У меня очень широкий круг слушателей, с которыми я связан запросто. Я вырос в деревне, где и сейчас живут тети Лиды, тети Мани, дяди Вани, награждавшие меня шлепками за всякие проказы. Выучился и остался жить в городе, где появились новые знакомые. Мои деревенские, рабочие ребята с Адмиралтейского, курсанты Академии им. Можайского, актеры, инженеры, дворники и бригада могильщиков с Красненького кладбища – все помогают мне жить и быть человеком. Они делают важные дела, без которых нам было бы трудно, а иногда и просто невозможно. И я, как музыкант, хотел бы отплатить им за это своим делом. Делом всех нас, музыкантов. Но чем дальше, тем больше убеждаюсь я в том, что оплата эта зачастую не принимается. И я подумал, что либо то, чем занимаемся мы – музыканты, – не плата, либо мы плохо ее преподносим.

Года два тому назад я познакомился с песнями наших "бардов" и был потрясен. Оказывается, от нас, профессионалов, ускользнул целый мир человеческих чувств, целая сложившаяся в обществе психология. Эти прекрасные Клячкины, Кукины, Городницкие, Кимы оказались в каком-то отношении более чуткими и внимательными к жизни общества и создали искусство очень и очень важное и серьезное. Пусть мелодии их песен просты, но, за некоторыми исключениями, отнюдь не пошлы: это "явление формулы" сложившейся в городе песенности. А формульность свойственна и крестьянской песенности, всеми безоговорочно почитаемой как святыня. Соединение городской формулы с новым поэтическим содержанием в песнях "бардов" чревато новыми художественными идеями.

Мы, люди, работающие в области так называемой серьезной, или "большой", музыки, должны учиться у "бардов" динамичности их реакции на общественные явления. Профессионалам, влюбленным в каждый звук любовью чичиковского Петрушки к чтению (вот-де, мол, из букв вечно какое-нибудь слово выходит, которое иной раз и черт знает что значит), погрязшим в изучении систем, комбинаций, надо обязательно уметь сочинять вещи, в каждом построении которых не сквозило бы профессиональное чванство и профессиональный бюрократизм. Тогда нас будут слушать, тогда мы будем интересны, тогда мы будем притягивать сердца.

Этими качествами не обладают, к примеру, многие современные симфонии, совершенно не притягательные для большинства слушателей. Тогда появляется песня со следующими словами (слова, конечно, еще не содержание, но все-таки имеют к нему некоторое отношение):

А люди уходят в море,

А люди уходят в небо,

А небо уходит к звездам,

А звезды уходят в вечность и т. д.

Нетрудно заметить, что от перестановки слагаемых сумма не изменится: есть как будто и острота выражений, и философичность (по Толстому, эти вещи необходимы для нормального функционирования каждого здорового организма). А с точки зрения художественной получилась вещь, соединяющая в себе остроту перца с безвкусием огурца и живо отдающая могилой – и вечностью пахнет, и не очень глубоко.

Словом, как это ни драматично, разрыв между рядовой слушательской массой и какой-то частью "серьезной" музыки все еще налицо. Как его преодолеть? Я думаю, что мы должны быть более тенденциозными в смысле открытой демократической направленности своего творчества. Нам нужно думать о выработке таких художественных форм и жанров, которые сделали бы притягательным для самого широкого слушателя все богатство достижений музыкального мышления прошлого и настоящего. Идти здесь, вероятно, нужно через слово, через действие. Ведь восприятие музыки у непрофессионалов начинается с образования подсознательного ассоциативного ряда в его связи с "программой памяти", и если мы можем достичь этого при помощи прямых, так сказать, непосредственных ассоциаций, то пренебрегать этим не следует. Великолепным образцом мне представляется здесь "Басня" И. Габуния — вещь эффектная, доступная и в то же время очень современная по средствам. Замечателен опыт вечеров камерной музыки и балета в Ленинграде. Заслуживают самого серьезного изучения принципы, положенные в основу постановки спектакля "Зримая песня" в Учебном театре при Ленинградском институте театра, музыки и кинематографии[1][1 Спектакль поставлен в 1964 г. студентами Ленинградского театрального института В. Е. Воробьевым и Е. М. Падве; художественные руководители А. И. Кацман и Г. А. Товстоногов]. Может быть, подумать о создании музыкально-сценических представлений, об организации ежемесячной "концертно-музыкальной газеты" (по примеру "Окон РОСТа" или агиток В. Маяковского) и т. д. Вообще, мы должны перенять опыт наших лучших театров в умении быть интересными, в умении быть любимыми, в умении раскалить вокруг себя самый воздух.

