Если скажу: "Композитору Виктору Столярову исполнилось пятьдесят лет..." — непосвященные забеспокоятся и полезут в энциклопедию: как это я не знаю композитора с такой звучной фамилией... Что, не числится? А члены бардовского русскоязычного братства Америки отреагируют адекватно: у хорошего человека юбилей! Вопрос, возрадоваться ли: бег времени — вещь грустноватая, вот и светлейшему Вите не гарантирована вечная молодость. Но элегическому скулежу нет места в юбилейной повестке дня: в нью-джерсийском городе Вероне на крылечке дома, любовно и скромно именуемого "избушкой", в торжественный день развевается на веревочке шар голубой: "It’s a Boy!" Входим под светлые своды в тихом мажоре...

С трудом вспоминаю, когда познакомились: удивительное впечатление присутствия этого тихого человека в моем издерганном бытии всегда. Спрашивала у него самого: "Когда и где, Витюша?" — тоже пожимал плечами: вечность назад! Да не было ее, вечности. Была душевная посиделка в доме общих знакомых. Человек, для меня новый, больше молчал — если разговарил, то негромко, не стараясь привлечь особое внимание к своей персоне. Потом пел под гитару — чужие стихи на свою музыку. Скажем честно: сама по себе такая артистическая манифестация не вызывает сегодня никакого к себе отношения, а список сколь угодно высоких поэтических имен если что и пробуждает, то настороженность: опять Вася Пупкин "пишет на Цветаеву"... Но "не свои" стихи, которые интонировал Виктор, были хороши, а музыкальная интонация — точна. Мало кому из поющих под гитару по нраву непарадный, непростой и не очень-то выигрышный для "перформанса" Бахыт Кенжеев — нетривиальный отбор поэтического материала запомнился. Потом видела Столярова, которого по-домашнему Витюшей еще не звала, на сцене слета авторской песни Восточного побережья Америки — и снова человек негромкого голоса и некрикливой интонации выделился "необщим выраженьем" мелодического рисунка и артистического поведения: он правил ремесло со спокойствием знающего, чего стоит, и не пытался никому угодить, "сделать красиво". А выходило — красиво.

Со временем заметила: на слеты авторской песни — это массовое собрание умов и талантов с легким азартом естественной ярмарки тщеславия — Виктор Столяров приезжает не каждый раз. Тусовочный, даже интеллигентно-тусовочный драйв ему явно не нужен. Он и подтвердит: остаться в собственных четырех стенах — абсолютно не ущемление собственной натуры, если в это время надлежит сделать нечто значимое — например, написать новую музыку к пронзившим стихам. При этом количество друзей не убывает: отметился на общем сборе или нет — неважно, когда доходит дело до сладостных "званок" у столяровского огонька, пусто за столом не бывает.

Его мелодии не поражают в привычном значении этого слова, когда чепчик в воздух: ах, гений! Но несмотря на кажущуюся бесхитростность и приверженность классической традиции, они воспринимаются всерьез и сразу. Подобный мелодизм, по органике сравнимый с глубоким вдохом и вольным полным выдохом, может быть только дарован: трудно поверить, что пронзительная в своей горечи "Каланча" на стихи Окуджавы, или самойловская, ставшая в наших кругах уже классической "Когда мы были на войне", или кенжеевская "Молоко ли в крынке топится..." придуманы.

...Знакомство перерастало в дружбу — не ту, в верности которой надо пылко клясться и которая обязана подкрепляться совместным регулярным потреблением шашлыков по уикэндам. И очень-очень не сразу и не от первого лица я узнала, что в городе Владимире с легкой руки друзей у Виктора Столярова вышло два магнитофонных альбома — "Талисман" и "Метельный балет", в Америке — диски избранных песен "Быстро молодость проходит" и "Выйдем в город" на стихи Бахыта Кенжеева, диск "В зоопарке" — для сына Андрюши и тех, кто еще не покинул заповедник детства. Только что вышел еще один — "Каланча", с печальным силуэтом той самой "...в Сокольниках стоящей" на обложке. Это он сделал сам себе подарок на юбилей — воистину царский: записал на диск песни друзей-авторов и исполнителей, чтобы потом, за праздничным фуршетом, испросив себе времени и внимания для тоста, произнести всем особое "спасибо", повлажнеть глазами и раздать эту "каланчу обетованную" тем, кому нашлось место в душе юбиляра и на кусочке серебряного диска.

