2001-й год, редакция "Новой газеты", где регулярно выходит рубрика "Прощай, попса" с моими текстами. Заместитель редактора, решающий их судьбу, прочитав это интервью с Виктором Луферовым, медленно-медленно переводит взгляд с листочков, где оно распечатано, на меня, любимого, и проникновенно спрашивает: "А кто такой этот Луферов, чтобы говорить такие вещи?!" В свете последнего "диалога художника и власти" надо бы сказать: "Витя Луферов, бард", но тогда я сказал, разумеется, что-то другое.

Интервью это не вышло ни тогда в "Новой...", ни потом. А теперь уже и "Перекрёстка" больше нет, и Виктор Архипович умер, и само это интервью воспринимается, скорее, как документ ушедшей эпохи.

Есть люди, которые всегда против и любят во всеуслышание об этом заявлять. Им неважно, что нечего предложить взамен хулимому, – им важно лишь громко заявить о себе. Как правило, это очень больные люди.

Есть другая категория. К ней относятся те, кому тоже многое не нравится, но они находят силы и мужество ни следовать общепринятым правилам, ни бездумно ругать их. Зато они пытаются строить что-то свое взамен или в дополнение к существующему. Как правило, это очень здоровые люди.

С точки зрения общепринятых стандартов Виктор Луферов был и остается человеком сугубо альтернативным всему, что только возможно. Но при этом он фантастически деятелен. Его Театр Песни "Перекресток" – едва ли не единственное место Москвы, где мирно сосуществуют культуры рока и авторской песни, взаимно дополняя друг друга. И не только они. Среди всех московских концертных площадок, его "Перекресток" – самый сумасшедший миксер различных культур. Как и творчество самого Луферова.

– Расскажите про свою новую программу "Парад инструментов на Красном пальто".

– Это песенный мультиинструментальный перформанс. Там присутствуют экзотические для большей части публики инструменты, которые давно уже существуют в области этнографического русского фольклора – коса, калюка, колесная лира. Затем, там есть линия городского фольклора – песни "Про Марусю", "Про шестнадцать ножей", "Я был батальонный разведчик" – с применением уже авангардных инструментов, – например, шлангофлейт. Получается соединение элементов этнографического и городского фольклоров с тремя авторскими отступлениями. Плюс современная фонограмма и современный звук.

– Это мало стыкуется с тем образом барда Виктора Луферова, что существует в так называемом массовом сознании.

– На самом деле это не совсем так, поскольку я с самого начала был в бардовской среде фигурой альтернативной. Еще в 1967–68 гг. у меня была одна из первых в Москве арт-рок-групп. Называлась она "Осенебри" – неологизм, рожденный Андреем Вознесенским. Названия "рок-группа" тогда не существовало, электрические группы назывались бит-группами и мы были в их числе. К сожалению, в 1970 году история группы закончилась, хотя идеи, которые зародились тогда... Сейчас, например, в авангарде популярно играть с терменвоксом. У нас уже тогда была идея использовать этот инструмент и, если бы история "Осенебрей" продолжилась, то уже в 1971 году терменвокс у нас бы был без всякого сомнения.

В то время не было ни одного состава, аналогичного нашему. У нас были, наряду с электрическим звучанием и барабанами, струнные и деревянные духовые. Ни одна группа в то время не строила свой репертуар на авторской песне, уже в то время зрелом жанре, хотя и находившемся в андеграунде. Причем, именно тогда зародился интерес не просто к песням, а к построению целых песенных спектаклей. Был написан сценарий музыкального спектакля "По всякой земле...", включающий в себя песни Клячкина на стихи запрещенного в те годы Бродского, а также – Кукина, Окуджавы, Новеллы Матвеевой, но именно в электрической аранжировке, именно этим составом. "Парус" Высоцкого пели. Кстати, именно Высоцкого я считаю первым русским рок-бардом, он гораздо больше рокер чем, скажем, Градский. В-третьих, уже тогда была идея театра песни, мы использовали куклы во время выступлений, включали кинопроекции. Но все это оказалось, к сожалению, тем зерном, которое тогда так и не проросло. Роспуск группы был грандиозной стратегической ошибкой.

– Потом бард Виктор Луферов как-то соприкасался с миром рока?

– Нет, в те годы я совершенно от этого отошел. Учился в джазовой студии "Москворечье" и продолжал следить за какими-то авангардными делами, регулярно ходил на фольклорные фестивали и концерты. Потом закончил "гнесинку", несколько лет играл и пел с Еленой Камбуровой, совершенно уникальной певицей.

