Трудно найти того, кто слышал альбомы Андрея Данцева "Красный буёк" и "Вот такая байда" и остался бы равнодушным к творчеству исполнителя (он же автор песен и музыки). К сожалению, у Данцева ещё нет той известности, что у безвременно ушедшего Михаила Круга или у Ивана Кучина. Но его могучий исполнительский голос, его умение сблизиться с публикой и феерическая поступь многих песен дают основания полагать: в ближайшие годы Андрей Данцев станет одним из любимых шансонье на пространстве от Калининграда до Находки.

— Кем бы вы себя представили, кто вы такой?

— Прежде всего, я человек. Во-вторых, я считаю себя автором-исполнителем. Есть такая хитрая форма музыкальной жизни — автор-исполнитель. Есть ещё некоторые формы — шансонье, например. Для меня шансонье — это Джо Дассен, это Шарль Азнавур, это из Франции, из Европы. У нас есть очень хороший, ёмкий термин — автор-исполнитель. Он пишет песни, потом их сам для себя критикует, потом их кому-то показывает, потом исполняет на более широкую публику.

— Вы считаете, что термин "шансон" не очень приемлем?

— Что такое шансон? Это просто песня по-французски. Нас можно обозвать и бардами, это будет по-кельтски. Менестрелями по-английски, акынами по-узбекски. Я себя позиционирую как автора-исполнителя. Человека, который взял гитару в своё время, получив довольно неплохое музыкальное образование.

— Расскажите о Вашей творческой судьбе.

— Мне 45 лет недавно исполнилось. Я уже давно живу в городе Электросталь, считаю его родным. Там я пошёл в первый класс музыкальной школы, будучи во втором классе образовательной. Играл в городском ансамбле. Когда мама увидела мой перекос к музыке, она мне сказала — "Андрей, если быть, то быть лучшим, а в искусстве — тем более". И она подвигла меня на целый ряд сомнений, поэтому я не стал поступать в музыкальное училище, а пошёл в московский институт инженеров транспорта, проучился там три года, женился, у меня появилась дочь. После армии я пошёл в Институт стали и сплавов, работал на заводе Электросталь. В 1987 году закончил вечернее отделение, работая по специальности. Писать начал в 1988 году

— Музыку?

— Стихи. Для меня авторская песня — это, прежде всего, поэзия. До этого были некоторые музыкальные изыски, я работал в самодеятельных коллективах. Мы приходили после работы и занимались тем, чем люди в Москве занимались за деньги. А мы это делали для души. В феврале 1988 года я посмотрел "Музыкальный ринг" с А.Я. Розенбаумом. Я услышал впервые "Дорогу жизни", "Вальс Бостон", это меня настолько всколыхнуло... С этого момента я начал заниматься тем, чем занимаюсь по сей день

— Авторской песней?

— Авторской песней. В конце 1990-го года я стал лауреатом всесоюзного конкурса. В Старом Осколе. Я ездил по конкурсам, потому что мне надо было узнать, чего я стою. Я начал писать, писал много, потом раз в полгода эту стопу мною написанного безжалостно уничтожал — из 100 стихотворений оставалось всего несколько. Потому что я выработал для себя такую концепцию: безжалостное уничтожение собственных ошибок есть одна из форм подвижничества в творчестве. Это моя позиция, я считаю, что она верна. И если кто-нибудь прислушается, я буду очень рад. Писать стихи, потом печатать их на принтере, потом покупать рамочку и вешать их на стену, не взирая, какого они качества — означает деградировать через полгода. Человек — это самый главный центр.

В 1990 году я начал работать в двух коллективах — в фольклорном ансамбле "Родники", и одновременно с этим у меня был коллектив под названием "ТЧК". Мы это называли группой музыкально-поэтической буффонады. Нас было четыре человека на сцене, трое с гитарами, а один просто шут. Эксцентрик. Но не в плане цирковом. Он замечательно читал стихи, замечательно переодевался, мы ему подыгрывали на инструментах. Буфф. В высоком смысле этого слова. Мы просуществовали два с половиной года и до сих пор нас помнят, хотя коллектива уже давно нет... С 1991 по 1998 год были годы безвременья. Занимался бизнесом, ездил в Китай...

