Стерпи, когда твои слова корежа,

Плут мастерит капкан для дураков,

Когда всё то, на что твой век положен,

вновь собирать ты должен из кусков.

Сумей рискнуть, поставив на кон снова

Весь выигрыш – и только для того,

Чтоб проиграть и не единым словом

Не выдать сожаленья своего!

Р. Киплинг. "Если..."

Само появление Киплинга в литературе вызвало в мещанских кругах возмущение и скандал, сравнимые лишь с теми, какие произвел за век до того Джордж Байрон. И по тем же причинам: тот же романтический гимн свободной личности, ненависть к снобизму и высокий гуманизм, не удовлетворяющийся ни широковещательной декларацией, ни слезливой фразой.

Поэтический враг № 1 – вот официальное положение Редиарда Киплинга в СССР.

Что касается русской поэзии, то влияние Киплинга на нее сравнимо опять же только с влиянием Байрона. Думается, влияние Киплинга даже сильнее – ведь Байрон был всегда доступен русской читающей публике, и ни александровская, ни даже николаевская цензура и не думали его запрещать. А Киплинг? Кроме "Маугли" да еще нескольких прозаических произведений, у нас не издают ничего. Вышедшая в год смерти поэта маленькая книжка его стихов была в СССР единственной*. И хотя туда вошли некоторые из лучших его стихотворений – "Мери Глостер", "Пыль", "Заповедь", но всё же подбор был крайне тенденциозен. Исказив лицо поэта, книжка, по сути, была призвана лишь иллюстрировать ложные концепции предисловия – верней, объемистой статьи, где поэт охарактеризован как певец ницшеанского индивидуализма, антидемократ, как поэт, идеализирующий звериное начало в людской душе...

Разберемся в этих обвинениях.

Посмотрим, каким способом они доказываются. Одна из самых знаменитых баллад Киплинга – "Баллада о Западе и Востоке". Ее-то, верней, только начало ее, всегда цитируют, когда хотят обвинить поэта сразу и в расизме и в ницшеанском восхвалении "белокурой бестии". Вот как звучит это начало в переводе Б. Полонской, в котором оно и стало благодарным материалом для цитатчиков:

Запад есть запад, Восток есть восток, и с местах

они не сойдут (?)

Пока не предстанут небо с землей на страшный

Господень Суд.

Но нет Востока и Запада нет, что – племя, родина,

род,

Если сильный с сильным лицом к лицу у края

земли встает.

(Выделено мной. – В. В.).

Вот так. И те, кто помнят этот отрывок целиком, обвиняют поэта в "космополитизме", кто помнит наполовину – в расизме, а кому не лень – и в том и другом одновременно.

А всё потому, что в литературе соцреализма открыли (хотя вслух об этом и не говорят) новый метод перевода – перевод идеологический! "Что – племя, родина, род" – выдумка переводчицы именно в целях такого идеологического перевода, желание приписать автору то, чего он не говорил. В подлиннике читаем эту строку так: But there is neither East nor West, Border, nor Breed, nor Birth. Итак, слово "родина" появилось тут в переводе с той же целью, с какой убрано слово "граница", а конкретные "племя" и "род" поставлены вместе, чтобы у читателя вызвать пренебрежительное чувство (по ассоциации с русской поговоркой "ни роду, ни племени"). Ибо слово Birth имеет куда более широкий, более общий смысл.

Теперь попробуем передать эти строки по-русски так, чтобы их суть была наиболее адекватна той, которая мыслилась автором. Получаем:

Да, Запад есть Запад, Восток есть Восток, им [i]не

сойтись никогда [/i]

До самых последних дней земли, до Страшного

Суда,

Но нет ни Востока, ни Запада, ни границы, ни

расы нет,

Если двое сильных – лицом к лицу, будь они хоть

с разных планет!

При правильном прочтении может остаться лишь обвинение в индивидуализме, но, во-первых, в таком случае надо предъявить его заодно и Пушкину, и Лермонтову, и Баратынскому, и Блоку... Впрочем, придется перечислить всех русских, – а может быть, всех поэтов в мире, по крайней мере всех, кто так или иначе связан с понятием романтизма; а поскольку поэзия, чуждая этому явлению, видимо, и вообще не существует, то претензия снимается сама собой.

Намеренное смешивание индивидуализма ("плохое" слово) с замалчиваемым в советском языке термином "персонализм" – тоже лингвистико-идеологический ход. Это для того, чтобы изобразить Киплинга певцом жестокостей – напомнить о "белокурой бестии" и, таким образом, косвенно связать его с геббельсовской идеологией. Поэтому от читателя утаиваются такие вещи, как баллада "Холодное Железо" – поэтическое утверждение христианского гуманизма в его прямом, евангельском смысле. Романтические же баллады, где гремят мечи, врываются на палубы кораблей мрачные пираты, крадутся по диким тропам следопыты, – одинаково легко назвать и ограничительным горьковским полутермином "революционный, прогрессивный романтизм" и термином "ницшеанство" – всё зависит от того, "наш" или "не наш" автор.

