебных институтах, в НИИ. Фамилия поэта, к тому времени уже опального, естественно, не могла быть названа – но можно было, не опасаясь за слишком высокую эрудицию осведомителей, пышно объявить "Вольный перевод из Овидия"...

— И долго длилась вольница?

— Первый прерванный концерт – как сейчас помню, проходил он в ЦСУ, прямо через дорогу от Лубянки, – был в 1971-м году. Тогда от увольнения с работы спас – и не раз спасал в дальнейшем – мой статус сотрудника Института теоретической и экспериментальной физики, солидное окружение. Да и тотальной информационной сети еще не было: вот и случался еще концертик, и еще – до полного ухода на квартиры. Но и в приватной, казалось бы, обстановке хозяева принимали на себя огромный риск: облава могла произойти в любой момент. Но – сколько раз распахивались гостеприимные двери у Леры и Михаила Мармеров, сколько там было перепето-переговорено! Были и другие явки – и развязки другие. Однажды по некоему адресу приехала милиция, переписала у всех, кого застала, паспортные данные, постращала, потопала ногами – но человек с магнитофоном уже ушел, что они могли сделать? А через десять лет всплыло, хозяин квартиры начал плакаться: да, испугался тогда, сам позвонил! Году в семьдесят втором в воздухе остро запахло диссидентством – из тюрьмы вышел Вадим Делоне, который привел меня к Петру Якиру. Композитор Каретников познакомил с Галичем, на квартире Иосифа Киблицкого довелось встретиться с генералом Петром Григоренко, тоже вышедшим из заключения. Квартирные посиделки в таком обществе песенками, как несложно понять, не ограничивались: читались культуртрегерские лекции, разговоры о советской власти длились целыми ночами. А система осведомления уже работала живей — и газета "Вечерний Киев" заливалась в статье "Хто вонi, бардi?": Мирзаян – агент ЦРУ, за устройство своих концертов платит из их денег... Можно было бы смеяться, если бы за мое выступление не страдали конкретные люди... В 1974-м году последовало строгое предупреждение: если не прекратите петь антисоветчика Бродского – получите минимум три года. То, что в лагере к этому сроку добавляли, было хорошо известно. Еще через два года положение стало совсем серьезным: замаячил выбор между Дальним и Ближним Востоком. Ни на тот, ни на другой не тянуло. Между тем, разговоры с соответствующей инстанцией участились – но постепенно утратили характер запугивания и стали более походить на интеллектуальную игру. Те поняли, что сжигать себя на Красной площади я не собираюсь – и перешли на доверительный тон: "Ты... это... ну, только по матери? Вообще не по кому? Так чего же возишься с этой еврейской песней? Чего ты с ними, как с людьми?"

— Помнится, несколько лет назад на меня обиделся один интервьюируемый российский бард: вопрос о том, не чувствует ли он оттока своей публики за бугор, как-то странно задел человека явно библейского происхождения, и он стал пылко доказывать, что процент неевреев среди интеллигентов и каэспешников достаточно высок. Комплекс "неотъезжанта", не иначе...

— Для меня тема публики болезненна с конца семидесятых. Каждая уехавшая семья и личность оставляли за собой пустое пространство. Стресс, тяжесть возрождения на новой земле надо пережить – не в меньшей степени тяжесть оставаться. Я не уверен, что полностью понимаю Америку – но люди, к которым обращаюсь здесь, чувствуют то, что я – причем в гораздо большей степени, чем соотечественники, зомбированные попсой.

— Тем не менее, почва продолжает Вас удерживать...

— Понятие "почвы" перевернуто, испакощено. Почва – культура, а не сапоги всмятку. А в России буквально выкашивают живое. Вымирают провинциальные театры – чудные, неповторимые. А что есть город без театра? Деревня, кабак! Сейчас российской культурой правят деньги – потому выживаем с трудом.

— Но Вы нынче в чинах: председатель Ассоциации российских бардов – красиво, почетно!