С 1998 года по сей день я пишу, работаю в ресторанах. Я считаю, что ресторанная музыка — это очень серьёзная школа, которую должен пройти каждый музыкант. В ресторане не соврёшь. Если человек пришёл кушать котлету — то он будет кушать котлету. И если ты сумел его от этой котлеты оторвать, значит, что-то ты стоишь в этом мире. Тут или да, или нет. Если ты не сумел его оторвать от котлеты, значит, тебе такая цена — цена котлеты.

— Необычная позиция...

— Я бы с большим удовольствием выступил в кабачке для среднего класса, чем где-нибудь в клубе. Что такое клуб? Тусовка. Бомонд. Где каждый что-то такое из себя пытается представить. А в ресторан приходят семьями, приходят решать какие-то корпоративные вопросы, приходят влюблённые люди, чокаются бокалами вина. И ты им в этот момент поёшь "Очарована, околодована". И ты совершенно точно знаешь, что помогаешь этим людям соединить бокалы настолько, насколько им этого хотелось бы. По-моему это здорово.

— Давайте поговорим о том, кем вы себя ощущаете в шансоне. Расскажите о ваших традициях. На кого вы опираетесь?

— Прежде всего, столп, глыба, огромное пространство — Александр Галич. Это человек, которого я не могу петь без кома в горле. Я исполняю всего несколько его песен. Это действительно поэт и гражданин своей страны. Это замечательный сценарист. По его сценариям поставлены фильмы "Верные друзья", "Вас вызывает Таймыр". "Вас вызывает Таймыр" — это пьеса, она прошла валом по всей стране в 1956–57 годах. И вот этот человек, уже будучи известным, стал писать какие-то песенки. И стал ездить с молодёжью по стране и "долбить" правительство настолько, что через четырнадцать лет его буквально выкинули из СССР.

— А что в Галиче для Вас наиболее важно?

— Поэзия. Удивительная...

— А именно? Что в ней вы видите?

— Эквилибристика слова. "В том апреле, как в купели, голубели невода, а потом отголубели, задубели в холода, но когда из той купели мы то в апреле преуспели, как бывало за года..." Ну кто так может написать? Кто?

— Понятно... То есть прежде всего поэзия.

— Да, для меня авторская песня — это — поэтика. Всё строится на стержне поэзии. Для меня, как для музыканта, это, может быть, лёгкий путь — я пишу песню, ночью, как правило, и уже у меня канва музыкальная складывается в голове.

— То есть сначала вы пишете стих...

— Сначала пишу стих, конечно. Нет, за последние годы я научился писать по заказу — мне дают мелодию, я на эту мелодию пишу стихи...

— Но по вдохновению всё-таки сначала текст...

— Текст. Я пишу даже не стихи. Я пишу текст. А стихи я пишу прежде. А уже потом накладывается какая-то мелодия. Потом она выпестывается на гитаре, вышлифовывается. Потом появляется песня. Но главная ось для меня — поэзия.

Вторая фамилия. Это, конечно, Владимир Семёнович Высоцкий. Многие фанаты Высоцкого могут меня упрекнуть, что это вторая фамилия, а не первая. Но я их не ставлю лестницей. Для меня это этапы.

— А Высоцкий что значил для Вас?

— Высоцкий — это человечище огромный. Огромный человек маленького роста. Я его так для себя называю. Это, прежде всего, великий актёр. Стихи Высоцкого невозможно читать без того, чтобы на четвёртой-пятой строке в голове у тебя не зазвучал его голос. Это симбиоз. Он постоянно играл на расстроенной гитаре. И эта актёрская подача в зал...

— То есть здесь на первом месте — личность?

— Он, несомненно, поэт. Но он важен для нас для всех как симбиоз — это и поэзия, и музыка, и исполнение, и подача, и актёрство — тут несколько составляющих. Одну составляющую убери — Высоцкого бы не было.