Слова Киплинга о том, что "цепью песен будет мир объединен", советская критика не замечает. Не укладываются они в портрет "империалиста".

Обвинение же в антидемократизме уже совсем никуда не лезет, ибо мало кто из поэтов так громогласно и недвусмысленно требовал от всего общества – прежде всего, от столичных снобов – уважения к простому человеку:

Мы – не фаланга героев, но также и не скоты,

Мы – люди из казармы, ничуть не хуже, чем ты!

"Томми Аткинс"

Гуманизм Киплинга – не благие пожелания, которыми набит битком герой его сатиры – лондонский мещанин Томлинсон. Того, как известно, ни ад, ни рай не приняли: "Ты читал, ты слыхал, ты мечтал, – молвил он – и речь полна суеты, но во имя тела, что было твоим, скажи мне, что сделал ты?" — так говорит Св. Петр у врат Рая. А дьявол у врат ада ставит следующий диагноз этому "вору, укравшему человечий наряд": "Ты не дух и не гном, – так дьявол сказал, – и не книжка ты и не скот, иди-ка влезь в свою прежнюю плоть, не позорь ты земной народ!" Так вот этот Томлинсон – гуманист ровно в той степени, какую разрешается называть социалистическим гуманизмом: полное отсутствие личности – всегда залог коллективизма, стадности. Такой "гуманист" хлопот не доставит, он не личность, он только член коллектива, винтик, нуль.

А гуманизм Киплинга – не мечты, а действие. Ибо добро без силы чаще всего оборачивается злом, или попустительством злу. Идеал поэта – Гамлет, но не бессильно гибнущий, а Гамлет с мечом Фортинбраса, как я назвал бы это явление. И меч этот – искусство. Свобода творчества – одна из главных тем Киплинга. На пушкинское "волхвы не боятся могучих владык и княжеский дар им не нужен" Киплинг как бы отзывается "Балладой о верном Томасе", герой которой, великий бард, смеется над королем, предлагающим ему, поэту, рыцарское звание за его песни. Тема свободы творчества выражена в виде точно сформулированного "кредо" в "Послании" к сборнику "Семь морей".

Эта же тема звучит и в знаменитой "Песне банджо".

Но свобода в поэзии Киплинга не ограничивается темой творчества. Она – естественное право человека. В философском понимании свободы Киплинг близок к Н. Бердяеву (тезис о несотворенности свободы). Персонализм звучит и в прозе Киплинга – в частности, широко известная "Книга джунглей", где и в прозе и в стихах эта тема нашла свое отражение: персонализму волков, каждый из коих – личность, противопоставляется коллектив, стадо обезьяньего племени, вопящего о великих делах и ничего не свершающего, или другой "коллектив" – стая красных волков с Декана, где каждая особь заменима другой, где каждая особь – только челюсть коллективной силы (о людях сказали бы – винтик). Эта стая – символ дикой орды, хлынувшей с Востока на мир христианской, персоналистической культуры – пророческий образ.

Смысл восточной тематики Киплинга – опять же свобода: косной серости городской жизни (как у Пушкина – "неволя душных городов") противопоставлен мир, обычаи которого надо понять, уважать, ибо человек, живущий в естественных условиях, куда более цельная личность. В стихотворении "Мандалей" поэт отворачивается от столичных женщин, которые "любви не зная, любят лишь болтать о ней". Его тянет в иной, свободный мир, где все чувства так же ярки, как природа.

И неслучайно символ искусства, ведущего человеческую душу по всем путям и тропам жизни, – банджо, инструмент, рожденный в любимой Киплингом Индии, колыбели европейских народов. "Прометей, украв, держал меня в огне, мой железный гриф и струны закалив".

Железный гриф этого банджо нередко издавал звуки пророческие. В 1918 году Киплинг написал стихотворение "Россия – пацифистам", в котором говорит от имени советского государства, издеваясь над тогдашними британскими сторонниками "детанта". Эти стихи, разумеется, не переводились на русский язык никогда, как, впрочем, девять десятых всей поэзии Киплинга. Тем более удивительно, что Киплинг оказал такое огромное влияние на современную русскую поэзию, и влияние это продолжается: Волошин, Гумилев, Тихонов, Багрицкий, Антокольский, Кедрин... Список этих поэтов, в той или иной степени испытавших влияние Киплинга, можно продолжать и продолжать, и мы увидим, что без Киплинга трудно представить себе Галича, Окуджаву, Матвееву, Морева, Высоцкого... Все они, так или иначе, соприкасаются с киплинговской поэзией. Пусть не банджо, а гитара у них в руках, но неслучайно, что именно поэзия, напрямую связанная с музыкой, напоминает о том, что она –

песня истины, свободной от оков,

песня чуда, песня юности навек!

Василий БЕТАКИ

________________________

*За последние годы, кроме полутома в БВЛ, издано еще кое-что (В.Б.).