Господа, сообщаю вам не самую радостную новость: с наших параллелей-меридианов отбыл по месту постоянной прописки известный русский бард Михаил Кочетков. Он проехал по значительной части Америки, растапливая подмерзающие к зиме сердца, выкуривая из нор, подобно факиру, и выманивая на свои концерты поголовно всех – и тех, кто просто зафиксировал в памяти усатого хохмача из телевизора, и иных, более подкованных, кто запомнил конкретику и не чаял послушать грустные романсы про подгоревший омлет, про женщину, любящую мужчину так, что "помогите, добры люди..." А те, кто явился на концерт, случайно перепутав весельчака и балагура с его серьезным философичным тезкой Щербаковым (были и такие, это не анекдот...) ничуть не расстроился, ибо понял, что Михаил Кочетков просто очень хороший поэт.

Давно знавшие "просто очень хорошего поэта", ручаюсь, поймали себя после его выступлений на сложном сцеплении чувства радости и тоски. Вот балагурит он, и над собой смеется, и над страной – так он же в ней проживает и творит. И вообще чего-то бледный. Ну, поговорим еще...

Грустного российского романтика с мягкой невражьей фамилией не пускали в Америку ужас сколько – полагаю, проверяли, под каким алабамским баобабом у человека зарыто золото, а может, чертежи неких грозных танков. Потом со "спеллингом" его невероятно трудного "ласт нэйм" ерунда была, которая все тянулась, тянулась... А может, американские спецслужбы, большие поклонники жанра авторской песни, внимательно изучили творчество Миши и буквально поняли хмельную декларацию его удалого тракториста: "И нам с тобою нафиг не нужны ни Африка, ни берег их турецка-ай..." — накаркал, что называется. Но хорошо, что хорошо кончается – пусть и по прошествии солидного срока.

Вот он появился перед нашей публикой, саркастически подчеркнул свою принадлежность к бардовскому цеху: "Поэтом можешь ты не быть, а композитором – не можешь...", нарассказал всякого, анекдотов роскошных повыдал, День Благодарения с Днем Независимости простительно перепутал, свою жену свою нашей с вами родственницей многократно назвал – ну все, мы тут, в Америке, с Кочетковым теперь просто семья! А сколько смешного напел – и поучительную "Балладу трезвости", и истину открыл, что для счастья нужен исключительно "кападастер", и про бандита Гарри Болта поведал душевно. Но как молчит грусть, мы знаем...

Михаил Кочетков – трагический поэт, в этом нет никакой искусственной драматизации. Сосуществование единства противоположностей в одной отдельно взятой душе не есть нечто исключительное. Юлий Черсанович Ким убедительно просил "не путать амплуа" — Кочетков и не путает. Когда смешно – смешно, когда разверзается бездна, назови ее бездной. "Пока меня не раскусили" — торопливый полубред мутноглазого, часто дышащего Раскольникова, двойная метафора, от которой начинаешь задыхаться: пораженное железом мятежное сердце, летящее красным воробьем — опять от них, от убийц. И сегодняшняя осень, через два с лишним века после Достоевского, "пахнет керосином", а старость – коммуналкой, и откуда взяться счастливому концу, если неоткуда:

Соря смертями, как листвою,

Год затянулся високосный...

В стране, где храмы, как поленья

Сожгли всего за треть столетья,

Где уж второе поколенье

Общается на междометьях...

Режущее "электрическое утро", качающееся в универсаме, переходит на перехвате горла в "Скуку в деревне" с ее невыносимыми пашнями от "окон до горизонта". О, не интеллигентская это скука "от нефиг делать", не театрализованная – даже если ни в какой деревне автор не был, не сидел у серого окна такого-то числа "...надцатого мартобря". Ну вот, мы уже в полной российской энтропической тоске — но не надо чтоб надолго, дорогие-хорошие, он этого не хочет: Миша — веселый человек, сейчас он нам про свой ленивый талант, про жен с усами, и еще, и еще... И стилизаций у него – выше крыши, однако не соломинок, за которые хватается беспомощность, а ярких, сочных. Собственно личность за ними и не думает прятаться: она иронизирует над откровенным взятием взаймы – и делает это с таким поэтическим аппетитом, что тут и угадывается первозданность. Да, вот эта штука — под Высоцкого, а то — явный Галич, а тут — чистая ресторанная Одесса, белогвардейцы, вино, зэки... Но ведь действительно смешно — так вы покуда смейтесь! Миша потом, в разговоре, рукой помашет, не затрудняя себя пространными комментариями: песни к былым спектаклям – это как необходимый и совершенно естественный кусочек поэтического ремесла, но – именно ремесла, "езда в незнаемое" тут ни при чем.

Вот первичность приоткрывается явственней: "Несмело, товарищи, в ногу" — противостояние проклятому социалистическому режиму? Обижаете, это не жвачка газетная, а тонкая материя: выход на сцену жизни "на тонких цыпочках" с похмелья, в боязни растревожить особо уязвимую в данном состоянии душу. По свидетельству давнего друга, сотоварища по творческому объединению "Первый круг" Андрея Анпилова, Михаил Кочетков постиг данное состояние во всей полноте и тонкости, за что ему выпала "негромкая душевная благодарность" всех понимающих.