Другое дело — Розенбаум. Я с ним познакомился в 1988 году, на Малой спортивной арене. Я прошёл несколько кордонов милиции, чтобы попасть на концерт, как прошёл — до сих пор не знаю. Мне было очень важно, что скажет обо мне, о моём творчестве этот человек. Он спускался с лестницы, я подхожу к нему, он так настороженно на меня посмотрел... И я говорю ему: "Можно вам задать несколько жизненно важных для меня вопросов?" Он понял, что я не фанат, не автографы собираю. И говорит: "пошли!". Совершенно просто завёл меня в гримёрную и буквально через пять-семь минут мы с ним разговаривали как старые добрые друзья. Мы поговорили минут пятнадцать. Он спросил: "Ты пишешь?" Я сказал — "да". Он говорит — приезжай. Завтра у меня будет концерт". Я приехал на следующий день с гитарой, спел что-то ему, до сих пор не помню что — и хорошо, что не помню, потому что то, что было тогда спето — это для меня далёкое прошлое. Он видимо, увидел во мне что-то и сказал мне несколько вещей, которые мне помогают до сих пор в творчестве. Он сказал: "Человек, вышедший на сцену один, это одно. Если ты вышел с коллективом — другое. Там тебя поддерживают. А тут ты вышел один, с огромным залом наедине. Для человека, вышедшего на сцену в одиночестве, важны пять факторов. Поэзия, музыка, владение инструментом, голосовая подача и внешний вид. Пять составляющих. Если ты эти пять составляющих в себе найдёшь и каждую из них выведешь на достаточно высокий уровень, вот тогда ты будешь иметь право выходить на залы". Я этим и занялся. Ездил на конкурсы. У меня был хороший внешний вид — я не носил ни косовороток, ни джинсов грязных, была хорошая голосовая подача — потому что я занимался фольклором — всё одно к другому подошло, слилось. И к 1991 году я был готов принимать залы. Стал лауреатом всесоюзного конкурса в Старом Осколе. Я это прошёл. И я увидел ряд негативных моментов в авторской песне, которые для меня на том этапе были неприемлемы. И я ушёл.

— Скажите, как бы на современном этапе вы охарактеризовали своеобразие своего творчества? Чем вы отличаетесь от других?

— Я могу сказать двумя словами. Гражданской позицией.

— А что это такое? Словосочетание известное, употребляют часто, а что оно для вас?

— Для меня это прежде всего Россия. Я пою для России. Я пишу для России. Мне больно за Россию. Скажем, второй альбом, который называется "Вот такая байда" — это именно об этом. Вот мужик вышел в поле. С "бодуна". В белой рубахе. Со стаканом водки. И смотрит на север. Вот такая байда. Справа — красное солнышко встаёт, с Востока, слева — чёрный туман — Европы, позади вороньё — ваххабистского юга... А впереди видно донышко. У российского мужика за последние много лет впереди почему-то — только донышко. Меня этот всегда убивало. Споили Россию. На самом деле споили. Многие говорят, что это война. 100 грамм фронтовых каждодневных в течение четырёх лет – это ж каким алкоголиком можно стать!

— Всё-таки русское пьянство не с войны началось...

Да, я понимаю. Но война подкрепила и поставила печать на русском, советском алкоголизме. Эта тема у меня звучит постоянно. Например, песня, с которой я брал в то время конкурсы — "Коммунальный блюз" называется. Для меня то, что происходит на протяжении 20 с лишним лет в стране — это коммунальный блюз. Песня в стиле блюз. Никак не шансон. Что такое блюз, что такое джаз? Система без системы. Это невозможно охватить, поймать, пощупать. В этом мы живём и ничего с ним не можем сделать. Я считаю, что моя гражданская позиция — попытаться что-то сделать. Хотя бы в нескольких строфах моих произведений. По отношению к той стране, которую я люблю.

— Какие вы видите внутренние, душевные изменения в России с советских времён, как вы их оцениваете?

— В совковые времена были переживания "где достать колбасу". А сейчас — как бы себя не уронить в этом мире.

— А в плане музыки?

— Тогда было модно "бичевать". Бичевать весь строй и отдельные аспекты.

— То есть авторская песня была изначально критически настроена?