— И – пусто. Точнее, есть функционерское кресло, есть бумажки – и не боле. Дело в том, что ассоциацию создавали по типу бывших творческих союзов. Но художники, композиторы, писатели просто делили то, что осталось от советской власти – а у бардов ничего и не было! Фестивали сегодня устраивают энтузиасты. Нужны деньги – идем на поклон к спонсорам: слава богу, у некоторых бывших каэспэшников средства есть – и они хотят, чтобы их дети росли на бардовской культуре. Вопрос, конечно, не будут ли эти дети чувствовать себя белыми воронами рядом с теми, кому эта культура не нужна задарма.

— Вам самому этот страх, похоже, неведом...

— Еще три десятилетия назад я доказывал нашим хранителям из КГБ: мое диссидентство – не правозащитное, не политическое, а просветительское, миссионерское. Ведь, по сути, за что ни зацепи, выруливаешь на одни и те же идеи. Могу начать с теории текста, могу – с русской национальной идеи, без которой русский человек не живет и которой я сейчас занимаюсь вплотную.

— Рискну предположить, что русский человек из радетелей-ревнителей по поводу Ваших благородных занятий не особенно счастлив...

— Совершенно верно: глубоко несчастлив, когда ему говоришь, что русская литература – изначально библейская: она не художественная, а священная, основанная отнюдь не на демократической, а на теократической традиции. Еще Грозный писал Курбскому: "Россия есть Израиль" — понимаю, что такое откровение русского царя – не для сегодняшних квасных патриотов, но пусть обратятся к первоисточнику, который не засекречен. Ведь рано или поздно надлежит прозревать какие-то вещи! В России от веку мучились вопросами "Что делать?" и "Кто виноват?", менее всего озадачиваясь более простым, но фундаментальным "Кто мы?" И в самом деле, кто? Если волки, то так и останется всю жизнь с оскаленными зубами искать виноватых. А вдруг да не понадобится? На Руси всегда был царь, царь-жрец, владеющий истиной. Я отвергаю либеральный путь развития общества: мир устроен иерархически — так давайте соответствовать!

— А как же Америка?

— Американская демократия тоже способна породить катастрофу. Но в вашей стране соблюдается законность, социально-экономические, политические, общественные институты, перекрывая друг друга функционально, держат страну на плаву. Россия без системы, без власти проваливается в чуму. Библия – это жесткая подчиненность, жесткая прагматика – но именно она питает интеллигенцию. Просвещенной автократии надо радоваться – как радовались ей Розанов и Леонтьев. Славянофилы хотели вернуться именно к старому Московскому царству – и в семнадцатом году сбылась их мечта – правда, навыворот: родителями и носителями идеи стали комиссары...

— Явно не до конца понимавшие, что вначале было Слово, и Слово было Бог... Впрочем, Ваша лекция называется несколько иначе: "Вначале была песня..." — и это, простите за тавтологию, совсем другая песня... В расписании гастролей она стоит отдельно от концерта – видимо, иллюстративного характера по отношению к бардовскому движению не носит.

— Размышляя о песне – очень серьезно – я собираюсь реализовать не самопальную идею, а подытожить, что о ней говорит мир, что есть на-стоящее — то есть то, на чем можно устоять. В Притчах Соломоновых говорится: "Жизнь и смерть во власти языка, и любящие вкушают от плодов его". Хайдеггер писал: "Сущность человека произрастает из языка, мышление есть поэзия". Ему вторил Гайзенберг: "Мир устроен не столько математически, сколько метафорически". Не верящие философам и психологам пусть внемлют биологам: Тернер и Поппель из Мюнхенского медико-биологического института, россияне Горяев и Седов – не сопливые лирики, а естественники, солидная профессура. Именно они сегодня заявляют: песня есть запуск механизма формирования биохимических системных структур мозга – восприятия и мышления — в принудительном режиме. То есть, если подытожить свосем кратко: покуда поешь – не будешь зверем, будешь видеть и ведать. И об этом не устану говорить и петь, покуда люди не поймут, что "глаголь добро есть".

Кто хочет более обстоятельного разговора – добро пожаловать на концерт и на лекцию.

Нью-йоркский концерт Александра Мирзаяна состоится в субботу, 28 сентября, в 7:00 по адресу: Bramson Ort Institute, 58-15 20 Ave., Brooklyn. Лекция с 26 сентября перенесена на 17 октября. Телефон для справок: (718) 449-8575, Михаил.

Интервью вела Бэла ГЕРШГОРИН