Путь музыки к массам лежит и через толковую организацию пропаганды. Казалось бы, вот новость! Нашел о чем говорить! Уж у нас ли не накоплен бесценный опыт приобщения миллионов к художественной культуре? Мы ли не богаты традициями в этой области? Как поется в известной песенке, "да, да, да, это так". Однако же...

Широковещательные дорогостоящие массовые выезды композиторов в города РСФСР на фестивали искусства, впоследствии роскошно именуемые "праздниками музыки", лично у меня вызывают очень печальные чувства. Я очень хорошо помню концерт во Дворце культуры во время Ленинградской декады в Саратове, где этому самому концерту радовались двадцать три человека, потерявшиеся в огромном зале, а участников выступления было десятеро. Если бы это был случай, досадное недоразумение! Но таких "недоразумений" сколько угодно. И суть тут вовсе не в недочетах чисто административных, а в первую очередь – в отсутствии художнической жилки, творческого начала в самой организации, в отсутствии живой, постоянно развивающейся методики. Пропаганда делается холодными руками завхозов от пропаганды по давно известному шаблону, подыскать сочинение, составить программу, найти исполнителей и ведущего-музыковеда. А как подать? Скучно подать, по старинке. Потому что при царе Горохе было интереснее. Я читаю у Фитингоф-Шеля описания старинных камерных вечеров и завидую – вот это вечера! Пение, игра на инструментах, подходящие к случаю стихи, рассказы, воспоминания, живопись, опять игра. Я вспоминаю студенческие вечеринки с музицированием, спорами, стихами, опять музицированием. И наши гости-немузыканты уходили от нас уже зараженные "бациллой музыки", искусства вообще. Почему нам не развить этот принцип комплексной пропаганды, не поднять его на высокий уровень? Каждый такой концерт должен быть тщательно подготовлен, построен как единое художественное целое, как монолит[1][1 Нечто подобное, по-моему, устроил московский Дом актера в День Советской Армии. Свободные импровизации-обращения к залу ведущего Б. Бабочкина, наплывы кадров военной кинохроники, воспоминания присутствующих маршалов, выступления артистов – всё слилось в единую волнующую картину (вечер транслировался по телевидению). Прим. автора]. Программы же типа:

1. Встреча с С. Юрским.

2. Новинки камерной музыки, —

то есть с Юрским в качестве зазывалы, возможны как частный случай, но отнюдь не как коренной способ пропаганды. Впрочем, у нас пошли даже дальше. Организуют концерты, где в первом отделении звучит музыка сложных жанров, а во втором – легких. Работники отдела пропаганды Ленинградского СК[2][2 Союз композиторов] называют это "показать музыку во всем ее многообразии". На деле же получается, как в стишке: "Скушай, деточка, таблетку, дам потом тебе конфетку". Мы словно заранее признаем неинтересность сложной музыки для широкого слушателя. Если такой принцип развивать и "совершенствовать", то, вероятно, в недалеком будущем филармонические афиши, рекламирующие симфонические концерты, будут выглядеть так:

23 мая

Состоится концерт

Работает буфет

Играет оркестр

В слушателя надо верить. Наша задача – всеми средствами помочь ему. Я знаю многих людей, полюбивших музыку после того, как они побывали в концертах чтицы Т. Давыдовой и ее постоянного партнера – изумительного пианиста Е. Шендеровича. Вряд ли забудут ученики 4-й ленинградской школы-интерната встречи с Михаилом Вайманом – не только замечательным скрипачом, но и талантливым рассказчиком.

Известно, что большая роль в пропаганде принадлежит музыковедам. Известно также и то, что здесь не все благополучно. Кого готовят консерватории – совершенно неясно. Люди, на пятом году обучения тихо-мирно исследующие, например, форму рондо у Моцарта, сплошь и рядом выходят из консерватории мало осведомленными о перипетиях музыкальной жизни нашей повседневности, плохо представляющими себе общественную цель своей работы. Единственное, что им ясно, это что музыка прекрасна, а публика сера. Что они, возможно, должны написать диссертацию и работать в музучилище, где у них, возможно, будут хорошие ученики, которых они приготовят в вуз и которые, возможно, в свою очередь напишут о рондо у Моцарта, окончат консерваторию и, возможно, поедут работать в музучилище, где у них... и т. д., так сказать, производство для производства, простое воспроизводство. А где же творческая "прибавочная стоимость"?

