Он любил море, могучее, изменчивое, необузданное. Нет, совсем не то, романтическое, бирюзовое, с алыми парусами, поцелуями на фоне заката, красавцами и красавицами. Его море совсем другое: шторм, вахты, кровавые мозоли. И герои другие: сильные и открытые характеры, искаженные напряжением лица.

Следуя своей всегдашней манере примерять все на себя: а я так смогу ли, – он уверенно писал: "я бегу по гаревой дорожке", "штанга – мой соперник", "я отдал бы звезду сыну".

С морем и моряками все было сложнее. Долго этот честный человек не решался ставить себя в один ряд с тружениками и рабочими моря, и в первых "морских" стихах признавал, что его удел – "шагать по суше". Судно уйдет без него. Наверное, люди на нем другой масти или высшего сорта.

Но он уверен, что вечный морской закон свят: услышав короткий призыв "save our souls", все, кто знает, что такое беда, не останутся равнодушны и придут, рискуя, может быть, на помощь. И не спросят: "Ты чей?" – просто протянут руки, откроют души. А он с достоинством скажет "Я – ваш".

Высоцкий выиграл и эту битву с собой. Он добился, заслужил, что его герои, на которых он так долго равнялся, признали его. Он мог теперь с честью говорить: "наш корабль", "наше знамя", "мы научились", "мы умеем". "Человек за бортом" поднял поэта до уровня уважаемых им моряков. "Человек за бортом" уравнял их.

Кем он видел себя в море? Конечно же, корсаром, отчаянным, злым и серым от порохового дыма, матерщинником, крамольником, каким угодно, только не рабом прикованным. К черту звания, титулы и прочие цацки. Лучше быть последним среди свободных, чем первым среди зависимых.

В одном из стихотворений "морского" цикла поэт на полную силу, пожалуй, использует свое умение создавать многосмысловые и многозначные тексты и подтексты.

Четыре года вольного плавания, четыре года штормов и боев. Ни слова о грабежах, насилиях, добыче. Это – общее место, об этом писали многие. Четыре года тяжкого труда, когда засыпаешь после вахты на ходу, когда тела товарищей служат затычками для дыр в бортах – вот морской быт Высоцкого. "Веселый Роджер" не может поблекнуть от шторма на ветру.

Не забывает поэт и о сюжетной линии. Он не признает общих рассуждений. Ценность образов познается в действии и развитии.

Эскадра королевского флота настигла основательно потрепанное и залатанное пиратское судно с поредевшим экипажем.

И что же? На виселицу? На галеры? Да ни за что. Вот он, момент истины: хищники в борьбе за жизнь сдаваться не будут. Они примут бой пусть даже против всего флота его величества. Кольты и кинжал за пояс, тесак в ладонь, молились вчера. К бою, джентльмены. Преподобный, ваше место у фальшборта. Бога, душу, мать-перемать, святые угодники – на абордаж!

Таким образом у Высоцкого сюжет развивается достаточно часто: расставляются акценты, определяются симпатии и антипатии, доводится до высшей точки конфликтная ситуация и... Никогда или почти никогда нет определенности в разрешении конфликта: думай, читатель, выбирай, слушатель, решайте сами.

Он сросся, сроднился с морем, как сросся и сроднился с морем его кумир – Пушкин. Однако море Пушкина – живая, но неперсонифицированная стихия. Море Пушкина – обезличено. Да, к нему можно обращаться: "Приветствую!". Но ему нельзя довериться, с ним нельзя говорить и спорить. По нему, наконец, нельзя сверять ни ритм жизни, ни ритм поэзии.

Не так у Высоцкого. Его море населено живыми людьми, разными, неоднозначными, но верными. Его море – сильнее, чем путы и капканы суши. К черту санаторно-курортную сушу, к черту пустоту и скуку, раны и прорехи – к морю, к морю!