17-го апреля 2003-го года в большом зале Центрального Дома Работников Искусства (ЦДРИ) престарелые корифеи отечественной поэзии жрали Леонида Губанова. Жрали, по-видимому, в связи с выходом второй книги покойного поэта. Первый посмертный сборник стихотворений Губанова "Ангел в снегу" выпущенный в 1994-м году и разошедшийся смехотворно малым тиражом (1000 экземпляров) был фактически предан коллективной анафеме подавляющим большинством поклонников губановского таланта. Мне, старательно перепечатавшему пару лет "опальное" издание от заглавной буквы названия книги до последней ее стихотворной точки, оно (издание), несмотря ни на свою безусловную неполноту, нравилось.

На презентацию новой книги я, вопреки первоначальному желанию, не пошел. Смотреть на церемониальную "пляску смерти" в исполнении уже далеко не "самых молодых" сподвижников покойного гения не хотелось. Тем не менее, новоизданный небольшого формата пухлый том губановских стихотворений я приобрел. И, прочтя, немедленно этапировал его в максимально возможную глубину книжной полки.

В последнее время о поэзии Леонида Губанова говорили в исключительно возвышенных то-нах. В предисловии к антологии "Равноденствия" Юрий Мамлеев даже удостоил его звания "одного из лучших, если не лучшего" поэта второй половины двадцатого века. Вступительная статья к сборнику литературных манифестов от Серебряного века до наших дней уделяет панегирику в честь лидера СМОГистов место равное комментариям к манифестам символизма и футуризма. Настораживает одно: к фотоизображениям улыбчивого, с обязательной сигаретой (папиросой?) меж пальцев молодого поэта неизменно пририсовывается сусальный ангельский нимб. Искусный фотомонтаж – не более того... В русской поэзии нет места мальчикам (кстати, именно этим эпитетом Леонид Губанов многократно себя характеризовал).

Губанов, тем не менее, поэт маргинальный. В этом его безусловное отличие от остальных (за исключением покойных Делоне и Галанскова) смогистов, чьи фамилии успешно отсвечивают в университетских программах и списков литературной администрации нового времени. Маргинально и революционно абсолютное большинство губановских формулировок: от ку-ражного "Не хотите ли купить тот вытрезвитель, / Чтобы завладеть моей фотокарточкой" до мучительно осознанного "Значит с человечеством мне не есть". В своих самоопределениях поэт также стремиться к предельной степени "проклятости": "падший ангел", "иероглиф мести", "зловещие, беспощадные песни" и т. д. "Благословляю вашу злость" умудряется написать Губанов даже в посвящении Пастернаку, пожалуй, самому "незлобивому" классику русской поэзии. Убойный нонконформизм "самого молодого гения", его дикарская не ведающая политкорректности поэзия, язвительная мизантропия смешанная с эпатажным, почти ребяческим бахвальства ("И Венеция, и Вена, и две шлюхи из Милана / Позабудут стиль Верлена и полюбят стиль Губанова") абсолютно немыслимы в академической серии, включающей очередные (какие по счету?) сборники продавшихся и перепродавшихся живых классиков шестидесятничества. Соседство на прилавке (при одинаковом-то оформлении!) книг Губанова и Евтушенко, вивисекторски, изрезавшего одну из лучших губановских поэм (от прославленной "Полины" "мэтр", напомним, посчитал необходимым оставить три четверостишия) – явление с эстетической точки зрение противоестественное. Подобный цинизм мог бы сравниться разве что с гипотетической ситуацией написания предисловий к стихотворным книгам Пушкина – Бенкендорфом.

Внутренний анархизм произведений Губанова – бесспорен. Его стихотворения упорно со-противляются даже бесспорно талантливым бардовским интерпретациям В. Попова и Т. Смольской. Наверное, музыку на его стихи могли бы создать английские панк-хулиганы конца 70-х – прославленные Sex Pistols. Благо, физиономическое сходство Губанова с Сидом Вишезом очевидно...

Какую же версию губановской эстетики в ближайшее время предложат к канонизации его бывшие соратники (в том, что подобная как минимум попытка состоится лично я не сомневаюсь)? Ответ напрашивается сам собой – дистиллированно-лирическую. Опыт посмертного превращения гениев подполья в засиженные мухами общие места культурной мифологии у нашей литературы огромен. В ее убогой интерпретации и Венедикт Ерофеев – сентиментальный идиот, и Нина Искренко – лирическая истеричка, и Александр Башлачев – национальный плакальщик по березкам сродни Рубцову какому-нибудь... Уже сейчас творческий образ Губанова близок к стандартной схеме: лирический поэт-диссидент, ставший безвинной жертвой советского строя. А если так – то в чем его отличие от десятков и сотен подпольных литераторов того времени, ныне успешно козыряющих дружбой с мертвым гением? Вполне официальный поэт Кублановский получает исключительное право похлопать покойника по незримому плечу... Популяризаторы Губанова пишут абсурдное: поэт, дескать, много пил, переживая собственную непризнанность. Исходя из подобной логики, получается, что несбыточной "мечтой поэта" – было индивидуальной место у литературной кормушки. Не знаю кому как, но мне едва ли удается представить автора "Полины", спивающегося из-за отсутствия у него союзписательского билета.

Поэтические функционеры, готовящие лидера смогистов в литературный пантеон двадцатого столетия, старательно подчищают не только творчество, но и биографию Губанова. Воспоминаниями о нем, приведенными в одной из глав лимоновской "Книги мертвых" возмутился целый хор ревизионистов, большинство из которых в отличие от Лимонова не были даже знакомы с покойным поэтом. В главе этой, тем не менее, содержится куда более симпатичная характеристика личности Губанова, нежели в многочисленных панегириках последних лет. Причина элементарна – Лимонов написал правду, оставив за школьными учебниками право на закономерно отталкивающие читателя пафос и политкорректность. Кстати, если необходимость слепить образ идеологически безгрешного Леонида Губанова так велика, литературным чистильщикам стоит всерьез подумать о разумной доле пиара: например, предложить пресловутым "Идущим вместе" обменивать "Книгу мертвых" на свежеизданный сборник губановской лирики, дав тем самым бывшим "друзьям-врагам" великолепный повод для соответственно тюремного и загробного хохота.

Парадоксально, но для поэтического наследия Леонида Губанова издание (и прежде всего такое издание!) вышеупомянутой книги не только не аутентично, но и эстетически вредно. Возведенная в ранг официально признанной, губановская поэзия потеряет значительную часть мистического очарования, заключавшегося прежде в ее сугубой элитарности. Волчьи ягоды вряд ли сохранят свою маргинальную ядовитость в условиях культовой оранжереи. А это значит, что "самая молодая гениальность" неизбежно постареет, что поэтически заинтересованная часть молодежной интеллектуальной элиты (преимущественно враждебно настроенная по отношению к официальным литературным канонам) вновь не прочтет, или прочтет небрежно, без должной личной заинтересованности, стихи одного из самых интересных авторов нового времени. Впрочем, вины Губанова в этом, разумеется, не будет.

(Москва)

06.07.2004

© Михаил Красавин, 2004.

© Сайт Фронта Радикального Искусства

© 2006. Barkov’s Magazine