— Оппозиционна к данному строю. Сейчас можно всё, цензуры нет. И многие свихнулись на этой почве. Они не поняли, что Россия как была затоптана, так и осталась. Только в другом качестве. Тогда её имела верхушка государства, сейчас её имеет весь мир. Американизация полная. Я не критикую это поколение. Я его больше жалею. Потому что они прагматики, а мы были больше романтики. И в отношениях между мужчиной и женщиной. И в отношениях на кухне. Мы до сих пор на кухне собираемся. Но тогда кухни были другие.

— Тогда не надо было выживать, наверное.

— Да, но тогда водка стоила в два раза дороже, чем колбаса. А сейчас водка в три раза дешевле нормальной колбасы. Это недопустимо. А настоящее творчество как было тогда — так оно и есть. Если оно настоящее.

— А сама авторская песня тогда и сейчас — она разная?

— Одинаковая. Абсолютно одинаковая. На мой взгляд, одинаковая. Хорошая в высоком смысле этого слова.

— То есть как тогда была довольно узкая аудитория, так и сейчас?

— Ну сейчас пошире. Я объясню, почему. Сейчас почему-то принято считать, что русский шансон — это блатняк. Так получается почему-то. Я этого не понимаю. Тогда было меньше блатняка. Тогда — как Жиглов говорил: вор должен сидеть в тюрьме. Сейчас этого нет. Сейчас блатняк популярен. Да, я тоже грешу этим. Но я сам не сидел, я пишу это по рассказам в достаточно ироничной форме.

— Потому, что есть спрос?

— Да, есть спрос. Сейчас мы возвели воров и бандитов в ранг каких-то героев, Вильгельмов Телей или Робин Гудов

— Наверное, они сами себя возвели...

— Да, может быть, они сами себя возвели и проплатили это дело. Хотя нет, я не думаю. Просто, видимо, эта тема очень пикантна для многих авторов. И часто слушая песню, думаешь — вот, слышал звон, да не знаешь, где он. Если я пишу песню про это, значит, я выверю там каждое слово, я вспомню каждый рассказ об этом, я никогда не погрешу, потому что я боюсь, что ко мне подойдёт тот же урка и скажет: ты, чувак, ты что вообще написал, ты там не был и вообще пошёл ты... Это в лучшем случае. А многие поют абсолютно спокойно — ах, я на зоне, под колючкой, небо голубое... Песни ни о чём. Главное, чтобы колючка была, этап, ряд слов. Для меня это неприемлемо.

— Правдивость изображения для вас очень важна?

— Очень важна. У Гафта в эпиграмме на Ахмадуллину: "Нет, смысла я не понимал. Но ощущенье колдовское". Можно не понимать смысла стихотворения. Но ясность изложения должна быть обязательно. Ты должен понимать, о чём ты пишешь. Ты должен писать по-русски. Коль скоро ты взял ручку и стал писать русские буквы. Я очень большой поклонник русского языка. Коль скоро я пишу, я должен почувствовать семантику каждого слова, этимология фраза должна быть ясна.

— Как вы полагаете, чем авторская песня отличается от других жанров?

— Правдивостью. Вольностью. То есть там нет рамок. Скажем, как у попсы — там жёсткие рамки. Поют о несчастной любви или о счастливой. Или о море, или о квартире, где собралась тусовочка. За эти рамки они не могут вылезти. Любая авторская песня — это история какой-то жизни, история какой-то минуты жизни, или это философский трактат, как у Галича. Рассказ о душевных переживаниях человека, то, что человек пропустил через себя, пронёс через многие годы и выдал это на лист бумаги.

— Многие специалисты говорят, что шансон — это взрослая музыка. От разных людей приходилось это слышать. Музыка для людей лет сорока. Но не для двадцатилетних. Согласились бы вы с этим?

— Могу поделиться своими переживаниями на эту тему. Первый мой альбом назывался "Красный буёк". И песня там была — "Красный буёк", написанная, на самом деле, левой ногой. Безымянным пальцем левой ноги. Я её написал просто потому, что надо было написать ещё две песни для концепции данного альбома. И эту песню я спел такой "веселухой". Под которую танцуют пятнадцати — шестнадцатилетние детишки. Хотя там слова даже политическую окраску имеют.

— А насколько им понятна сейчас эта политическая окраска, связанная с советскими реалиями?

