По приглашению продюсерского центра "Класс-Клуб ДК" москвич Лев Аннинский, известный литературный критик и эссеист, пару дней гостил в Минске. Он прочитал гостям поэтического вечера историческую лекцию на тему "Откуда пришел бард и куда он в конечном итоге уходит?". Творчество современных бардов Лев Аннинский анализировал на примере авторских песен россиянина Виктора Луферова и нашей соотечественницы Ольги Залесской. О ней г-н Аннинский сказал, что Ольга и ее коллеги вернули ему Минск, Беларусь и возможность беспрепятственно отдыхать душой на нашей земле.

Утром следующего дня в гостинице "40 лет Победы" я нашла Льва Аннинского в прекрасном расположении, он много шутил, обнимал свою жену, подарившую ему троих детей, говорил мне, что жизнь прекрасна, интересна и что все еще только начинается. Мы поспорили.

— Да неинтересные сейчас мужчины, Лев Николаевич. Вон вчера, о ком вы ни заговорите — Высоцкий ли, Вертинский — красавцы все, ума — палаты, а каких женщин умели приворожить! Не тот, хочу сказать, артист пошел.

— Прекрасно вас понимаю, но согласиться не могу. "Людей неинтересных в мире нет". Это я цитирую поэта Евтушенко. Не дай Бог, если человек вдруг про себя понимает, что он шибко интересный: он начинает рисоваться перед самим собой, и это для него самого заканчивается великим разочарованием.

— Любви меньше стало, не спорьте.

— Любви столько же, сколько было всегда. Только сегодня она притворяется сексом — вот эта девушка столько стоит, та — столько... Ну и ничего страшного. Каждое поколение переживает свои драмы.

— Вы в поколениях разбираетесь?

— У меня есть схема, да. Каждые 12 — 13 лет поколение меняется. И нужно ощущать этот шаг в истории, который отделяет одно поколение от другого. Дети Арбата — это 30-е годы; мальчики державы — военное поколение; следующее — это мы, "шестидесятники" (последние романтики); нас сменило поколение "сторожей и дворников", они предпочитали работать в котельной и вообще не участвовать в жизни государства. Кстати, каждое поколение получает то, что выбирает: "сторожа и дворники", повзрослев, получили то, к чему стремились, — при них развалилось государство на национальные кланы. А с крушением идеализма пришло время потребления. Люди выбрали пепси. Хотят есть? На каждом шагу рестораны и кафе. Хотят быстрой любви? Кругом секс, это почти то же самое, что и любовь. Потребляйте. За выбравшими пепси идет поколение, которое выработает реакцию на своих отцов, возможно, они почувствуют нас, своих предтеч. Хотя наверняка я этого знать не могу — я только прогнозирую.

— Вы "пепсикольщиков" осуждаете?

— Я с пониманием к ним отношусь. Когда-нибудь они тоже поймут, что пепси — это еще не все. Я слишком мягкий, чтобы судить кого-то. А вот люди бизнеса нам частенько говорят, что мы, "шестидесятники", хилые верующие, когда-то опростоволосились, жили неправильно и теперь от нас воняет. Вот как к нам относятся.

— Куда уходит бард?

— В массовую культуру. В потребление. Основоположники бардовской культуры строили ее на интимном духовном общении у костра. Визбор называл нас поколением шептунов, от сердца к сердцу передававших мысль через бардовскую песню.

— "Милая моя, солнышко лесное..." Так сидели у костра и покачивались. Теперь это называется "тихим советским идиотизмом"?

— Да, теперь так говорят. Но вы же читали "Идиота" Достоевского? Если вы нас считаете идиотами с этой точки зрения, я согласен с вами, мы были полными кретинами. Один писатель когда-то точно выразился на этот счет: "Чтобы прослыть дураком, достаточно быть умным в другом смысле".

— Менялись и барды...

— Да. Пришли артисты, которые сказали: "Бренчание на гитаре нам не подходит", и стали настоящими виртуозами исполнения. Авторская песня из кухни и от костра вышла на большую эстраду — а кругом людское море, которое требует: "Ты артист? Так дай нам то и то!" И они дают. Да. Клипы выпускают. Кстати, я считаю, что и на клипах можно построить великолепную кинематографию, но эта культура другого типа, она — массовая.

— Вот вы Пелевина, Сорокина, Ерофеева и иже с ними ругаете. А я когда Сорокина читаю, иной раз симфоническую музыку слышу.

— Так то, милая барышня, не музыка, то — драйв, от английского "driver" — "водитель". Писатель вас ведет на скорости, но изгибы дороги вовремя чувствует и поворачивает ваше читательское внимание в нужном месте. От этого драйва нынешнее поколение молодых людей испытывает кайф. Потому что вы не любите останавливаться, вдумываться во что-то, цените скорость и алчно впитываете в себя динамику времени. Пелевин, Сорокин и Ерофеев, конечно, люди одаренные, и есть в них и драйв, и кайф. Только кайф этот — самоодурения. У Пелевина — бесконечные наркотики, у Сорокина — это дерьмо, у Виктора Ерофеева все слеплено из секса, у Венедикта Ерофеева мир состоит из алкоголя. Но я никак не могу согласиться, что состою из одного только дерьма, или наркотиков, или алкоголя. Поэтому, прочитав однажды этих авторов, больше к их творчеству не возвращаюсь.

— Так это не вина их мировоззрений, а беда. Такое поколение, знаете ли...

— Это судьба. Существует две концепции раннего христианства. Одна полностью отрицает зло, говорит, что зло — это недостаточное добро. Есть другая точка зрения: нет, зло существует, и есть добро, а между ними происходит извечная борьба. Конечно, мне легче думать, что всякое зло — это недодобро. Но во время войны, когда гитлеровцы убили моего отца, мне, конечно, было трудно расценивать недодобром этот их шаг. Вообще самое сложное в этой жизни — это полюбить своих врагов.