В таких киосках обычно продают бижутерию или прессу. Железная рифленая коробка оливкового цвета. Из окна коробки виден вход на Ваганьковское кладбище, зеленый купол церкви Андрея Первозванного. И тихо хрипят колонки: "Лучше гор могут быть только горы..." На Ваганьковском кладбище – могила Высоцкого, в Нижнем Таганском переулке – его музей, а здесь, в железном киоске через дорогу от кладбища, – его песни, его дух, и, как говорят завсегдатаи, сам Высоцкий. Центром Высоцкого этот киоск не назовешь: так отвечают, когда звонишь в музей. Коммерческая палатка – язык не поворачивается...

В таких киосках обычно продают бижутерию или прессу. Железная рифленая коробка оливкового цвета. Из окна коробки виден вход на Ваганьковское кладбище, зеленый купол церкви Андрея Первозванного. И тихо хрипят колонки: "Лучше гор могут быть только горы..." На Ваганьковском кладбище – могила Высоцкого, в Нижнем Таганском переулке – его музей, а здесь, в железном киоске через дорогу от кладбища, – его песни, его дух, и, как говорят завсегдатаи, сам Высоцкий.

Стучусь в окошко: – Можно к вам в гости? Захожу. Кругом – Высоцкий. С бородой, без бороды, с микрофоном, с гитарой... Плакаты старые, блеклые; краска выгорела. Прямо передо мной – девушка, закутанная в темно-зеленую куртку. Без куртки холодно. Я свою тоже не снимаю. Девушку зовут Людой.

– Все, что здесь продается, – говорит Люда, – связано с Высоцким. Иногда делаем небольшое исключение для Есенина, Цоя, Талькова. Но в основном – Высоцкий. Книги, кассеты, диски, плакаты. Песни, стихи, фильмы. Все, что он пел, здесь есть, включая коллекционные записи. Сколько часов? Никто не считал. Очень много. Спросите у хозяина, это он знает. Только купите что-нибудь сначала. Он не любит, когда спрашивают и не покупают. А то лезут тут всякие, рекламу предлагают. Он их всех гоняет. И не называйте это палаткой. Это торговый центр Высоцкого, центр памяти.

На следующий день хозяин оказался на месте. Александр Вишневский – крупный мужчина с широким улыбающимся лицом. Все спрашивал, откуда знаю, как его зовут, и боялся, что суну ему в зубы диктофон. – А что здесь было десять лет назад? – Спекулянты. Ходили прямо на могилу и там продавали из-под полы черно-белые фотографии, значки, пластинки. Я смотрел, сколько мог, потом не выдержал. Тогда еще не было самого музея, только дирекция по созданию... Обратились туда и поставили киоск. Меня сделали сотрудником музея. А должность не помню. То ли киоскер, то ли еще как-то... В девяносто шестом директором стал Никита Высоцкий и решил, что музей не должен заниматься коммерческой деятельностью. На этом отношения с музеем закончились. Теперь мы закрытое акционерное общество.

Долго выясняем, как же назвать этот киоск, в котором сидим. Вишневский называет его торговым центром Высоцкого и сам понимает, что это не то. Ну какой торговый центр десять лет будет работать каждый день без выходных, даже если нет ни одного покупателя (что зимой бывает нередко). Сейчас уже три часа дня, киоск открылся в десять. В кассе – только сто шестьдесят рублей. Пять-шесть покупателей в день – средняя цифра для зимы. Торговый центр, который живет от двадцать пятого до двадцать пятого. От годовщины рождения – до годовщины смерти, когда в день бывает до ста покупателей. Торговый центр, где продавцы работают бесплатно (денег от продаж едва хватает, чтобы заплатить за землю, электричество, разрешение на торговлю и т. д.). Не то... Просто центром Высоцкого тоже не назовешь: так отвечают, когда звонишь в музей. Коммерческая палатка – язык не поворачивается... Так и не выяснили.