К сожалению, поклонники рок-музыки не знают многих интересных вещей, существовавших в авторской песне. Они знают в первую очередь те популярные фигуры, которые вышли на телевидение и большую эстраду, но не знают тех левых, кто никуда особенно не лез, к которым я отношу и себя. Мы, как пел Гребенщиков, считали, что западло "вовремя приходить на урок". Мы и по-человечески, и творчески волей-неволей противостояли упрощенной мажорной эстетике, которая была и остается широко распространенной в авторской песне. В нашем "левом крыле" крайне усложненная эстетика, она одновременно близка не только к авторской песне, но и к року. Причем, скорее, не к рок-н-роллу, а к арт-року, его ритмической и гармонической напряженности. Я знаю, что если завтра возьму в руки электрогитару и соберу музыкантов, то чуть ли не большинство моих песен очень хорошо прозвучат в электрическом варианте.

Самые интересные фигуры в музыкальном плане, пожалуй, Володя Бережков, Алик Мирзаян и я. В свое время я столкнул их на гитарную тропу, убедив, что надо серьезно браться за инструмент. Получилось, что Алик во многом нас опередил, он сильно расширил пространство владения гитарой. А группировка в целом была, конечно, шире – это и Вера Матвеева, и Толя Иванов, и Юра Аделунг. Уже тогда, в конце 60-х-начале 70-х были популярны Берковский и Никитин – в студенческих компаниях огромные здоровые лбы, сидя за столом, распевали "Спляшем, Пегги, спляшем" или "Пони девочек катает". Мне и моим товарищам все это было абсолютно чуждо.

– Насколько я понимаю, отношение к вам было примерно такое: "Нам это непонятно, но мы это уважаем". Хотя в главную бардовскую "обойму" никто из вас так и не попал.

– Мне кажется, мы делали гораздо более серьезное искусство, чем то, что стало массовым в жанре авторской песни. У нас была гораздо более серьезная поэзия и обращение к более серьезной поэзии: у Мирзояна – к Бродскому и Заболоцкому, у Володи Бережкова – Пастернак и тот же Заболоцкий, у меня – Аполлинер, Превер. Все это в итоге создало совершенно другую эстетическую ауру, нежели та, что в то время пользовалась популярностью.

– Как появилась идея "Перекрестка"?

– Сначала я совсем не представлял себе, какой тяжести этот крест. Когда мне в ДК МАИ предложили сделать молодежный театр, я понял, что час пробил: хватит говорить о театре – надо его делать. И начал эту историю. Семь лет существовала молодежная театральная студия, где я занимался совершенно неожиданными для себя вещами... Когда собралась талантливая молодежная компания, я написал манифест под названием "Башня на "Перекрестке". Предполагалось, что "Перекресток" – это театрик, а Башня – это мы, универсальная ассоциация чего только можно.

Почти ничего в итоге не получилось, замах даже в рамках студии оказался слишком большим. Мы занимались фольклором, историей площадного балаганного театра, занимались авторской песней, – это три основных направления. Но был период, когда все они сливались вместе и "работали" совместно. Например, когда мы выходили на большие народные гулянья, участвовали в международных фестивалях уличных театров: 1988-й – московский "Караван мира", 1991-й – архангельская "Шагающая улитка". Сегодняшний "Перекресток" абсолютно логично вылился из той театральной студии. Название появилось еще в 1986 году, и уже тогда он назывался Театр Песни. Репетировали в этом же подвале, на птичьих правах. Когда перестройка окончательно вошла в свое русло, взяли его в аренду, которая была тогда небольшой и вполне посильной – просто платили какие-то небольшие деньги из своего кармана.

Параллельно, с 1987 по 1992 годы существовал "Первый круг" – первое в истории бардовского жанра профессиональное объединение. Там собрались мы, три старых друга Бережков-Мирзаян-Луферов, плюс к нам Саша Смогул присоединился, плюс наши младшие сотоварищи Миша Кочетков, Андрей Анпилов, Надя Сосновская и Володя Капгер. Володя, конечно, был несколько в стороне: он "лесной" человек, любит ходить на слеты, но у него есть несколько вещей, которые вполне подходят под эстетику "Первого круга". У нас была группа профессиональных администраторов, вследствие чего мы несколько лет катались по всей России. Ни до нас, ни после нас подобной бардовской группировки не было. Сейчас есть неплохие молодежные объединения, но своим менеджментом они профессионально не занимаются и по России не концертируют. Абсолютно неожиданно такая сильная в творческом плане группировка просуществовала несколько лет без междоусобиц и определений, кто из нас первый. Никто друг друга локтями не отталкивал, мы прожили несколько замечательных лет как настоящее бардовское братство и сделали ряд интересных совместных программ – по Галичу, "Серебряный век"... Всего программ было семь, сценариями занимались Андрей Анпилов и Михаил Кочетков. В 1989 участвовали в театральных "Лефортовских играх", потому что это были уже не концерты, а динамично и точно выстроенные спектакли. В тот день Театр Песни "Перекресток" играл спектакль "Из дома вышел человек" по Хармсу, а вторым отделением "Первый круг" представлял "Серебряный век", построенный как попытка рассмотреть корни авторской песни. "Первый круг" распался в 1992 году, но мы продолжаем дружить и, может быть, – это самое главное наше приобретение. В 1993–94 году я несколько раз ездил в Германию, зарабатывал деньги для театра и себе на жизнь, а с 1995 года "закрутил" в этом подвале камерный культурный центр.

