Разговор накануне юбилейного концерта 19 марта в Кремле: об авторской песне, вере, блогосфере и состоянии умов

Андрей Панкратов: Как все-таки тебя называть? Судя по лауреатству национальной премии "Шансон года" и частоте появления на одноименных теле-радиоканале, шансонье?

Виктор Третьяков: Это вряд ли... Но если под "шансонье" подразумевать поющего песни, то очень даже может быть...

АП: Но ты и чистым бардом себя не считаешь. Хотя – неоднократный почетный гость Грушинского фестиваля, постоянные концерты в бард-кафе, исполняешь под гитару песни собственного сочинения. Налицо – прямо по знаменитому определению Булата Окуджавы и Михаила Анчарова – триединство жанра: стихи твои, музыка – и гитара – твоя, сам поешь...

ВТ: ...Жизнь давно скорректировала определение классиков. Иначе кем считать Сергея Никитина, поющего не свои стихи? Или патриарха жанра Александра Городницкого, не берущего в руки инструмент даже в кругу друзей?! Я же просто придумываю песни...

АП: Не уходи от вопроса. "Как ты судно назовешь..." В конце концов, зрители должны понимать на кого они идут? Может, в этом и "сермяга" – не причисляя себя ни к какому жанру, легче охватить большую аудиторию, ущипнуть кусочек от щедрых гонораров эстрадных звезд?

ВТ: Ага, правда, до этого сначала надо лет десять поголодать.

Для бардов у меня слишком много аккордов, для эстрады – слишком много слов. И я не занимаюсь "опопсением", как сейчас модно говорить, чистого родника бардовской песни. Просто мне не нравится само определение. Может, это началось с того, когда начинающееся движение авторов-исполнителей довольно неудачно назвали КСП – клубом самодеятельной песни. В 60-х годах прошлого века все это навевало довольно прямые ассоциации: сельский клуб, художественная самодеятельность советского разлива в виде хора домоуправления а-ля "Швондер и компания". Против бардовского "ярлыка" выступал еще Владимир Высоцкий – настаивал на звании автора-исполнителя: по крайней мере, не так обидно, что тебя считают "не настоящим". Было тогда, кстати, еще одно предложение – назвать песню "любительской". Резко выступил Александр Галич – мол, это любительская колбаса получится.

Но дело даже не в этом – вот ты же видишь ту грань, где кончается авторская песня и начинается попса?

АП: Надеюсь, различу. Но мои, взрослые уже, сын Артем и дочь Оля бардов ( прости – авторов-исполнителей?) не слушают... Не потому, что у них другая музыка. Просто не умеют. И научить этому нельзя, как нельзя снова оказаться в том времени. С черно-белым кино, Афганом, радио "Свобода" через вой глушилок, пустыми полками магазинов, клятвой пионера, комсомольским порицанием, БАМом и городом Брежневым. И вдруг: "Ах, гостиница моя, ты гостиница, на кровать присяду я, ты – подвинешься..."

С самого начала (а где оно начало – Визбор? Высоцкий? Городницкий? Матвеева? Ким?) умные люди из отдела пропаганды обоих ЦК пытались свести все к милой туристской песне (тем более, что алых парусов, гор и лесных тропок в стихах, действительно, хватало). Либо – после Галича ("Облака плывут в Абакан...") – даже в безобидной фразе умудрялись усматривать оппозицию режиму...

Секрет же "поющих поэтов и композиторов" в другом – в самобытности, искренности, нешаблонности, непафосности... Это, если хочешь, культура нашего поколения, не массовая, не попсовая, не по заказу сверху и не под давлением снизу (когда "пипл" заказывает музыку). Это последний приют интеллигенции, эта традиционная русская изустность. И чрезвычайная демократичность – что и бесило властьпредержащих. Ну, нельзя было ЭТО даже запретить – кухни что ли позакрывать, леса оцепить войсками, горы сровнять с землей, магнитофоны поломать?! Бардом становился любой, кто талантлив. И заявление о приеме в партию " поющих и бренчащих" не требовалось. "Как вожделенно жаждет век нащупать брешь у нас в цепочке..." Движение КСП стало реальной отдушиной для многих думающих людей.