Не расслабляться! Он нам сейчас споет про героическую кампанию 1983 года – и не спи, друг, даже если ты не художник ("Ну все, шабаш! Пора по коням. Спускайте на воду диваны...") Вспоминаю, как незадолго до начала бруклинского концерта, уставший совершенно смертельно от длительных манхэттенских прогулок, он вошел в синагогу на Сибриз-авеню и, раздирая глаза, внятно произнес: "Я — сплю. Спрашивайте!" Подивившись такой невероятной мощи духа, я поинтересовалась для начала, каково пишущему человеку жить в стране, над которой он в своих творениях смеется. Михаил чего-то осердился вдруг, насупился и откровенно признался, что его раздражает, когда всякий иммигрант начинает разговор с оправдания своего отъезда... Ну, это он зря: поздно мне оправдываться, да и потребности такой никогда не было. Но впрямь невдомек, как в стране, где персонажи Салтыкова-Щедрина с железным постоянством стоят у кормила, можно жить и смеяться. "Так я не над страной – над собой!" — уточнил он, смягчившись. Ну, конечно: "Меня похоронят над тихой рекой — не как пахана, но солидно..." Рассказал: гротескные песни были в поэтическом детстве, нынче он чувствует свободу в перемещениях и в творчестве. Не тусуйся, будь по-пушкински царственно один – а истина вместе с возвышающим обманом отыщутся. Что до свинцовых мерзостей, то любая страна несправедлива и страшна (увы, согласна...) Есть вещи, в которых он чувствует себя более компетентным, чем в малоприличной политике. "Я не борец. У Галича, помните: "Не верьте тому, кто скажет: "Я знаю, как надо!"

Михаил Кочетков – не знает, как обустроить Россию. Но уже догадался и проверил, что жизнь, свободная от политических игрищ и светской мельтешни, удивительно богата изнутри. У приятеля, интересного автора, не обиженного славой – плотный график светских тусовок — и строка тускнеет. У нуворишей — агедония, скука, охота на слонов – пусть их, со слонами вместе. А можно вот пожевать краюху хлеба, что его лирическому герою "нищий подарил..." Хлеб не приедается.

Царственная отстраненность от всего засоряющего придает строке легкость невероятную. "Не надо Путина ругать: он занимался джиу-джитсу!" — весело, по-взрослому не зло, и впрямь уже не хочется пытливо расспрашивать про российскую ситуацию, так похожую на анекдотический белый лист: чего писать, и так все ясно... И еще один вопрос, лежащий на поверхности, отметается автоматически: о простодушном пристрастии русского народа в целом и его отдельно взятого поэтического представителя к спиртному. Много песен на эту интимнейшую тему написал Михаил Николаевич, ой много. Но все они – и нежный "Марш", и горестно-саркастическое "Посвящение другу", и самодовольная "Баллада трезвости", и добрый десяток других если и располагают к вопросам, то о жизни как таковой и собственно друзьях, но никак не о количестве совместно выпитого. Грусть крымская, грусть питерская, слезная "Вся-то мебель – четыре стакана..." — это поэзия, а не измерение объема жидкости, которую тело добровольно в себя погружает. Если кому совершенно невдомек, о чем речь – тут особый век прожить надо и для начала Веничку Ерофеева проштудировать. Ну и Кочеткова, знамо дело, послушать еще разок...

"Откуда появились вы – слова?" Дедушка с материнской стороны, легендарный добрый старик из знаковой песни про скрипача, хотел, чтоб внук Миша стал клоуном. Редкий, нетипичный еврейский дедушка: где было его тщеславие? Оно как-то интересно задремало: ни на одну войну человек, родившийся в один год с вождем мирового пролетариата, не успел. Оставался не воинственным и ироничным, понимающим, что людей надо веселить. Внук, что-то такое понявший, дрессировал в детстве собачку и приближался к заветному поприщу — да вдруг его убоялся. Профессию выбрал серьезней некуда – геолога, окончил соответствующий факультет МГУ. Потом был геологом, мерзлотоведом, отцом семейства — далее, в перестройку, стал популярным человеком из телевизора, ведущим телепередачи "Гнездо глухаря", провел множество душевных "гнезд", а также телеэкранных "Домашних концертов". Сегодня он не ведает мерзлоту. Не работает на телевидении, не правит бал в бард-кафе "Гнездо глухаря". Продолжает индивидуальный бизнес: писать, петь, смеяться над собой, всех прочих — смешить улыбаясь, как самые мудрые существа – клоуны. Завет веселить людей не забылся. А то, что без рыжего парика – так это всего лишь вопрос атрибутики, дедушка бы извинил.

"Мы юными были злыми, мы добрыми стали потом..." — сказал об их поэтической плеяде Андрей Анпилов. Михаил Кочетков написал добрейшую песню, которую знают даже те, кто о собственно жанре знает очень мало:

Мой дедушка старый, но добрый старик

Мечтал, что я стану большим скрипачом

И даже в далеком Милане

Я буду играть на концерте...

А внук его глупый закатывал крик...

Забавно было узнать, что этот образец сегодняшней бардовской классики в свое время создавался по заказу. Праотец жанра Александр Моисеевич Городницкий, было дело, всполошился, пытался урезонить: "Нельзя писать песни по заказу!" Отчего же нельзя, вон какая она замечательная получилась...

— Я буду петь так: вначале тихую песню, потом громкую, потом тихо, потом две быстрые, потом на бис, чтоб не заснули! – диктовал он повестку нашего славного совместного вечера-концерта. Кто спать собирался, тех с нами не было.

"А слезы лью-утся из глаз..." Он уехал, но пробил к нам дорогу, заработал себе историю благонадежного "возвращенца" — дай Б-г, увидимся снова.

Бэла ГЕРШГОРИН