— Непонятна. Они просто танцуют под весёлую музыку. Но смысл внедряется в подсознание. И детей не обманешь. Они всё равно на каком-то подсознательном уровне этот смысл записывают. Да, они сейчас они танцуют. Они бесятся. Но что-то остаётся. Поэтому я не считаю, что авторская песня только для взрослых. В Электростали у нас два клуба, где пятнадцати–шестнадцатилетние дети приходят, пишут песни. Да, на своём уровне. Да, где-то это детские переживания.

— Но по форме — это авторская песня?

— А по форме это именно авторская песня, именно шансон. Тут градации нет.

— То есть такая "история жизни" вполне может быть и подростка...

— Конечно. Человек-то есть. Он же и в пятнадцать лет — человек. И в сорок. И в шестьдесят. Я тут градации не провожу. Качество написания — другое дело. Конечно, писать качественно в пятнадцать лет, как в сорок, мог только Осип Мандельштам. Качеству мы их учим, воспитываем из них авторов.

— То есть эта музыка способна воспитывать человека?

— Абсолютно точно. Я в этом глубоко убеждён. Потому что на попсе можно воспитать поколение, задурить ему мозги, но в 30 лет человек не будет петь те песни, которые он пел в пятнадцать. Те, которые в своё время просто фанатели от "Ласкового мая", вспоминают его сейчас только ностальгируя. Я считаю, что то же самое будет через пятнадцать лет и с фанатами "Фабрики звёзд". Они пройдут этот жизненный этап и всё равно придут к хорошей музыке, хорошей поэзии.

— То есть авторская песня, с одной стороны и взрослая, потому что к ней приходят, а с другой стороны, она и воспитывает.

— Совершенно верно.

— Какие бы вы сейчас могли бы отметить тенденции современного шансона?

— Во-первых, блатняк...

— Это массовая тенденция?

Да. Очень широкая.

— По аудитории?

— Ну, конечно, менее массовая, чем попса, потому что шансон вообще менее пропагандируем в СМИ. Попса забрала практически всё телевидение, классике оставив культуру...

— Как благотворительность...

— Да. Шансон практически не рекламируется в СМИ. А может быть, это хорошо. Как можно рекламировать свою душу? Шансон, авторская песня для меня — это душа народа. Если ты хочешь послушать душу, ты приедешь на концерт где-нибудь в Пырловке Тьмутараканьской области в ДК имени Запупина. Потому что туда приезжает твой любимый Сергей Трофимов. Там будут маленькие афишки, где написано только "Серёжа Трофимов". И ты приедешь туда. И будешь слушать.

— Но это будет элитарная музыка, музыка не для всех, не для массовой аудитории...

— Нет, давайте расставим все точки над "и"...

— Тогда назовите ваш термин.

— Музыка для души. А попса — музыка для ног. Да, количество людей, слушающих попсу, больше. Но опять же, у меня глубокое убеждение, что, взрослея, человек к этому придёт. Каким-то боком в 30 лет человек поймёт, что та музыка, которая только что прозвучала, это ж про меня! Про меня! Про мою жизнь. То, что было в пятнадцать лет — это было, это прошло, я помню это. А это — про меня. Вот это ценно в авторской песне. То, что ты вдруг наступил человеку на больную мозоль. То, что ты дёрнул струнку его души. Потому что в авторской песне каждая имеет свою аудиторию. Пускай это два человека. Пускай это десять человек. Пускай это десять тысяч. Но каждая хорошая песня всегда найдёт своего слушателя. Хорошая. Не графоманство. Сейчас немало графоманов в шансоне...

В 2003 году мы с супругой по приглашению городской администрации в качестве культурной программы ездили в Чечню под Гудермес. Там стоит батальон, который является подшефным подразделением нашего города. Мы там провели три незабываемых дня, и дали три концерта основных и около пятнадцати — неофициальных, около палаток с солдатами. Именно там шансон востребован. Потому что люди там живут на переднем крае, и живут они прежде всего душевными переживаниями, они хотят слышать о людях, которых знают и любят. Люди, которые находятся на переднем крае никогда не будут слушать попсу.