Барды в 60–70-е стали "оттепелью" в прямом и переносном смыслах. Но и через столько лет эти стихи под гитару не померкли, не превратились в дежурную ностальгию, нисколько не постарели. В них есть искренность. В них есть СЛОВО! Которое, как известно, было вначале всего... Я бы внедрил на журфаках вместо "Введение в журналистику" – "Историю бардов и менестрелей"! Там, наверно, оказались бы и многие другие песни нашего поколения – от ЧиЖа, Майка Науменко до Цоя, ДДТ, Наутилуса, "Машины времени" и пр. Но барды, всё-таки – в первую очередь и особняком.

ВТ: Вот ты сам и ответил на свой вопрос. Хоть горшком назови, но это должно быть произведение не только рук и ума, но и души, сердца.

Владимир Семенович объяснял это особой – разговорной интонацией, доверием зрителя к тому, что делает автор-исполнитель. Отчасти – даже просто противоположностью официозу. Но при этом авторская песня ничему себя искусственно не противопоставляет... Зачем ломать – строить надо!

Скажем, на юбилейном концерте в Кремле 19 марта две мои песни впервые споет патриарх эстрады Иосиф Кобзон, а "Тюбик" исполнит Алена Апина, группа "Голубые береты" – тоже порадовала! – берет мою песню из афганского цикла. Выступят известные исполнители шансона, поющие актеры. Все жанры в гости к нам или авторская песня стирает все границы?!

Вспомни песни в фильме "Ирония судьбы, Или с легким паром". Слова великих поэтов, музыка замечательного композитора, Сергей Никитин поет в своей манере, а Алла Пугачева – в тихой, не эстрадной, совсем непохожей на себя интонации? И фильм – кроме всего прочего! – смотрят столько лет потому, что там есть это личностное, "кухонное" исполнение. Непохожесть на все то, что было тогда, да и сейчас, вокруг. Поэт Дмитрий Сухарев как-то очень точно написал, что не будь барда Клячкина, страна бы не узнала так широко поэта Иосифа Бродского...

АП: ...Но и наоборот, признается серьезный исследователь бардовского движения Сухарев, нашел бы классно владеющий гитарой Евгений Клячкин свою аудиторию, не положи он на музыку стихи нобелевского лауреата?!

Вот ты более двадцати лет на сцене, много гастролируешь, выпустил 15 альбомов, песни постоянно звучат в эфирах, а Кремль собираешь в первый раз. (Да, и вообще, авторская часто там не гостит). Не боишься вконец запутать зрителя "не форматом" – тем более, что впервые авторские песни будут звучать... под большой симфонический оркестр. Не пропадет ли та самая щемящая интонация, дребезжание расстроенной гитары, неразборчивость слов в плохой микрофон?

ВТ: Слушай, я никогда не играл на расстроенной гитаре. Тем более – на моей 12 струн! И, хотя окончил только четыре класса музыкальной школы (меня отдали на фортепиано), к музыке, да и к звучанию на сцене, отношусь предельно серьезно. Сейчас со мной выступает Леонид Морозов, замечательный гитарист и композитор.

Кто сказал, что главное в авторской песне нарочитый непрофессионализм? Мне кажется, в одержимости ностальгией и ушедшей романтикой туманов, костров и дорог, мы специально сгущаем краски. Бардовская песня должна прибедняться: тогда, мол, ее полюбят... Грушинский раскололся – все, это закат движения?!

Да и я, и многие другие авторы-исполнители сидели в середине 90-х фактически без работы, с концертами было совсем плохо. Сейчас все не так – куча фестивалей, и не только в стране. Несколько бард-кафе в одной лишь Москве. У многих авторов – гастроли, у всех малые и большие залы, диски, фильмы, телепередачи. Свой радиоканал. Это что, конец?