Каждый делает в этой жизни нечто свое, на что "заряжен" свыше. Иммигрант из города Фрунзе Виктор Иванович Столяров соорудил из помянутой в начале "избушки" Дом, а в нем создал свою студию. Записал несколько дисков — своих и друзей. Продолжает творить, записывать и петь — сам, с женой Татьяной, с сыном-подростком. А если кто попрекнет скромного нью-джерсийского Орфея за то, что иное его произведение не войдет в анналы по причине, скажем, отсутствия монументального величия, то советую послушать ту же "Каланчу" еще раз.

Он может производить впечатление человека не безумно веселого — но это не так: Столяров лучится весельем, фонтанирует юмором — просто не напоказ.

Некоторое время назад расшалился — такой бес ударил в ребро, и на свет появилась новая столяровская ипостась — музыкально-поэтический бандит Пол Стаканофф с хулиганскими стихами и совершенно отвязными песнями. Завел свой сайт, зажил отдельной жизнью, высказал несколько громких "хочу" — в их числе желание, чтобы его, как иных заезжих и местных бардов, проинтервьюировала некая "красивая брюнетка". Я скромно сделала вид, что не понимаю... Когда композитор Столяров вербализовал это желание в личной беседе, усилием воли придала своему лицу безразличное выражение, хотя внутренне подпрыгнула — не по причине гипертрофированного самомнения, а потому что люблю это светозарное солнце — пусть бы назвал хоть блондинкой.

Говорим! От некоторой искусственности ситуации лица становятся несколько дурацкими, потому как в жанре интервью раньше не общались. Но серьезней, пожалуйста, маэстро...

— С чего началась в твоей жизни музыка? И почему гитара, а не кларнет или, допустим, контрабас?

— Музыка для меня началась с желания родителей дать своим детям другую жизнь — в отличие от той нелегкой, которая выпала им самим. Мы тогда жили в деревне в доме с большим огородом и кучей всякой живности: куры, свиньи, корова и т.д. Но духовность — присутствовала! Отец-шофер и мать швея— мотористка вручили мне старенький разбитый инструмент и отвели в музыкальную школу. Отец сказал: "Сыграешь "Полонез Огинского" — куплю тебе новый аккордеон!" Я выучил — он сдержал слово. Потом я поступил в музыкально-педагогическое училище во Фрунзе, где появились первые друзья и замечательные педагоги. Одного из низ буду помнить всю жизнь: Алексей Александрович Агибалов – уникальный гитарист-семиструнник, композитор, чеканщик по металлу, ювелир... Он собрал вокруг себя ватагу подростков, организовал оркестр народных инструментов, водил всех на концерты и таскал в горы к ледникам и вершинам Тянь-Шаня. Именно он первый дал мне в руки стамеску и кусок дерева. Сказал: "Режь, у тебя получится!"

— Стамеска-то музыки не победила...

— Они просто не подрались. Потом был Московский педагогический институт имени Ленина – известная кузница бардовских кадров, где я впервые и взял в руки гитару. Были стройотряды в Сибири и Якутии, слеты и концерты клуба самодеятельной песни. Там же случилась первая и единственная в жизни любовь, законно оформленная вскоре в Феодосии. А параллельно со всем этим — учеба, которая давалась провинциальному пареньку ой как нелегко, и участие в самодеятельном по статусу, но высокопрофессиональном Московском хоре молодежи и студентов – одном из лучших хоровых коллективов того времени. Интереснейший репертуар, выступления на самых лучших концертных площадках Советского Союза, многочисленные поездки, записи грампластинок, сотрудничество с выдающимися музыкантами и коллективами. После окончания института устроился работать во Владимирский педагогический институт, потом учеба в аспирантуре в Москве, защита диссертации — и полный отход от педагогической деятельности.

— Измена светлым идеалам?

— Как сказать... Настали новые времена, появилась возможность изменить жизнь в лучшую сторону: ведь, несмотря на всякие интересные события, жили мы тяжело, студентами мыкались с грудным ребенком по частным квартирам. Перспективы на отдельное жилье даже при ученой степени не открывалось никакой... Да и потом жили небогато, на нищенскую преподавательскую зарплату. И вот тут пригодилось увлечение резьбой по дереву: стал резать африканские маски и сдавать в комиссионки. А однажды на набережной в Коктебеле сотрудники соответствующих органов задержали меня и объяснили, что за незаконную коммерческую деятельность я могу быть отчислен из института... Но чудеса бывали: пожалев бедного студента, выручку вернули вместе с нереализованными деревяшками. И мы смогли купить на эти деньги детскую коляску — которую потом другие, не столь добрые люди, украли из подъезда.