— Это к вопросу о тенденциях. Мы говорили о засилье блатняка...

— Да. Блатняка очень много и это настораживает. Хотя, может быть, это веяние времени. Блатняк сейчас отходит. Он расцвёл пышным цветом — в 1995–2000 году. Борьба за власть, передел собственности. Он вырос как сорняк-чертополох. Сейчас уже, думаю, он идёт на спад.

— А что на его месте?

— Жизненная песня. Трофимов. Слушайте Трофимова. Там всё есть. Гражданская позиция с очень хорошо сделанной мелодией, аранжировкой. С разгруженной аранжировкой — это такой специальный термин: не надо песню нагружать множеством инструментов, можно сделать четыре инструмента — и будет здорово. Главное же текст, смысловая нагрузка. Это ось. Возвращаясь назад — поэзия в авторской песне — ось. Музыка — она вокруг. Она должна обволакивать это всё.

— А ещё какие тенденции в авторской песне сейчас?

— Ещё — та же тенденция, что происходила в своё время в бардовской песне. Сейчас можно уже кого-то купить. Привлечь на свою сторону. Заставить писать то, что ты хочешь. Скажем, у меня есть товарищ, который выпускает альбом. Он пришёл к спонсору и ему прямо продиктовали — вот эту песню ты петь будешь, а эту — не надо.

— А с чем это связано, в чём тут интерес спонсора, что он за это имеет?

— Просто с тем, что спонсору эти песни не нравятся, а он платит деньги.

— Получается, это какая-то причуда спонсора?

— Причуда. Например, есть бывшие военные, ставшие бизнесменами. Вот они готовы платить деньги за то, чтобы в каждой песне альбома звучала военная тематика. Автор-исполнитель, чтобы о своём имени заявить, должен идти на поводу у спонсоров.

— Это распространённая тенденция?

— К сожалению, это начинает сейчас распространяться. Благотворительность, на мой взгляд, и есть благотворительность. Если ты поверил в человека, если тебе нравится хоть одна его песня — так дай ему волю. Пусть выпустит одиннадцать песен на свой вкус. Мой хороший товарищ — Сергей Спиридонов, бизнесмен. Он приходил ко мне в ресторан и слушал одну песню. "Давайте разменяемся, мадам". Он приходил и плакал. Потому, что эта песня про него. Песня, написанная бог знает когда и не о нём. Но так получилось, что эта песня — о нём. Я рассказал о его жизни. И когда я выпускал альбом и пришёл к нему за деньгами, он меня попросил — пусть эта песня будет в этом диске. Вот это нормально. В остальной процесс он не лез. Но когда лезут в каждую песню, говорят, "это петь надо", "это петь не надо"... Почему? "А вот мне не хочется, чтобы эта песня здесь была". Есть такие. Начался какой-то прессинг. Да, здесь прессинг меньше, чем в попсе. Чтобы раскрутиться на попсе, нужно, по меньшей мере, $250 тыс. Чтобы выпустить диск в шансоне — $5 тыс. Но прессинг есть.

— То есть без поддержки спонсоров сейчас выпустить диск невозможно?

— Ну, если ты выпускаешь одиннадцатый альбом, ты раскрученный музыкант, то ты можешь выпустить на свои деньги. А если только начинаешь... И я хотел бы обратиться через вашу газету к людям, которые хотят заниматься благотворительностью: прошу вас, никогда не загоняйте автора в такие рамки. Никогда. Не стоит этого делать. Автор волен сам решать, что он хочет сказать народу, а что нет.

— И как вы полагаете, каковы перспективы в шансоне?

— Самые радужные, на мой взгляд. Здесь, наряду с огромным количеством откровенного мусора, очень много имён появилось замечательных. Тот же Трофимов Сергей. Евгений Чужой. Замечательный автор. Рустик Жига. Павел Беккерман. Очень много имён. Можно очень долго, целый час называть эти имена.

— То есть шансон будет востребован?

— Конечно. В итоге я считаю — это моя гражданская позиция — что Россия поднимется. Она воспрянет ото сна. Шансон — это то русское, что мы потеряли. И шансон выражает волю народа в наше время.

Беседу вел Сергей Солдаткин