Катя ЯРОВАЯ 1957, Свердловск – 1992, Новосибирск

Из антологии Евгения Евтушенко "Десять веков русской поэзии"

Иногда хватает нескольких строк, чтобы понять, кто – поэт, а кто – нет. Вот всего четыре строки Кати Яровой об отце, который ушел из семьи в ее детстве:

Ты уходил куда-то далеко –

А я на кухне грела молоко.

Ты уходил куда-то на века

И сдул меня, как пенку с молока.

Тут двух мнений быть не может. Поэт.

А как тонко и щемяще, без упреков и восхвалений сказано у нее о разнице между теми, кто предпочел уехать, и теми, кто предпочел остаться:

Ты глазами провожаешь

Всю загадочную Русь...

Ты не столько уезжаешь,

Сколько я здесь остаюсь.

Она родилась в бывшем Екатеринбурге, и родители назвали ее Екатериной, может быть, из духа противоречия, потому что город тогда носил имя одного из главных большевиков, виновных в убийстве царской семьи, – Якова Свердлова. И характер у нее был такой же – сплошной дух противоречия. Но так длинно – Екатериной – ее никто не звал, все – Катей.

И подписывалась она: Катя Яровая, хотя, наверное, ее поддразнивали как однофамилицу героини из знаменитой некогда пьесы Константина Тренева "Любовь Яровая". Но вряд ли бы Катя нашла общий язык с молодой учительницей, ставшей несгибаемой большевичкой: у Кати в отличие от нас, шестидесятников, уже не было иллюзий насчет "комиссаров в пыльных шлемах". А если бы ее муж, отец их единственной дочки, режиссер Валерий Рыбаков, и поставил эту пьесу, то, скорей всего, из авторской героики сделал бы нечто трагико-пародийное, как это сейчас повелось, хотя кто знает...

Себя она описывала с достаточным чувством самоиронии, едко, но гордо, независимо.

Некоторые поэты из Катиного поколения упражнялись в высокомерном стебе по поводу наивных иллюзий нашего поколения. Но у поколения Кати так же, как у нас, оказались свои разбитые иллюзии. Она надеялась, что как только не станет высмеянных ею ЦК, цензуры, однопартийной системы и социалистической экономики, то жизнь сразу волшебно переменится.

Свое поколение Катя называла поколением семидесятых. Они были из другого измерения, чем мы, шестидесятники, и в этом не виноваты. Они не пережили ни радости Победы, ни энтузиазма целинников, ни ошеломившей, но и обнадежившей многих речи Хрущева против Сталина, ни вспышки раскрепощения на фестивале молодежи, ни восторга при взлете Юрия Гагарина, ни бескорыстной романтики Братской ГЭС – первой гигантской стройки, где не работали заключенные, ни воодушевления тысяч слушателей поэзии на стадионах...

Семидесятники созревали в годы тошнотворной скуки, диссидентских процессов, оккупации Чехословакии, войны в Афганистане, параноидального выискивания цензурой малейших аллюзий. Мы успели прорваться в крепость соцреализма и вели там уличные бои, но для семидесятников крепостные ворота были накрепко заперты изнутри недремлющими стражниками.

Дух противоречия заставил Катю писать стихи, которые нельзя было напечатать, но их можно было спеть. И она взяла в руки гитару. Конечно, петь что хочется позволительно было только по квартирам. Возникло даже словечко "квартирник", означавшее концерт у кого-нибудь дома. Так, кстати, начинали как исполнители и Александр Галич, и Владимир Высоцкий, и Булат Окуджава, и Новелла Матвеева.

Авторские песни, не всегда совершенные, но царапающие сердце, постепенно пересиливали блатные песни и вагонные романсы своей искренней сопричастностью с теми, кто поет, а иногда эзоповской или прямой политизированностью. Гитары слышались в поездах и общежитиях, а у костров, на целине и в тайге, это было всенародное подполье на свежем воздухе. С ним никакая цензура ничего не могла поделать. В книге "И возвращается ветер..." Владимир Буковский, сидевший за инакомыслие, пишет: "И уж раз зашла речь о памятниках, то нужно еще поставить монумент человеку с гитарой. Где, в какой стране скверные любительские магнитофонные записи песенок под гитару будут тайно, под угрозой ареста распространяться в миллионах экземпляров?.."

Я люблю свою песню "Хотят ли русские войны?.." и никогда от нее не отрекусь, но она могла искренне звучать только тогда, когда и была написана, – до того, как мы гусеницами танков переехали надежды на социализм с человеческим лицом в Чехословакии, до бессмысленной войны в Афганистане... И мне, конечно, было горько услышать Катину песню, которую она спела перед ранеными "афганцами" в Узбекистане, перенеся мой рефрен из контекста "оттепели", в которой родилась песня, в ситуацию государственного нервозного агрессивничанья ценой человеческих жизней. Но я не обиделся на Катю, потому что у нее была не издевка, а боль. Она ведь написала: "Но зато я знаю, где душа, – Там, где боль от нашего прощанья". У нее был именно такой, может быть, единственно человечный подход к людям и вообще к жизни.

