В "Красной ниве" – такой журнал издавался в первые годы после революции – мы обнаружили фразу, подкупающую спокойным сознанием истины: "Москва всегда много пела". Далее следовала статья, посвящённая отнюдь не вокальным способностям москвичей и жителей прочих русских городов, а их счастливому умению создавать в своей среде неисчислимое количество песен и песенок, в которых очень нестандартным образом отражалась народная жизнь с её бесконечными заботами и быстротечными праздниками, с её печалью, прикрытой усмешками, с её смехом, в котором звучала горькая нота, с её наружной простотой и внутренней сложностью. Жизнь изменилась. Изменилось время. Но песенная традиция существует, она не исчезала, просто притихла на какой-то срок, чтобы в середине 60-х годов нашего века проявиться в новом качестве и с новой силой.

Улица умная, умелая, многое на своем веку повидавшая, счастливая нелёгким трудовым счастьем – такая улица снова поёт свои песни. Создатели песен живут среди нас, ходят на работу, ездят в экспедиции и командировки, в часы пик страдают в метро, а в выходные дни гуляют по бульварам и переулкам. Действительность прожитого дня западает им в душу не только зрительным и словесным образом, она является им и в своей мелодической сути. Так рождается песня – её мотив, её текст, её интонация неотделимы друг от друга и от личности её автора, который оказался и композитором, и поэтом, и артистом одновременно.

Творцов таких песен называют "бардами и менестрелями" – это довольно точно в смысле исторических параллелей, но излишне высокопарно и экзотично. На наш взгляд, эти песни надо называть просто "авторскими". Мы не собираемся, как это, кстати, часто делается, категорически противопоставлять их песням, созданным вполне привычным способом: композиторами и поэтами и исполняемым певцами. Мы не воздаем хвалу одним и не предаем анафеме другие. Мы лишь хотим показать, что стихия авторского творчества, совмещающего создание и исполнение, несомненно, представляет собой интереснейшую ветвь песенного жанра и что ветвь эта способна богато и плодотворно плодоносить.

Именно поэтому за нашим круглым столом собрались авторы популярных песен: актриса театра "Современник" Людмила Иванова, драматург Александр Галич, педагог Юлий Ким, писатель Михаил Анчаров и журналист Юрий Визбор. Собрались впервые: до сих пор в многочисленных дискуссиях по поводу таких песен выступали и литературоведы, и музыковеды, и певцы-вокалисты, и инженеры-кибернетики – словом, все, кроме самих авторов.

Первым выступил Александр Галич.

"Я думаю, что сочинение таких песен надо рассматривать как явление литературное. Постараюсь доказать, почему. На мой взгляд, лучшие из наших песен, прежде всего, интересны стихами, правда, существующими в неразрывной связи с мелодией. Совершенно очевидно, какую огромную нагрузку несёт в подобных песнях слово, как важен в них единый поэтический стиль. В большинстве удачных песен расширяется образный круг, затрагиваются темы, которые считались совершенно недоступными песне. Посмотрите, очень многие из этих сочинений заключают в себе точный сюжет, практически перед нами короткие новеллы или даже новеллы-драмы, новеллы-повести, новеллы-притчи и сатиры. И каждая несёт совершенно определённый характер главного действующего лица или, так сказать, лирического героя. В лучших песнях Анчарова, Визбора, Кима, Городницкого герой подлинный, он имеет социальное происхождение, вполне ощутимую плоть, лексику, свойственную только ему. И этот центральный образ человека наших дней, который возникает за всеми этими произведениями, человека настоящего, много испытавшего, оптимистичного, на мой взгляд, одно из примечательных свойств наших "самодеятельных" песен".

"По-видимому, нам будет трудно отвязаться от термина "самодеятельность", – говорит Михаил Анчаров. – Но это нужно сделать. И дело вовсе не в амбиции. Просто это определённая форма устной поэзии. Иногда говорят: новая. Вообще говоря, новая, потому что забытая. Гомер называл себя певцом. Беранже писал песни в самом современном смысле слова. Для Пушкина "поэт" и "певец" понятия почти равнозначные. Почему многие люди берутся сейчас за сочинение песен? Да потому, что в песню просится жизнь. Принято считать, что поскольку в песне внимание слушателя сосредоточено на музыке, то смысл должен быть элементарным для лёгкости усвоения. Но вот все мы понимаем, что это заблуждение. Нельзя противопоставить мелодичную музыку глубокому смыслу текста".