Получается заколдованный круг и очень мало смысла. А смысл в том, чтобы бороться за музыку, за ее счастливую жизнь в сердцах людей. Каждый профессионал должен воспитать хотя бы несколько любителей музыки!

У нас катастрофически слабы ростки музыкальной публицистики в широкой печати. У нас плохая речь – устная и письменная. Стереотипные восторги, стереотипные упреки, стереотипные пожелания. Газетные рецензии часто пишут заранее. Уже сейчас многие музыковеды могут перенять опыт работы американского телеграфа и составить свои статьи и выступления так: выражение № 3, похвала № 17, эпитет № 114-а, восторг № 19-бис (см. "Полный свод выражений практикующего музыковеда").

Нередко лектор выходит на эстраду, почти не зная исполняемого сочинения, или же вообще смотрит на лекторскую работу, как на бородавку у лягушки. Все это крайне безответственно, точнее – от неосознания ответственности. А ведь С.М. Киров, например, будучи уже любимцем народа, признанным оратором, речь которого отличалась огромной экспрессией и непосредственностью, признавался как-то, что репетирует каждое свое выступление.

Можно сказать еще о многом, что стоит на пути искусства к слушателю. О недостатках музыкального образования в школах общего типа; и их не ликвидируешь никакими постановлениями, а ликвидировать надо, ибо вопрос о музыкальности общества – это вопрос о том, жить или не жить самой музыке. О том, что очень узок круг детей, обучающихся в специальных музыкальных школах, в частности, недопустимо мало детей из деревень. А ведь это целый кладезь своеобычнейших талантов; сколько нового, неоценимо свежего могли бы внести они в русское искусство, как бы приблизили его к селу!

Наконец, музыка приходит к слушателю из издательств, через нотные магазины. У меня дома хранятся облегченные и сверхоблегченные дореволюционные издания опер Чайковского, Вагнера, Верди, огромные тома "Золотой лиры", предназначенные для любителей. В каждом из них можно найти музыку самую разную — как говорится, от Баха до Оффенбаха – в удобных и красивых переложениях, плюс к тому жизнеописание всех композиторов и к нему – очаровательные портреты. Проиграл такой том – и сразу наглядно познакомился со значительным отрезком истории развития музыки. В общем, иные буржуазные нотоиздательства очень интересовались своими покупателями и были щедры на затеи для любителей. У нас этого страшно мало. Но, может быть, довольны сами профессионалы? Недавно один наш товарищ, работник Ленинградского отделения издательства "Музыка", зашел в нотный магазин, чтобы что-нибудь купить, и... не нашел ничего для себя интересного. Спрашивается: для чего же он сидит в издательстве? И кто в конце концов во всем виноват? Планирующие организации? Возможно, но не только они. В магазине ЛО Музфонда продавцы такие скучные, что просто тоска берет. Покупать не хочется, даже если очень надо. А вот на Невском торгует книгами девчонка – у той не купить книгу невозможно, даже стыдно не купить. И все покупают – так бойко и увлекательно предлагает она свой товар.

Итак – решительное нет! чванству и бюрократизму в сочинении и пропаганде музыки! Будем помнить о крестьянах, о болтающихся в подворотнях мальчишках, о женщинах, работающих на ремонте железных дорог, о всех людях, о народе, которому так необходима музыка, что помогала бы жить лучше, светлее! Не новая это идея, не в первый раз звучит такой призыв, но на пороге Пятидесятилетия[1][1 Речь идет о приближающемся 50-летии Октябрьской революции] не грех и признаться, что мы еще не все успели, не все выполнили, что есть еще у нас непогашенные долги перед теми, для кого мы существуем и работаем. Мы – должники перед массой людей, не испытавших на себе чуда музыки. Нельзя эстетствовать, нельзя бежать в технические системы и экспериментировать до бесконечности. Лучший эксперимент – слушать жизнь и учиться у жизни. Но не учиться "учиться жить"!

Благодаря своим слушателям – и реальным, уже завоеванным, и потенциальным – мы занимаемся музыкой, и сама музыка рождена ими. Если бы их сердца не знали горя и радости, то не о чем было бы петь, не о чем было бы играть, не о чем было бы сочинять музыку.