"Бросают их в десант, как пушечное мясо. Кто выживет – тому награды и почет. Пока мы тут сидим, пьем чай и точим лясы, Сороковая армия идет вперед! Идут обратно в цинковых гробах, В медалях, звездах, знаках, орденах. "Хотят ли русские войны? Спросите вы у тишины..."

Если так не написал я сам, спасибо, что это сделала она.

Лучшей политической песней Кати я считаю "Песню про мое поколение". Она не побоялась сказать своим ровесникам невесело упрекающую их правду о том, что они не смогли в удушающее безветрие наполнить паруса времени своими дыханиями. Она не побоялась пристыдить их за отсутствие энергии гражданского сопротивления. Она оказалась единственным поэтом, кто написал свое семидесятническое мучительное "Печально я гляжу на наше поколенье..." и обнаженной искренностью и мужеством оправдала само существование семидесятников.

Она рисковала, когда писала сатирические стихи о льстивом принятии Брежнева в Союз писателей за мемуары, накатанные за него, иронические реквиемы хоронимым друг за другом вождям, гневную песню о кровопролитии в Сумгаите...

В Литинститут на защиту диплома Катя пришла с гитарой и спела его. Но гитара, для которой она сочинила более трехсот песен, дававшая ей счастье петь и в наших, и в американских аудиториях, где у нее тоже нашлись настоящие друзья, все-таки не сумела защитить ее от тяжкой болезни. Друзья – и в России, и за рубежом – делали всё, чтобы ее спасти. "Мой круг друзей, спасительный мой круг..." Но спасти ее не удалось.

А гражданский и поэтический подвиг Кати Яровой в том, что она пела от имени молчащих.

* * *

Петь от имени молчащих,

быть их голосом всегда –

это как в таежных чащах

дарят голос поезда.

Может, можно отмолчаться,

не переча, не дерзя,

от высокого начальства,

а от совести нельзя.

Голос есть всегда для песни

у парней и у девчат,

чтоб их совесть спела, если

чьи-то совести молчат.

Где ты, Катя Яровая?

Ты, как раньше, не одна,

хрупкой песней прорывая

расстоянья, времена.

Дочка Екатеринбурга,

крещена в Урал-реке,

русской песни Сивка-Бурка,

пела ты в Америке.

Да, гитара не горласта,

но струна, хотя тонка,

может быть слышней гораздо

паровозного гудка.

Нас ничем не испугаешь,

если в нас поют, болят

до сих пор и Саша Галич,

и Володя, и Булат.

Барды с русских полустанков,

в Праге чувствуя беду,

песни пели против танков

в шестьдесят восьмом году.

Только исповедь гитары,

чуть не с кровью из горла,

выжмет слезы у Самары,

и всплакнет Йошкар-Ола.

Всё услышат Пермь, Саратов

и капризная Москва,

если души нам царапнут

настоящие слова.

Ты, Россия, не успела

спеть про всё и обо всем.

Ты сама себя не спела,

но мы все тебя споем!

Евгений ЕВТУШЕНКО

Песня про мое поколение

Семидесятых поколенье.

Какое время? Безвременье.

Какие чувства? Сожаленье.

А как зовут нас? Населенье.

Достались нам одни обноски:

Вставная челюсть на присоске,

Пятидесятых отголоски,

Шестидесятых подголоски.

Обозначены сроком

Между "Битлз" и роком,

Между шейком и брейком,

Между Кеннеди и Рейганом,

Между ложью и правдой,

Меж Кабулом и Прагой,

Между хиппи и панками

И всегда между танками...

Семидесятых поколенье,

Как отсыревшие поленья,

И не горенье, не гниенье,

А так, застойное явленье.

Смирившись, ни во что не лезли мы

И пережили двадцать лет зимы...

Заиндевевшим, каково теперь

Согреться в нынешнюю оттепель?!

Обозначены сроком

Между "Битлз" и роком,

Между шейком и брейком,

Между Кеннеди и Рейганом,

Между ложью и правдой,

Меж Кабулом и Прагой,

Между хиппи и панками

И всегда между танками...

Уже никто не ждет с волненьем,

Что скажет наше поколенье,

А должен быть как раз сейчас

Наш апогей, наш звездный час!

Тридцатилетние подростки,

У нас лишь планы да наброски.

На нас взирает как на взрослых

Поколенье девяностых.

Обмануть себя просто –

Нет с "потерянных" спроса...

Только совесть вопросом

Прорастет сквозь былье,

И душа на мгновенье

Вспыхнет, как на рентгене, –

Тут не спишешь на время

Прозябанье свое!

Нелирический монолог лирической героини

Отрывки

Я – с нежным личиком Горгоны,

Сестра ехидны и химер,

Не признаю муштру, погоны,

Уз постоянства, крайних мер.

...Как дура с писаной гитарой!

Я предпочла бы быть гетерой!..

В конце концов, признаюсь вам,

Не так уж дорого я стою.

Своим вниманьем удостою

Любого, кто захочет сам.

Себя, как целую державу,

Корону, скипетр – к ногам!

Держи, носи, цари на славу!

Зажги – сгорю! Проси – отдам!

Но слишком велика держава,

Корона давит, трон высок,

На королеву нет управы,

Хоть дулу подставляй висок –

Тому, кому себя продам,

Я, как и всем, не по зубам.

_____________________________________________

© 2008, "ЗАО "Газета Новые Известия"