Когда говорят о гениальности, интуитивно имеют в виду предвидение, способность про-зревать сквозь время. Адресоваться к тому, что ещё только созревает, и наступит лишь в будущем. Обычно подразумевают и художественные способности, умение воплотить в материи своё внутреннее чутьё. Но "зерно" гениальности, по-моему, – именно в предвидении, в выходе за рамки малого, календарного, бытового времени – в Большое время, откуда виден весь путь самоопределения человека на протяжении нескольких поколений (или эпох).

Виктор Луферов с самого начала пел о жизни с точки зрения смерти. Помнил о смерти как о единственном критерии подлинности, оселке, которым всё проверяется. И каждый миг испытывал себя на прочность – "Кто я? Тот ли я, за кого себя принимаю?". Какими бы яркими и эксцентричными не были возникающие образы, сама их интенсивность и театральность порождалась именно сценическими рамками. Сцена – модель жизни в целом, где окончание песни или концерта, – каждый раз "маленькая смерть". И только с её приходом становится по-настоящему понятно, чего стоила жизнь. И чего стоила песня.

Все последние годы мне казалось: революция, произведённая Луферовым в жанре авторской песни, – в том, что он вернулся к мифу, воскресил мистериальные корни песни как таковой. Напомнил современникам, что миф и есть "лестница в небо", способ выхода в Большое время – из малого, дробного, бытового, в котором мы все увязли. Но теперь я вижу, что такого объяснения недостаточно...

Какой миф? Никакого мифа. Сплошной, предельный реализм.

Когда придет моя пора мне перед Господом предстать –

С горою свидится гора, как смею я предполагать.

Окружат ангелы меня, а крылья их белым-белы,

А в белых сумочках у них у всех по горсточке золы.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А в той золе вся жизнь моя – и та, что знал, и что забыл...

Как страшен будет этот миг, как нежно шелестенье крыл.

Это написано ещё в середине 1970-х, за 35 лет до ухода. А знаменитое "Перед тем, как к Вам прийти, зашёл я к Господу" – вообще в 1970-м. Это значит, что с самого начала пути смерть для Луферова – и точка отсчёта, и главный соперник, и мерило всех жизненных дел. Не только своя личная, а всеобщая... Судя по песням, он чуял её повсюду: смерть, нависшая над пучком травы посреди городских джунглей; смерть, угрожающая русской деревне и фольклору; смерть от равнодушия и сонливости, смерть от забвения "себя" (души в себе). Все помнят, как самоотверженно он отгонял её призрак, – шумел, чудил, трезвонил на все лады, будил окружающих, чтобы скорее проснулись.

Но главное – стрела была пущена сквозь время, на годы вперёд... Похоже, Луферову чутьё изначально подсказывало, что наступит эпоха, когда для большинства смерть останется единственным аргументом, единственным доводом, чтобы проснуться, – то время, в которое мы и погрузились сейчас, словно в просевшую от тяжести лодку. Конечно, у каждого человека в отдельности сохраняется свой мир, свои ценности, человеческие связи, которые его "держат". Но все сейчас – в рассыпную... И лишь одно есть общее, единственная неоспоримая точка, которая всех объединяет и уравнивает, – непреложность смерти. Хрестоматийное "все там будем" и прощание с уходящими, с теми, кто нас опередил.

Вдруг в это трудное, удушливое время, оказалось, что у Луферова есть ответ. И что он у него всегда – был. Неизбежность смерти в его песнях (а у неё там множество обличий) – не только повод жалеть траву, постаревшего матроса или одинокое деревце. Конечность и неизбежный обрыв жизни – главное оправдание дерзновения, готовности отстаивать свою бессмертную душу перед лицом чужого равнодушия (тоже – один из главных песенных мотивов), но что ещё сложнее – перед лицом пустоты, отсутствия "готовой" веры.

Если вспомнить главные луферовские метафоры жизненного пути – Дорога, Кольцо, уход за Горизонт или в Райский сад, и обязательное возвращение на землю, – что их объединяет? Что светится внутри, в глубине этих образов, как первоисток или первознание?

Отступая и возвращаясь, кружа, снимая слой за слоем, как с луковицы, пытаюсь понять, что в судьбе Виктора и в его творчестве самое главное? Ну, вот хотя бы перебирая в слепую, без ранжира, – что в первую голову вспоминается:

Он изначально ощущал себя в Большом времени, в нескончаемой цепи поколений; и эта цепь для него продолжалась в будущее. Нацеленность в будущее – пожалуй, отличительная черта.