Вот так впервые прозвучал вопрос: что же всё-таки побуждает людей брать в руки гитару? Тут же прозвучал ответ, неоспоримый, но несколько лапидарный – жизнь. Юрий Визбор предлагает более подробный и развернутый вариант этой мысли:

"Я вспоминаю песни, которые были рассчитаны на грандиозное хоровое исполнение в сопровождении усиленного духового оркестра. Но уже тогда было ясно, что, кроме таких песен, песен-трибунов, песен-менторов, крайне необходимы песни-друзья. Их было мало. А вакуум необходимо заполнить. Поэтому, например, нам нравились положенные кем-то на музыку стихи Киплинга "День, ночь, день, ночь мы идём по Африке". Мы были противниками британского империализма во всех его проявлениях, но та доля романтики и прелести неизведанного, которая ощущалась в этих куплетах, импонировала нам, как молодым людям. Стали возникать свои собственные песни, вначале очень слабые, преимущественно о девичьих глазах, затем по мере возмужания и посильнее. Возможно, это началось не с Окуджавы. Но именно он пробил дорогу авторским песням, утвердил их право на существование.

Авторы таких песен не пишут для себя. Они не отделяют себя от тех, кто потом будет слушателем. Нельзя к тому же забывать, что наш, если можно так выразиться, потребитель песен колоссально вырос. Приезжаешь на стройку, на промысел – там такие парни, настоящие рабочие-интеллигенты. Они не хотят получать от песни простенькие пилюли незатейливых истин в целлофановом пакете. От песни они ждут правды чувства, правды интонации, правды деталей. Авторские песни не претендуют ни на какую монополию. Они лишь должны занять свое место. Это вполне логично. Есть произведения, которые выходят на сцену в смысле Муслима Магомаева, а есть и такие, которые вполне обходятся свитером".

А первые песни Юлия Кима обходились тельняшками. Он преподавал историю в рыбацком поселке на Камчатке и выдумывал для своих учеников целые песенные представления: про охоту на кита, про капитана Беринга, про начало учебного года, которое касалось почти всех жителей поселка, поскольку многие из взрослых занимались в вечерней школе.

"Но если рассуждать более теоретически, – говорит Ким, – то, по-моему, придётся отметить, что появление авторских песен вызвано прежде всего растущими духовными интересами наших современников. Лучшие из наших песен те, в которых найдено своеобразное неразложимое целое. Напечатанные в виде стихов, наши песни многое теряют, они непременно должны звучать. И, тем не менее, мы имеем дело с поэзией, потому что и сюжет, и рифма, и ритм, и мелодия служат, прежде всего, выявлению смысла. Однако это особая, песенная поэзия, образ которой одновременно музыкальный и словесный. Вот почему я говорю о неразложимом целом. Оно и есть наше выразительное средство".

Так была затронута одна из принципиальных проблем авторских песен. Что больше всего подкупает в них слушателей? Несомненно, доверительность интонации, ощущение, что ты познакомился с незаурядным и своеобычным человеком. Почти так оно и есть на самом деле, ибо личность автора, его человеческий, профессиональный, жизненный опыт заранее присутствует в каждой песне. Она – средство самовыражения.

"Автор "самодеятельных" песен, – говорит Людмила Иванова, – не пишет того, чего не знает. Его песни могут обладать любыми недостатками, но в неискренности, надуманности их обвинить нельзя. Они всегда искренни, потому что в их основе обязательно было нечто такое, что очень взволновало автора. Бывает, что песня настолько лична, что её сначала не решаешься петь. Как будто выдаешь тайну. И потом начинается как бы самостоятельная, не привязанная к отдельному событию жизнь песни".

То, что одними воспринимается как неоспоримое достоинство, другим кажется вопиющим недостатком. Противники авторских песен упрекают их в чрезмерной интимности и камерности, в гармонической однотонности и минорности и даже в том, что авторское исполнение этих песен не соответствует каноническим нормам пения.

"Но надо учитывать, – отвечает Александр Галич, писавший песни ещё до войны для знаменитого студийного спектакля "Город на заре", – что это явление совершенно особое и в значительной степени необычное, хотя и всемирное: вспомним хотя бы французских шансонье, английских и американских "фолк-сингеров". Во многих песнях мы уходим от стандартной куплетной формы. Песня становится историей чьей-то жизни, рассказанной песенным монологом. Из всех моих друзей, сочиняющих песни, я самый безграмотный в музыкальном отношении, но даже музыкальная – а не только литературная – сторона наших песен имеет своё оправдание. Она очень чутка к бытовой интонации наших современников. Мелодии извлекаются из хождений по улицам, из поездок в метро и в автобусе. Это почти разговорная интонация, и она у всех "на слуху". Кажется, что всё это ты давно уже слышал, а где – и сам не помнишь. Но если потом разложить эту мелодию с гармонической точки зрения, то окажется, что мы не такие уж плагиаторы".