Классиков жанра переиздали до последней строчки. (Что, кстати, сыграло с ними злую шутку – сами-то они на концертах при жизни не исполняли свои ранние или неудачные вещи, а теперь неискушенный читатель попадает на "полное собрание" и восклицает: ну, говорили же знающие люди, "стишата так себе, и аккордов всего три"...)

А одна уважаемая и массовая газета даже выпустила целую бардовскую коллекцию компактов невиданным тиражом – кажется, о лучшей популяризации жанра можно было только мечтать!

АП: Так, сдается мне, в этом и проблема. Когда авторская песня вышла на широкие просторы шоу-бизнеса, она не только потеряла свою проверенную временем и преданную (и в прямом и в переносном смысле) аудиторию, но и искренность, неизменную работу со словом, импровизацию, шарм неповторимого авторского "театра одного актера": стихи стали банальными текстами; простые, но запоминающиеся мелодии – цветастыми аранжировками под попсовый стандарт (разумеется, есть много замечательных эстрадных певцов и композиторов).

Мне тоже обрыдли все эти разговоры о чистоте и развитии жанра, но ведь на самом деле, где они новые Долины, Берковские, Кукины, Митяевы? Сколько бы мы ни говорили о забвении слова, угасании устной речи, крахе образования, упадке чтения, все-таки дело не только в этом. Мне кажется, что каждый из зачинателей был не просто автором-исполнителем (с чем-то своим неповторимым), каждый был... явлением!? Не только слова творили – барды совершали поступки.

ВТ: В свое время я стал сочинять под мощным творческим прессом личности Высоцкого. Миллионы поклонников любили его за то, что было в стихах. В истово-хрипящем баритоне больных связок, в рвущемся нерве гитары. А за пределами сцены ходило столько разговоров о его жизни...

АП: ... Так создавалась легенда. Возникали мифы. Вот о тебе тоже слагают поклонники – мол, сначала был запойным, потом борцом с режимом, а затем даже в монастырь подался... Целая "третьяковская" галерея.

ВТ: Да-да, а еще работал нелегалом в "штатах", ходил на атомной подлодке, летал из пушки на луну. Начнем разоблачения?

После электромеханического техникума шесть лет инженерил на рижском заводе, попутно закончил два курса вечернего политехнического института. Я, мягко говоря, недолюбливал свою работу. Да, наверное, и пошел на завод ради местного ВИА. (Наверно, это у меня от отца – он в войну потерял родных, стал сыном полка, а в детдоме закончил музыкальную школу по классу трубы. На срочную службу попал в Ригу. Там, играя на танцах, юный трубач и заприметил симпатичную девушку, вскоре ставшую его женой...)

В наше время податься в чистые артисты – без образования, без связей – было чистым безумием. А ведь мне семью надо было кормить. Наш ВИА часто приглашали в рестораны, на свадьбы. Угощали, потчевали, чего уж там...

Я прошел и через это. Избавиться от алкогольной напасти помогла... болезнь. На второй же день, как решил все бросить, уйти в только что открывшийся хозрасчетный театр, тяжело заболел... желтухой. Два месяца в больнице, куча мыслей, и среди них одна, пульсаром – это знак, надо завязывать. Я будто придумал себе эту болезнь, а заодно и кучу стихов, которые вскоре стал петь...

А на рубеже 90-х в Латвии шли бурные демократические процессы. Народный фронт, перестройка, национальные протесты: сокодвижение, как в растении весной. Я поверил в лозунги, стал писать остро-социальные вещи: "Вот, дождалась моя страна – Идёт гражданская война, С кровавым словом на губах – Карабах".

В 91-м поехал в Москву. Позвонил во "Взгляд". Удивительно, но мне выписали пропуск. И, прямо с улицы, я оказался в святая святых со своей первой кассетой. Поднялся на 12 этаж на Королева,12. Прямо в коридоре столкнулся с тогдашним музыкальным редактором "Взгляда" Юрой Бершидским: "Что привезли, показывайте..."Я тут же прямо в коридоре включил диктофон. Он: "Добро. Пишем послезавтра..."

Тогда, после моих премьер во "Взгляде", "До 16 и старше...", казалось, вот оно, признание. Люди слушают, пошли письма. Стали узнавать.