— Ой, и у нас. Красненькую, прогулочную — прямо из подъезда. Это наша с тобой биография! Но, насколько я понимаю, к отъезду тебя подтолкнуло не только это?

— Не только. Великого комбинатора из меня явно не вышло... Но стать великом кооператором честно пытался! В начале перестройки организовал с друзьями кооператив по строительству детских площадок и оформлению декоративной резьбой ресторанов и прочих общественных мест. А поскольку честно вести бизнес в России нельзя по определению, то и наше дело развалилось вместе с мечтами о собственном доме и желанием построить капитализм в отдельно взятой семье. К тому времени мои друзья в Германии нашли контракт на работу резчиком. Туда я и отбыл на три года перед "полной" эмиграцией.

— Яркая биография...

— Обычная. Я не от скромности, а в том смысле, что биографию не выбирают: как получится, так и споется. Но в одном уверен: чем больше прожито в жизни всяких событий, и радостных и горьких, тем глубже понимание и конкретных прочитанных стихов, и поэзии и музыки вообще.

— А каким музыкальным течениям и стилям была изначально созвучна твоя душа и как ты прибился к бардовскому берегу?

— Во время работы во Владимире организовал вместе с моими студентами — а я был преподавателем вокала и методики музыкального воспитания — ансамбль "Талисман". В основном мы пели мои песни на стихи серьезных поэтов — и всегда стояли чуть в стороне от "мэйнстрима" бардовской песни. Экспериментировали с разными инструментами и формами подачи стихов и музыки. Как-то на одном из фестивалей выдали часовую программу песен на стихи вагантов в сопровождении инструментального трио – фортепиано, альта и скрипки... А на фестивале ансамблей авторской песни в Пущино, где-то в середине 80-х исполнили песенку на стихи Давида Самойлова и мою музыку "Когда мы были на войне", которую Ада Якушева показала в своей авторской передаче на радиостанции "Маяк". Через много лет я узнал что песенка, потеряв своих авторов, стала народной казачьей песней.

— Повторение классического случая с Юлием Кимом. Вполне можешь отвечать по телефону: "Казачество слушает!" А скажи, не планировал ли ты когда-нибудь воздвигать себе памятник нерукотворный? Или рукотворный?

— О памятнике говорить смешно. Ничем выдающимся не отличился, известности не приобрел, да и не мечтал о ней. Вполне удовлетворен своей частной жизнью — с делами и устремлениями, интересными разве что моим близким и друзьям.

— А вот тут фото на стене, вполоборота к зрителю: мастеровой Столяров ведет напряженный диалог с деревом. Не сооружение монумента?

— Нет, схватка с реставрируемой мебелью.

— Ну, в этом контексте только очень ленивый не спросит: ты что, подгадывал ремесло под фамилию? Или второе обусловило первое?

— Что правда, то правда: всю жизнь вел борьбу со своей фамилией. Выясняется, зря вел. Вроде бы и выучился на музыканта, но стал профессиональным резчиком по дереву: первая работа в Америке — ремонт мебели в крупнейшем магазине "Levitz". Ушел оттуда в собственный бизнес – ремонтировал антикварную мебель. Да и сейчас работаю в компании известного дизайнера мебели, хотя душа тянется к музыке постоянно.

Пою и сочиняю песни в свободное от дерева время.

— А не грубеет ли нежная музыкальная душа в контакте с деревом?

— Дерево – часть живой природы. Даже распиленное на части, оно живет своей жизнью. Некоторые породы из сверхплотной древесины могут делиться своей энергией. Я, когда это понял, стал делать талисманы и дарить друзьям. Многие говорят, помогает.

(И мне подарил, подтверждаю. По непоправимой женской глупости, я восприняла деревянный медальон на замшевом шнурке как ювелирку — и даже отдала назад: крупноват, сделай поменьше... Как честный человек, Витя обещал. Но дерево-то каменной твердости — филиппинский эбонит, не пластилин, работа с ним — дело долгое. И почувствовала я: подзадерживаются мои удачи... Не верите? Ради бога. Просто берегите талисманы, подаренные друзьями. Приехав в его Верону, немедленно попросила свое сокровище назад. — Б. Г.)