– Для чего? В чем заключалась идея очередного переустройства?

– В любой культуре, в любом большом движении – будь это бардовское движение или рок-движение – есть большие фигуры и огромная толпа графоманов. И можно брезгливо относиться к определенным вещам и там, и там, если не знать творчество ключевых фигур этих культур и талантливых молодых ребят, которые только пытаются пробиться. А лозунг "Перекрестка" – пространство культуры едино!

Был период молодежного театра-студии, а сейчас идет период Театра как камерного культурного центра. Здесь бывают и литературные вечера, и акции-провокации с участием инсталляций Саши Соловьева, здесь выступают и группа фламенко "Los de Moscu", и Сергей Летов сотоварищи, и Умка с "Броневичком". Мы стали стартовой площадкой для Сергея Калугина, "Ночных снайперов", "Зимовья зверей" и т. д., и т. п. В принципе, концепция уже выстроена. Сейчас наблюдается засилье бардов и молодежных групп, но, я надеюсь, что в наступившем сезоне мы этот перекос исправим. Здесь место, где должны происходить разные, подчас друг другу противоположные вещи. Как я уже сказал – пространство культуры едино, меня интересуют все эти области. И проект "Перекрестка" как камерного культурного центра – проекция меня и моих интересов как лидера этого места.

Мне самому оно нужно как театрально-музыкальная база. Если Бог даст время и силы, то по плану на следующий год я вывожу "Парад инструментов..." в Европу, а потом возвращаюсь к тому, с чего начал, к "Осенебрям". Название группы будет другим, но театр станет местом репетиций, местом, с которого начнется ее раскрутка. А у театра, конечно, должен быть свой репертуар, и я надеюсь, что уже осенью мы сделаем вторую мою программу, которая называется "Сад".

Задача "Перекрестка" – создать место, где живет, существует и воплощается на сцене та песня, представителями которой были и являются я и мои друзья. По отношению к бардовской культуре оно "левоориентировано". Есть целый ряд людей, которые не продолжают нас – они сами с усами – просто близки нам. Естественно, это "Азия" – Лена Фролова, Коля Якимов, Саша Деревягин. Это ребята из творческого объединения "Третье ухо" – Леша Тиматков, Саша О'Шеннон, Гриша Данской, "независимые" Юра Цендровский, Саша Левин. Мы отдаем себе отчет, что денег с этих концертов практически не бывает и, возможно, никогда не будет. Но мы ставили и будем ставить их концерты, потому что это – настоящие песни. То, чем мы жили с моими друзьями, то, что мы берегли, и сами старались создавать. Наш "бизнес" – бизнес творческих людей. Он ориентирован на выживание, а не на получение прибыли.

Я с уважением отношусь практически ко всей авторской песне и близлежащим областям. Единственно, нам не нужно здесь интонаций "русского шансона", но популярные люди – Митяев, Мищуки, Берковский, – почему бы им тут не выступать? Противоречия я здесь не вижу и никак мы от них специально не дистанцируемся, как это было недавно заявлено в "Независимой газете", – это люди, которые много делали и делают в жанре авторской песни. Но есть какая-то пирамида, где наверху стоят главные и незыблемые источники – Анчаров, Визбор, Высоцкий, Галич, Окуджава, а также живые здравствующие классики – Городницкий, Ким, Новелла Матвеева. Есть барды нашего поколения, среди которых мне в первую очередь дороги мои друзья по "Первому кругу". Просто концептуально эта площадка поддерживает некоммерческое истинное искусство.

– Вы думаете, понятия "истинный" и "некоммерческий" — обязательно синонимы?

– К сожалению, существует такой закон: чем известнее и раскрученнее становится человек, тем более его песни стираются и замусоливаются, тем скорее его эстетика замыливается. К сожалению, это можно видеть на примере очень многих авторов. Хотя в то же время Окуджава, например, прошел по воде аки по суху – есть какие-то феноменальные люди, которые остались живыми, несмотря на грандиозную популярность. Тут уже, видимо, дело в разности величин. А с меньшими величинами какая-то "обтекаемость" начинается. То ли потому, что эти песни мы начинаем слишком часто слышать по радио и если то, что еще вчера казалось мило в дружеской компании, каждый день звучит из приемника, то приближается к попсе. Это касается не только авторской песни, – насколько я могу судить, в рок-музыке та же самая ситуация. Это вообще закон больших чисел – закон большого числа исполнений в эфире. Причем, люди зачастую не изменяют себе, остаются такими же, – здесь какой-то другой закон. Закон того, что человек продвигается в ту область, где нет внимательной тишины, и какое-то изначальное доверие теряется.

2001 год