В середине 90-х и пришло горькое осознание, что социальные песни забываются быстрее. Да и не нужны они стали больше никому. (Правда, недавно переслушал свою старую – 1997 года – вещь "Эх, раз...", вдруг понял, насколько она современна и сейчас ...)

АП: Я тоже заметил, что как бы не были талантливы социальные песни, они не долгоиграющие. Политика, как и газета, живет один день. Люди ценят смелость автора, но слушать это второй раз не хотят.

Исключений немного. Разве что Высоцкий, почти всегда писавший от первого лица или от лица "маленького человека" с иронией, обнажающей абсурд строя, тогдашней жизни – пережил времена. И даже реалии советского быта и упоминания уже неизвестных нам политиков не напрягают...

ВТ: История – коварная штука. Наш взгляд на развал СССР тогда и сейчас претерпел такие изменения! На ту же демократию. На итоги перестройки. На выборы. Но мы-то остались прежними: неподдельным чувствам, страстям, совести временные перепады, надеюсь, не страшны. И книжки хорошие не стареют, и любовь не проходит, если настоящая.

Знаешь, однажды я поверил, что есть что-то вечное, от нас не зависящее. Сначала, правда, разуверившись в том, что творилось вокруг. Семь лет длился мой "христианский" период. Поскольку и в сегодняшних песнях много бога, ангелов, и небес, на каждом концерте я получаю записки о моем отношении к вере...

АП: Так все-таки и монастырь – миф?

ВТ: Я скорее знающий, чем верующий. Или, точнее: скорее чувствующий. Для меня просто верить – мало! Мы суть частички Бога, которые играют здесь в игру, которая называется жизнь. Душа наша сделана точно из того же, из чего состоит и Бог. С такими же возможностями творить, выдумывать и пробовать. Все отношение к жизни при таком подходе меняется. Бог – не судья, Он никого не наказывает, скорее, наблюдает и сопереживает. Мы и есть Бог!

А грех – это не такая штука, которую надо за собой всю жизнь тащить – это возможная, допустимая ошибка на пути. Человек не может умозрительно понять, что такое плохо, не совершив плохого. Просто ты выбираешь для себя: больше я так поступать не хочу. Ломка сумасшедшая, но очень полезная для воспитания души.

Наверное поэтому люди (не я один!) однажды решают общаться с Богом напрямую, без посредников и плохих переводчиков...

АП: Как там у тебя:

Бог со злом воевать отправился,

Но пока победить не смог.

Кстати, неужто бы Бог не справился?

А иначе какой он Бог!

ВТ: Без иронии – для меня все это, действительно, серьезно. Поэтому "христианский" цикл я давно уже не исполняю.

Зато поются песни лирические, где-то даже философские. Очень надеюсь, что они заставляют слушателя задуматься, поразмышлять, поискать истину. С некоторых пор я занимаюсь собственно двумя вещами – изучаю жизнь и сочиняю песни.

АП: Ну и как открывают "седьмое небо, расположенное сразу за шестым"?

ВТ: Я придумываю (или вспоминаю?!) песни вот уже больше 30 лет, и, поверь мне, не знаю, КАК это делается! Сначала какая-то тревога внутри, какое-то беспокойство... Будто проникаешь во что-то огромное и непостижимое. И чистый лист бумаги – уже не просто чистый лист, а поле боя, если хочешь. И что-то заставляет тебя "выкорчёвывать душу, запрессованную в плоть". И неважно, с чего это волшебство начинается – с мысли словесной или музыкальной, важно, чтобы результат получился именно таким, каким хочу его видеть. Очень долго и кропотливо работаю над каждым словом, и даже каждой интонацией. Тут мелочей не бывает. А темы подсказывает жизнь и собственные переживания.

АП: А не кажется ли тебе, что пространство авторской песни отчасти напоминает сегодняшнюю блогосферу? И тогда, и сейчас – это потребность высказаться. Без цензуры и оглядки на чье-либо мнение. "...А будешь спрашивать разрешения – обязательно запретят..." – твои строчки.