— Скажи, дорогой, как такой степенный серьезный человек, вроде тебя, мог обрести полубандитскую ипостась Пола Стаканоффа? Это же ужас, какая там лексика... Моментами...

— Проект "Pol Stakanoff" действительно начинался с хулиганских песен, но по мере продвижения вперед стали четче прорисовываться новые контуры – парадоксальные песни с большой долей юмора и с углублением в стихию горькой иронии. Пол Стаканов – это self-test на гибкость и незакоснелость мышления.

— Вот и давай продемонстрируй ее! У меня в заводе напрямую спрашивать близких людей, с которыми можно без церемоний, что подарить на день рождения. Тебя, близкого, спрашиваю...

— Лучший подарок юбиляру, как без ханжества известно, дензнаки. Не ходи покупать мне рубашку или вазу, лучше я продолжу обустраивать студию...

— На здоровье! А скажи, как ты относишься к деньгам в принципе? Если бы у тебя их было немеряно, чего бы ты хотел?

— Я бы хотел, чтобы моя жена Таня перестала постоянно считать эти самые знаки и переживать за завтрашний день, распределяя наши скромные доходы между моргиджем и постоянными тратами на музыкальную студию. Зря говорят, что много денег — это плохо. Если бы их действительно было много, я бы не кинулся сооружать бассейн из розового мрамора. Имеется достаточно большой для любой суммы список добрых дел.

— Доброта добротой, но почему ты не берешь денег за записи в твоей студии?

— Сам процесс записи и мастеринга – огромное удовольствие. Но не хочу казаться глупым идеалистом: деньги — беру, однако редко, только когда их предлагают. В основном, просто рад помочь друзьям, чем могу. Вне зависимости от собственной национальной принадлежности, считаю это мицвой.

— По какому принципу ты выбираешь друзей, возможно ли незлобивой душе, как твоя, иметь врагов?

— Друзей посылает Бог, с врагами не знаком.

— Как бы ты хотел прожить свои следующие пятьдесят?

— Следующие пятьдесят будут насыщенными и нескучными, ибо жизнь только начинается — во всяком случае, только-только начинаешь что-то в ней понимать.

— Приоткрой дверь на творческую кухню: как ты выбираешь стихи для песен?

— Никак не выбираю. Люблю читать хорошие глубокие стихи. Иногда они начинают звучать во мне — и тогда я их пою. Банально, но это так.

— Скажи под занавес нашей беседы: видишь ли ты свое особое место в истории музыки? D ‘nj

— Вернись к ответу на вопрос о памятнике...

А вот позволю себе возразить! Помню славное сборище в веронской резиденции Столяровых: тот классический случай, когда хорошо, лишних нет, и "передай мне картошку, Санек..." — как у его любимого Бахыта Кенжеева, и если не Санек, а, допустим, Паша или Сережа — все равно хорошо. Стоя в кухне с хозяйкой, я вдруг услышала смех на террасе и выглянула. По рукам у сидящего за столом люда ходила книжка, вызывающая живейшее любопыство. Упасть: "Юрий Владимирович Андропов. Статьи и речи". И каллиграфическая надпись на форзаце: "Виктору Ивановичу Столярову от чекистов Владимирской области". Народ клянчил почитать, хозяин сопротивлялся: раритет!

— Чем ты в своем прекрасном далеке приворожил чекистов Владимирской области?

— Не службой в ведомстве, нет. Это они по долгу службы мной заинтересовались. Работая преподавателем Владимирского педагогического института, я разработал факультатив джазовой и рок-музыки для студентов. Естественно, чекисты быстро оказались в курсе. Они позвонили к нам на музыкально-педагогический факультет и попросили меня выступить перед сотрудниками, рассказать им, что происходит в мире и что любит слушать молодежь. Оказались не полными держимордами, лекция им даже понравилась – подарили книжку.

— Видишь, осознал роль своей личности в истории? Если сами чекисты клюнули на наживку музы — значит, место на скрижалях тебе полагается законно.

Гитарист, композитор, столяр, ювелир, аудиоинженер, данный Богом друг, врагов в принципе не знающий, разменял свой полновесный полтинник. Разменял радостно, без банальных вздохов о возрасте и возвращении с ярмарки. Дай бог нам с вершины спуска (так, кажется, у Жванецкого) не свернуть на разные тропы.

Бэла ГЕРШГОРИН