И полный короб даров:

мощный творческий заряд, креативность;

вечный поиск, движение, неутомимость;

парадоксальные решения, интерес к внезапному и неочевидному;

отвага;

то, что он не боялся быть смешным, "белой вороной"; не церемонясь, отталкивался от таких мотивов как стремление "прилично выглядеть" (хотя и любил выразительность, эффекты на сцене – в хорошем театральном смысле);

воинственность духа: не страшился конфликтов и прямого противостояния;

его честность, отторжение фальши – и в творческой позиции, и в жизненной;

самоотдача, самозабвение – опять же и на сцене, и в судьбе, по отношению к своему призванию.

Это только самое очевидное, бьющее в глаза, лежащее на поверхности...

Впрочем, вообще о "главном" говорит пока рановато. Осознаваться это будет постепенно, со временем... Но, как и многие, я в эти дни пытаюсь понять, что в личности и судьбе Виктора Луферова стало главным лично для меня?

Этот человек с первых сознательных шагов в творчестве знал, что ему ДАНО, и не побоялся принять масштаб выпавшего на долю. Не кокетничал с даром и не переспрашивал Всевышнего по двадцать раз: "А я не ошибся?" (или – "Ты не ошибся?"). Вся виртуозность Луферова – музыкантская, композиторская, исполнительская, – мне кажется, была брошена в конечном счёте на то, чтобы воплотить его потенциал самобытного религиозного философа, самородка. Из тех, что во все века бродили по российским деревням и дорогам, упрямо добывая религию "из себя", не соглашаясь на "готовое" и авторитетное для других.

Луферов в своих песенных притчах размышлял о личном Боге – не о конфессиональном, с определённой догматикой и именем, а сотворившем именно "его", единственного и неповторимого. В чьих-то чужих глазах это может выглядеть эгоцентризмом и самомнением... Но для большинства современных людей, выросших как полевые цветы – самостийно, а не внутри незыблемой догматической вселенной, такой взгляд – единственная точка опоры.

Ведь внутрь себя попадаешь как в диковинную страну, полную чудес, которые потом всю жизнь с удивлением изучаешь. Постигаешь неизвестного себя, но не "себя" как пуп земли, диктующий мирозданью свои законы, а себя как творение, у которого изначально есть Создатель, а у Создателя – замысел: "поди туда, не знаю куда...", и уникальные способы разгадки и воплощения замысла... И так, то теряя, то заново отыскивая ниточку, клубок судьбы и разматываешь...

Вот потому, мне кажется, и кольцо, и дорога, и возвращение на землю – из сада, из голубого провала, где так весело пасти облака, пришли к Виктору как ключевые образы. Парадоксальным образом он прожил жизнь как проповедник, как тот, кто делится найденными сокровищами, ничего не утаивая и не оставляя по карманам. И, конечно, знал, что такая проповедь не должна быть унылой и что именно игра выбивает зрителей из зашоренного узкого взгляда: "сносит крышу" – и мгновенно открывает перспективу. Вот он и помогал каждому себя увидеть (не его, Луферова, а себя!) "на поле вечности", где все бытовые и социальные атрибуты потеряны, а жизнь – театр и мозаика непрестанных превращений. Но одно всегда незыблемо – связь между музыкантом и его инструментом. И такая же связь – между человеком и его Создателем.

Для меня Виктор Луферов – посланник, вестник. Человек, осуществивший своё призвание на перекрёстке двух встретившихся мировоззрений, – религиозного взгляда на мир и взгляда, которому нет названия. Но хотя названия нет, обозначить его всё же можно. К примеру, так: смысл персонального существования может быть лишь в одном – во "мне" есть что-то, чего больше нет ни в ком и нигде. "Отдать динарий" миру и Богу – значит, отдать именно это: самую сердцевину, суть своей уникальности. Хотя многим поначалу приходиться порядочно сил потратить, чтобы динарий найти, – похлопать по карманам, вывернуть их наизнаку, потрясти башмаком – не там ли завалялся...

Но главное – вот ещё один урок от Луферова, – не сходить с креста; или – оставаться на перекрёстке. Только так можно удержать пропорции: уникальность не ради неё самой, а как ответ на вопрос: чем лично я могу пожертвовать миру?

Смерть, которая в песнях Виктора, – граница между землёй и небом, между садом и дорогой, – может быть, главный инструмент в руках судьбы, чтобы вытрясти из человека его динарий в мировую копилку. Ведь со смертью кончается не жизнь, а "мой" шанс остаться на общем всечеловеческом пиру. Кончается возможность оплатить право на вход – наперёд, на все будущие времена.

Но Луферов, как мы знаем, за всё заплатил заранее:

"Перед тем, как к вам прийти, зашёл я к Господу..."

03.03.2010