Но в 60-70-х, это была практически единственная возможность "думать не так, как положено". Многие бардклассики признавались, что песни писались для аудитории пяти-семи друзей (ровно столько помещалось на кухне в малогабаритной советской квартире), для очередного костра в походе. И поначалу близки эти ранние произведения были только избранным. (Например, визборовский "Волейбол на Сретенке" или кимовские песни о школе – это же абсолютно личные, "междусобойные" вещи).

Сегодня же совсем не обязательно стирать пальцы в кровь о гитарные струны и мучиться со стихами, не нужно ходить в далекие и опасные моря, ехать за туманом кормить гнуса в тайге, изучать океаны и недра земли, покорять горы, писать песни-репортажи о войне, играть (и как!) в театре и кино, – достаточно в клик завести свой блог, пригласить "друзей" и пошла писать губерния. Сколько сейчас там в "Фейсбуке" сидит – миллионов четыреста? Чтобы радостно сообщить аудитории, которая и не снилась бардам, о том, как сегодня прошла, извини, дефекация, или что удалось съесть на обед. Полмыслишки на тысячу постов, плагиат, мат-перемат. И с утра до вечера можно безнаказанно флудить. Знаешь, что на сетевом сленге означает это занятие, столь обожаемое блогерами? Порождать бессмысленные потоки информации (часто с недобрым умыслом). Не шучу – слово в слово. По словарю.

При внешней доступности авторской песни, с самого начала была задана такая высокая планка, которая отсекала с первой же попытки тысячи графоманов, словоблудов, пустобрехов и неучей с претензиями. Слушать – слушайте, не жалко. Но уж коли взял в руки гитару, будь добр соответствовать!

ВТ: Я блогов не читаю, но то, что поклонники пишут на форуме моего сайта, радует – как и прежде, песня строить и жить помогает. Просто у каждого времени – своя песня...

АП: Кто спорит, прогресс не остановить – я, кстати, ярый апологет Интернета и самых современных гаджетов. Какая разница, на чем будут "напечатаны" слова – на электронной бумаге, зашиты в чип под кожу, зафишрованы в 25-й кадр, – но они, переплавленные талантом и трудом, должны будить мысль и чувство. И вот это мы стремительно теряем, надеясь, что он-лайновое количество когда-нибудь перейдет в качество. Но блогеру, видимо, – блогово...

ВТ: К сожалению, ты прав. Вот молодые авторы-исполнители сегодня намного лучше (в массе своей!) играют на инструменте, но когда начинаешь слушать стихи... Я намеренно приезжаю на Грушинку, чтобы посмотреть за работой коллег (это отличная школа или даже университет). Но важнее не пропустить, кто из начинающих "взорвется" – а таких открытий все меньше и меньше.

АП: Может, все это неспроста? Они нужны сегодня, эти песни? Состояние умов в обществе таково, что не создает вакуумной воронки для появления талантов. "Мне сегодня дали свободу, – помнишь у Высоцкого, – что я с ней делать буду..."

ВТ: Отчасти поэтому я не чураюсь эстрады – у нее больше аудитория, и это пространство надо заново завоевывать, пытаться возродить вкус к слову, к песне, как-то сберечь духовное и интеллектуальное начало.

(Вон Елена Ваенга лет 15 сочиняла песни, выступала на фестивалях, гастролировала, а проснулась знаменитой после концерта по 1-му каналу. Но она – самый настоящий автор-исполнитель, хоть и без гитары...)

Для меня самое главное отличие авторской, знаешь, в чем? В тематической свободе! Мелкотемье попсы (как и сегодняшней жизни, впрочем), "любовь-морковь" через строку, и даже отсутствие попытки поговорить со своим слушателем о трудных, но важных в жизни вещах. Вот я написал "Мои друзья пьют" потому что самом деле мне горько их терять, я это пережил... И зрители на концертах принимают это близко к сердцу.

АП: Тебя, наверно, замучили, но как родилась твоя самая популярная песня "Тюбик"?