– По-разному называют, – подытожил Вишневский, – забегаловка, нора, сарай, ларек, избушка, домик, склад... Всех названий не помню. Раньше двадцать пятого тут уже в семь утра народ стоял – ждал, когда откроемся. С первыми электричками приезжали. На могилу цветы положат, потом сюда заглянут посмотреть, что нового появилось, с друзьями Высоцкого пообщаться, рюмашку пропустить, потом, у кого время есть, – в музей. А последние лет пять, до девяти утра вообще никого не бывает, и приезжать не стоит... Покупатели в основном из провинции.

Стук в дверь. Заходит старичок в плюсовых очках, здоровается и садится на скамейку. – Интервью даю, – сообщает Вишневский. – О Высоцком. А ты что скажешь, Боря? Боря расплывается в улыбке, глаза загораются, губы растягиваются: – Я с Высоцким п-и-и-и-л! Вот сидел, как с вами, и п-и-и-и-л... Самое светлое воспоминание в жизни.

Ваша любимая строчка из стихов Владимира Высоцкого? Вадим АБДРАШИТОВ, кинорежиссер: – Это же Высоцкий! Из его "Цыганской": "Где-то кони пляшут в такт медленно и плавно, вдоль дороги все не так, а в конце подавно". Для меня он наше все, недооцененный, неизученный, уникальное явление духовной жизни России. Его время как крупнейшего писателя, поэта еще вернется. Я его впервые услышал в начале шестидесятых годов, когда учился на физтехе в Долгопрудном. Я жил в общежитии, и из всех окон, из всех катушечных магнитофонов разносился Высоцкий, его знали практически наизусть с этих самых записей. Святослав БЭЛЗА, музыкальный критик: – "Я не люблю, когда мне лезут в душу, тем более, когда в нее плюют..." Почему именно эти строчки, объяснять, наверное, не надо. Я помню Высоцкого. Прошло уже почти двадцать лет после его смерти, но время его не отодвинуло. Когда я хожу на Ваганьково, вижу огромное количество народа у его могилы. Культ Высоцкого не столь истеричен, как культы иных бардов, поскольку он, особенно в последние годы, стал серьезным поэтом. Многие строчки так называемых бардов теряются при печатании на бумаге, а стихи Высоцкого нормально читаются. Валерий ЗОЛОТУХИН, актер: – "Протопи ты мне баньку по-белому", например. Да у меня их миллион! Игорь КИО, иллюзионист: – Все. Из любой песни можно выдернуть. "Я не люблю, когда стреляют в спину". Впервые я услышал его в начале шестидесятых годов, когда он пел приблатненные песни. Все лучшие впечатления о нем я вынес позже, уже в институте. Алена СВИРИДОВА, певица: – Высоцкий не входит в число моих любимых певцов. Я его слышала, когда мне было лет пять (он был у родителей на магнитофоне), и он меня напугал. Юмора про Нинку я тогда не поняла: "Она хрипит, она же грязная, и глаз подбит, и ноги разные". Слова меня страшно напугали, я эту Нинку видела во сне. И сколько потом я ни пыталась его полюбить, это было сильнее меня. Сергей КАПИЦА, профессор: – У него есть целое стихотворение, посвященное моей передаче ("Дорогая передача! Во субботу чуть не плача..." – ред.). Не могу сказать, чтобы у меня из него было что-то такое специальное. Высоцкий – целая эпоха в публичной поэзии. Ефим ШИФРИН, актер: – "Я не люблю, когда читают письма, заглядывая мне через плечо...". Это не чужой для меня принцип, я его очень хорошо чувствую, а в художнике – особенно. В годы моей юности, если прибегнуть к метафоре, Высоцкий был прорубью на огромном ледяном настиле, живым источником чистой воды. Юлий ГУСМАН, директор Центрального дома кинематографистов: – У меня их столько... Когда я был студентом, выступал с программой Высоцкого на эстраде. Не понимаю, когда раздирают поэта по строкам. У него очень много замечательных стихов и великолепных песен. И их нужно цитировать целиком.