"Ну-ну", – сказала публика. Человек произнес несколько слов, спел несколько песен. Для публики перестали существовать душный, без вентиляции, зал и подло фонившая аппаратура. Остался только он, человек с гитарой.

..."Ну, вот и все, – сказал человек. – Спасибо вам!" Публика распласталась у ног.

Кто его хорошо знает, говорят, он не меняется. По крайней мере, в главном: "Как Ким ты был, так Ким остался!" Об этом – наш с ним разговор.

– Юлий Черсанович, недавно в одной из передач Российского радио вы спели едва ли не весь свой политический песенный репертуар шестидесятых годов. Вы и сейчас по духу – шестидесятник?

– Шестидесятник – понятие историческое, очень широкое и емкое и одними политическим песнями не исчерпывается. Это и свойственный ему образ мыслей, и эстетика, мироощущение – словом, целый психо-этически-социальный образ. Склонность слушать, сочинять и распевать политические песни тоже является частью портрета. Без магнитофона и набора пленок Галича, Окуджавы, Высоцкого шестидесятника представить себе невозможно.

– Я сформулирую вопрос более конкретно: вы и теперь сочиняете политические песни?

– Как-то ко мне пришел брать интервью один молодой человек и спросил: "А вы пишете социалочки?" Такой сленг...

По логике вещей, я должен был бы ответить: "Да, и очень охотно". Потому что, как выражался Михаил Сергеевич, "время нам подбрасывает и подбрасывает" сюжетов. Но должен признаться: как это ни парадоксально, в последнее время такая охота у меня решительно пропала. Последнюю свою такую песенку я сочинил в девяносто первом году, причем до августа. После августа – как отрезало. Хотя, повторяю, сюжеты и портреты ходят просто косяками, и политическое сознание граждан, в том числе бардов, резко активизировалось. Пишут про "что вы делаете со страной", про катастрофы. А мне что-то не хочется. Не потому, что я такой благородный, просто не хочется, и все. И этот феномен я для себя никак не могу объяснить.

– Если можно, расскажите немного о тех людях, с которыми вы были близки в шестидесятые годы.

– Недавно я разразился сумбурной и потому в высшей степени неудачной по форме, но искренней и справедливой по содержанию статьей по поводу публикации журнала "Столица". Главный редактор журнала Андрей Мальгин разговаривал с Егором Яковлевым о шестидесятниках. Весь разговор у них свелся к тому, что Мальгин наскакивал, а Яковлев как-то вяло защищался. Первый представлял как бы будущее поколение, а второй – как бы наше. Мальгин говорил: "Вы, шестидесятники, крутились все время около власти, хотели ее как-то реформировать. Бурлацкий, Лен Карпинский, Евтушенко – они все время были около властей предержащих, стараясь их как-то облагородить, а в результате объективно работали на их имидж... Так долго носились с Лениным, обманывали народ "подлинным социализмом"..." Я цитирую не дословно, но логика рассуждений примерно такая.

А что же Егор-то Владимирович? А Егор Владимирович говорит: "Вы нас не понимаете, мы жили в такое время, это было очень непросто", – и прочее. Что такое, думаю я? А где же наши славные диссиденты? И вдруг тот же Яковлев говорит: "Были, конечно, отдельные люди, которые смели "выйти на площадь", как семь человек в августе шестьдесят восьмого года. Но это – исключения, по ним нельзя составлять портрет поколения..." Ничего себе, ахнул я! Лен Карпинский, Егор Яковлев, Федор Бурлацкий – далеко не самая многочисленная и уж никак не самая показательная часть славного "войска" шестидесятников. Выводить за скобки целый отряд диссидентов и громадное море им сочувствовавших и помогавших – все равно что судить о времени Пушкина, опираясь только на Жуковского и Сперанского. Забыв о декабристах и самом Пушкине.

Все поколение шестидесятников чрезвычайно переживало нашу несвободу, сопротивлялось. Cуществовало множество так называемых "кухонных обществ", они были и в Москве, и у вас в Красноярске, и в море других, крупных и некрупных, городов. В них и "варилось" общественное мнение и складывался тот образ мыслей, который привел к появлению демократического движения, расставшегося с Лениным еще тогда, в эпоху своего зарождения. В упомянутом интервью Яковлев говорит прямо: "Я разочаровался в Ленине в 85-ом году". Я лично разочаровался в 69-ом. И не я один, и не первый — можно вспомнить Солженицина и других, прошедших школу лагерей.

Я был близок ко многим таким компаниям, в которых бурно кипела мысль и откуда вышли многие значительные имена. Я близко знал Петра Якира, Татьяну Великанову, не очень близко – Андрея Дмитриевича Сахарова. С Солженициным не был знаком. Но Солженицин всегда держался как-то отдельно от общего движения, хотя внес в него свой неоценимый вклад.

Все это – дух, мысли, веселье, песни – глубоко вошло в мою душу и даже вылилось в целое сочинение "Московские кухни", которое я учинил в конце восьмидесятых годов.

– Сегодня вы поддерживаете отношения с теми людьми?

– Да, и со многими. Имя Сергея Адамовича Ковалева вам, надеюсь, о чем-то говорит?

Я не могу сказать, что я активно участвую в деятельности общества "Мемориал", но я знаю многих, кто там работает. Сашу Даниеля, через дорогу от меня живет Юрий Айхенвальд – писатель, диссидент, прошедший брежневские и еще даже сталинские психушки. Бывший мой ученик Слава Бахмин был студентом физтеха, потом был осужден за участие в неофициальной комиссии, наблюдавшей за положением психо-политзаключенных в нашей стране, отсидел четыре года... Знаком со многими. Внимательно слежу, как бывшие диссиденты определяются в нашем новом мире. Кто-то продолжает работать на благо общества в качестве депутата, как Ковалев, кто-то служит в иных высоких сферах, как тот же Слава Бахмин, работающий сейчас в МИДе. Некоторые нашли совершенно другие занятия. К примеру, Татьяна Великанова, перед которой я просто преклоняюсь: она прошла и лагерь, и тюрьму, и тяжелейшую ссылку в Туркмении. Причем, когда к ней стали ездить свои, эти мерзавцы загнали ее в такое место, куда уже никто не мог попасть. Так ей мстили за то, что она ни разу не выполнила никаких требований, которые ей предъявляли. Так вот, сегодня она нашла в этой жизни достойнейшую нишу для своего высочайшего благородства: она пошла в школу, преподает в младших классах.

Кто-то не смог адаптироваться к новой жизни, как Лера Новодворская. Я с ней знаком в высшей степени шапочно, но слежу время от времени за ее деятельностью. Она, по-моему, поставила себя в оппозицию к любой власти, которая только возможна, ее заветное желание – умереть в тюрьме. Не дай бог, конечно, осуществится, но оно ее очень характеризует.

А вообще, диссидентство кончилось, как только рухнула система.

Беседовал Геннадий Васильев