Про то, "как это делается", рассказывает Михаил Анчаров (конечно, это лишь его опыт):

"Сначала пишется стихотворение, которое автору дорого. Он говорит то, что хотел сказать. Затем постепенно он эти стихи начинает скандировать. Получается какой-то напев... напев органический, вытекающий из интонации текста. Музыкальное воплощение такой песни очень часто оказывается скупым, но оно неотделимо от слов и от того, как это будет петься. Упрёки же, как мне кажется, вызваны тем, что сейчас образовался новый штамп так называемой туристической, студенческой песни, и так как они самодеятельные, то этот штамп ещё хуже, чем на профессиональной эстраде, потому что штамп на эстраде не останавливает внимания, а тут останавливает. Пошла полоса салонной "томности" и инфантилизма. Штамп — это недостоверность. Это — когда человек приписывает себе чувства, которых не испытывает, а берёт напрокат. Отсюда либо жеманство, либо преувеличения, либо риторика. И эту смесь сантимента, риторики и жеманства называют юношеской романтикой... Спекулировать можно на чём угодно, на романтике — тем более. Вся штука в том, что интересную вещь может сделать только интересная личность."

Поскольку нас всех интересует, как же всё-таки будет с публичным исполнением этих песен, "кто возьмётся", кроме радиостанции "Юность", которая положила начало, но при этом не подпустила к микрофону самих авторов, постольку заслуживают внимания следующие слова Анчарова:

"Я думаю, что из разливанного моря песен можно отобрать полсотни сочинений, которые, как говорится, останутся. Отбор должен быть жёсткий, и его сделают сами авторы, которые болеют за судьбу своего искусства. У каждого из нас можно набрать несколько настоящих вещей и отбросить те, что послабее. Есть и самоповторения, связанные, как мне кажется, с временным кризисом темы. Нужно накапливать новые темы и искать новые решения."

Но пока авторы, озабоченные серьёзными проблемами, будут искать новые решения, их песни будут перематываться с магнитофона на магнитофон, и по-прежнему не очень зрелые и не слишком искушённые любители будут ценить в них не поэзию и правду, а мифическую "недозволенность". Почему песня, которая отвечает потребностям людей, потребностям жизни и времени, не отвечает потребностям радио, телевидения и эстрады?

Наши гости могли лишь пожать плечами в ответ на этот вопрос.

Репортаж с пресс-конференции вели А.Асаркин и Ан.Макаров.

Комментарий слушателя.

Вы прочтёте эти стихи, но вы не услышите эти песни так, как они звучали за круглым столом, а стиль каждой песни определяется исполнительским и просто человеческим стилем каждого автора. Потому-то они такие разные. Нужно слышать сильный, настойчивый голос Михаила Анчарова, с той напряжённой решимостью, с пафосом сопротивления, с той характерной манерой растягивать, синкопировать и "глиссандировать" слова, чтобы по-настоящему понять, в чём там дело, в этом "Органисте". Мы печатали эти строфы как цельный монолог, чтобы хоть как-то передать слитность чувства, насыщенность звуковой атмосферы — её "органную" плотность, когда и гитарные аккорды, примитивные с точки зрения музыканта, выполняют ту же работу побеждающего органа в огромном переполненном зале. Эта песня захватывает, когда она оглушает.

А Юрий Визбор свою песню "Разговор" не поёт, а "разговаривает", как будто в ней вообще нет мелодии. Но мелодия есть, она прослушивается в аккомпанементе, и эту песню вполне можно пропеть. Можно — но не нужно. Визбор произносит слова чуть слышно и струны перебирает тоже еле-еле, и "разговорные" слова не попадают в эти переборы, а живут как будто сами, и между ними живут паузы, и в паузах — те самые чувства, которые собеседники не могут выразить словами.

Историк по образованию Юлий Ким сочинил, кроме множества других песне, цикл стилизованных "героико-комических" песен из войны Двенадцатого года. Он их поёт с абсолютным чувством стиля, придавая солдатско-крестьянский колорит "Бомбардирам" — песне юмористической, легендарной, лукавой; уморительный переход от решительного "Пли!" к тоненькому теноровому возглашению "Господь нас не оставит" производит прямо театральный эффект.

В новой песне Александра Галича, кроме речитатива, который идёт в начале и в конце, слова хорошо уложены в простую лёгкую мелодию, но тут вся штука в том, что в исполнении автора речитативная и мелодическая интонации сливаются в одном движении, и, читая, вы обратите внимание, что не все слова укладываются в стихотворный размер. Мелодия — это то, что человек слышит в себе, в этот момент своей жизни, а слова — это импровизация, возникающая, так сказать, "во время мелодии".

Как жалко, что вы этого не слышали вместе с нами!