Среди коллег по увлечению авторской песней есть и её историки (я бы сказал – архивариусы), добросовестно фиксирующие на бумагу все достойное упоминания: кто, что, когда сочинил, спел, опубликовал и т. п.

По их сведениям, первые песни Михаила Щербакова появились в 1981–1982 годах, и поначалу исполнялись лишь в узком кругу друзей, но, как не раз бывало и раньше (хвала вездесущему магнитофону), каким-то чудом просочились наружу и довольно скоро обрели многочисленных почитателей среди любителей бардовских песен. Сам помню, как на нескольких конкурсах фестивалей самодеятельной песни последних лет исполнители песен Щербакова становились лауреатами. Между тем первое его публичное выступление перед большой аудиторией состоялось только в конце прошлого года, и в программу концерта автором-исполнителем были включены лишь несколько ранних песен, несмотря на настойчивые требования записок спеть "старенькое".

Мировоззрение авторов новой волны – 80-х годов – формировалось за школьной скамьей в атмосфере, увы, двойной морали: про себя одно, вслух – другое. Тогда нередко говорилось не то, что думалось, делалось не то, что говорилось, а в итоге не всегда получалось то, что хотелось.

Следуя повсеместно применявшейся в практике заповеди: "спасение утопающих – дело рук самих утопающих", мыслящая, активная часть молодёжи пыталась сама найти выход из духовного тупика, ведущего к нигилизму. Наряду с честной прозой, поэзией, поддержкой многим служило и животворное творчество поющих поэтов старших поколений авторской песни – М. Анчарова, В. Высоцкого, Ю. Визбора, А. Галича, А. Городницкого, Б. Окуджавы, Н. Матвеевой, Е. Клячкина, Ю. Кима и других. "Глотками свободы", свежим ветром и чистым незапыленным воздухом своих песен они демонстрировали примеры подлинной гражданственности и честности – перед собой и обществом.

В отличие от 50-х – начала 60-х годов, в последние десятилетия молодому человеку, желающему под гитару сказать своё слово, уже было на кого равняться. Несмотря на бытующую до сих пор терминологическую чересполосицу, отсутствие серьёзных теоретических исследований по авторской песне, сегодня мало кто отважится оспаривать, что это самостоятельный вид искусства со своими законами развития, традициями, школами, классикой. Где новое ищется по принципу: "каждый пишет, как он слышит. Каждый слышит, как он дышит. Как он дышит, так и пишет, не стараясь угодить..." (Б. Окуджава). Впрочем, здесь – кредо любого верного себе творца.

Об этом же есть и у Щербакова:

Мужайтесь же, о братья, исполнившись усердья,

Творите что хотите, покуда хватит дня.

А длительного счастья, покоя и бессмертья

Я дал бы вам с лихвою, да нету у меня.

Ещё не раз эпоха то радостью, то болью

Наполнит наши струны и наши голоса.

И будем мы друг друга дарить своей любовью,

Пока своей любовью нас дарят небеса.

М. Щербаков один из немногих, кто работает (полагаю, интуитивно) на стыке авторских интонаций сразу трёх совершенно непохожих одного на другого маститых художников слова и звука. Это Б. Окуджава, Н. Матвеева и Ю. Ким.

Обратите внимание на такие, казалось бы, разные по ритмике и лексике песни Щербакова, как "Я исполняю всё", "Моё королевство", "Вишнёвое варенье", "Прощальная II", вошедшие в подборку этого выпуска рубрики. Здесь заметно влияние возвышенных поэтических образов Окуджавы ("Изгиб божественной руки всегда один и вечно новый..."), и свободного песенного ритма, свойственного Киму, и романтического песенного мира, созданного фантазией (сродни Грину) Н. Матвеевой, с неизменными капитанами, моряками, пиратами, вообще людьми странствующими, беспокойными.

У Щербакова, то есть в его песнях, присутствует это всё сразу, вместе, используется как художественные приёмы, но не более того. Сплав – а не смесь. Потому и ново, потому его песни узнаваемы. И потому можно говорить о его собственной авторской интонации.

Видимо, такова его природа: уметь писать по-разному, не бояться этого – и потому оставаться самим собой.