ВТ: В тысячу первый раз рассказываю, кратко и схематично: был я в гостях у одной женщины, и она поведала мне историю про своего бывшего мужа-художника, который был очень талантлив, но очень неряшлив, чего она пережить не смогла. Вот тут-то мне и пришла мысль о тюбике. Песня сочинилась очень быстро. Ну, и конечно, я и предположить не мог, что эта тема так близка почти всему населению (не побоюсь этого слова) планеты!

АП: Вот, к слову, что еще поражает в авторской песне – это оптимизм. В пределах трех минут выступления обязательно происходит преодоление, – себя, жизненных катаклизмов, уныния, невезухи... Жалко только, что как считает Олег Митяев, "романтики больше не будет." И ты вот признаешься, что был романтиком, а стал – циником...

ВТ: Здоровый цинизм совершенно естественным путём следует за периодом романтизма. Это, по-моему, нормально. Сначала человек восхищается жизнью, строит замки воздушные, живёт надеждами на "прекрасное далёко"... Потом пару раз получает от жизни по башке, и становится циником – по мне так просто человеком, который говорит то, что думает. Важно только, чтобы этот процесс не затянулся, потому что дальше мы просто обязаны стать "умудрёнными жизненным опытом", и распоряжаться своей жизнью исходя уже из этого постулата.

АП: Мы – ровесники не только друг другу, но и (в некотором допущении) – авторской песне. Скажи, ее "золотой век" вернется? Или тебе опять придется вспомнить о социальных песнях?

ВТ: Жизнь так непредсказуема – загадывать не берусь. Одно могу сказать точно: мне не хотелось бы сочинять в будущем военные песни, чтобы солдатам было легче воевать...

АП: "Мы играли искренно – И любовь и страх, И рождалась истина – В сказочных мирах. Сыграна прелюдия – К сцене о душе, А вокруг – иллюзия – Из папье-маше".

Внешне-то ты спокоен, но строчки не врут: и вот ты уже "антисоветчик", в смысле советов не даешь; а потом "небесный поручик" с перспективой боев всего лишь на личном фронте; и даже – "самоубийца", бросившийся однажды... ввысь. Не страшно быть "один на один со Вселенной"?

ВТ: Каждый в этой жизни один на один со Вселенной, хотя не всякий это осознаёт.

АП: Раз так – скажи, что ты не сделал в жизни, где не побывал, кем бы хотел стать, если бы удалось начать сначала?

ВТ: Ты так спрашиваешь, будто мне "завтра в поход". То, чего не успел, я ещё постараюсь сделать. А не был пока в очень многих уголках планеты. Хотелось бы потанцевать на бразильском карнавале, высадиться на Северном полюсе, пролететь на вертолёте над Гранд Каньоном, побывать на Олимпиаде в Сочи, сняться в кино у умного режиссёра. Или самому снять фильм...

Но главное – хотелось бы видеть счастливыми и состоявшимися в жизни своих детей. Приключение, под названием ЖИЗНЬ, у каждого прекрасно по-своему. Даже – если это трудный маршрут.

АП: Изменилась публика на концертах со времен 90-х, что пишут в записках, какие песни просят?

ВТ: Вряд ли публика изменилась как-то кардинально. Считаю, что есть процентов 20 от общего населения страны, которому нравятся песни со смыслом. И количество это остаётся постоянным, независимо от времени и эпохи. Разве что в 90-х публика была победнее и её было меньше: не до песен было тогда, а до колбасы. Хотя, революционные песни шли в ту пору на ура! Да это и понятно.

С 1998 года (со времени написания) на каждом концерте просят исполнить "Тюбик", ну, и ещё всегда песен 15-20, которые считаются третьяковской "классикой". Поэтому, сколько бы тысяч песен ты не написал, запомнится, на самом деле, не так уж и много. Очень рассчитываю ещё пополнить их число!

АП: Удачного тебе концерта 19-го, все-таки авторская песня в Кремле – это круто, необычно, ново. Процент поклонников повысишь...

ВТ: Надеюсь. И приглашаю.

Приходите на большой юбилейный концерт в Государственном Кремлевском дворце 19 марта.