В новой России субкультура КСП должна была умереть. Однако она, сильно сократившись количественно и утратив многие важные атрибуты, нашла свою нишу.

В начале мая 1980 года безвестная полувымершая деревушка близ границы Московской и Смоленской областей была поражена необычным зрелищем. Со стороны железной дороги вдруг появились огромные толпы людей в невиданных одеждах, с огромными заплечными мешками, с гитарами и диковинными флагами. Первые ряды уже скрывались за горизонтом, а сквозь деревню шли всё новые и новые. Когда один из пришельцев попросил у стоящей возле калитки пожилой крестьянки колодезной воды, та, наливая ему в кружку, не удержалась от мучившего её вопроса:

— И куда же вас, бедных, гонят?

Жизненный опыт этой женщины не допускал возможности того, чтобы такая масса людей могла двигаться в одном направлении по собственной воле. Но, вероятно, впервые за её долгую жизнь этот вывод оказался ошибочным. Через деревню шли участники очередного общегородского слёта КСП.

Человеку, получавшему высшее образование в 70-е годы в Советском Союзе, можно не объяснять, что означает эта аббревиатура. Если даже он сам не ходил на лесные слеты и не интересовался песнями бардов, то уж наверняка был знаком с кем-нибудь, кто ходил и интересовался. "Клубы самодеятельной песни" были не только практически единственным легальным массовым движением в советском обществе, но и единственной (по крайней мере, до появления "митьков") чисто советской субкультурой, не имевшей аналогов и образцов для подражания за рубежом.

Робинзоны больших городов

Вопреки распространённому и усиленно поддерживаемому самими КСПшниками мифу их клубы чаще всего не были объединениями авторов песен. Разумеется, в каждом клубе были какие-то авторы, и некоторые из них, случалось, приобретали известность. Были и преимущественно авторские клубы — ленинградский "Восток", бакинский КАП и другие.

Но основную массу и КСПшников вообще, и активистов, и функционеров-"оргов", и инициаторов создания клубов составляли люди, желавшие прежде всего СЛУШАТЬ любимые песни. Волна рождений клубов приходится на 1966 — 1970 годы, когда для бардовской песни наглухо закрыли все места, где в нормальном обществе песня должна встречаться со слушателями: эфир, печатные издания, студии грамзаписи, концертные площадки. И тогда её слушатели взяли дело обеспечения себя излюбленной духовной пищей в собственные руки. Впрочем, многие приходили в КСП не столько даже за песнями, сколько за воздухом свободы и за востребованностью. Слёты КСП оказывались чуть ли не единственной отдушиной, где электронщики и кукловоды, администраторы и мимы, социологи и фольклористы и бог знает кто ещё могли применить свои ненужные в костенеющем "большом" мире таланты. К концу брежневской эпохи у КСП уже были свои "концертные площадки" (квартиры, институтские аудитории, лесные поляны), своя "аудиоиндустрия" (система размножения магнитных записей), своя "полиграфия" (машинописные, ксерокопированные, распечатанные на принтерах, а то и просто рукописные сборники и антологии) и даже своя периодика. Работала сеть оповещения о концертах и слётах, были налажены финансовые механизмы, позволявшие не только платить авторам за выступление, но и приглашать их из других городов. Не было, пожалуй, только телевидения, но проживи советская власть ещё лет 10 — 15, что-нибудь и с этим бы придумали, благо к началу 80-х видеотехника в КСП уже появилась. В сущности это была своего рода робинзонада, даром что происходило посреди великой индустриальной державы: люди из подручных средств мастерили некое подобие культурных механизмов нормального общества.

Однако за всё приходилось платить. И не только кустарностью усилительной аппаратуры или чудовищной вёрсткой и редактурой самодельных сборников. (В конце концов, хижина Робинзона тоже, наверное, была не самым комфортным жилищем в мире, а его козы — не самыми удойными, зато всё это хозяйство позволяло ему выжить на острове.) Гораздо хуже было то, что под влиянием бредовых внешних условий складывались соответствующие нормы и традиции. Скажем, песня с нелояльным по отношению к властям текстом или хотя бы намеком шла "на ура" вне зависимости от её художественных достоинств (и такое отношение сохранялось все горбачевские годы, т. е. тогда, когда подобная "гражданственность" была уже абсолютно безопасной). А публичная (т. е. адресованная не только самим КСПшникам) критика "своих" — авторов, клубов и т. д. — воспринималась как нечто абсолютно недопустимое и вызывала резкое отторжение. Да и само ненормальное полуподпольное существование по лесам и квартирам стало казаться единственно достойным, а тех бардов, которым время от времени удавалось прорваться в эфир или выпустить диск, подчас обвиняли в "продажности". В известном смысле движение КСП как бы зеркально воспроизвело те самые нравы позднесоветского общества, от которых оно и пыталось защититься. Но тогда этого почти никто не замечал: на фоне подававшего все меньше признаков жизни "большого" социума в глаза бросались прежде всего жизненная энергия, свободный дух и креативность песенного движения.

За что боролись, на то и напоролись

Судьба движения КСП в годы перестройки мало чем отличалась от судьбы прессы, литературы, кинематографа, политических организаций и прочих феноменов, оказавшихся тогда в центре внимания общества. В 1986 — 1990 годах движение пережило стремительный рост всех количественных показателей (число участников, клубов, слётов, фестивалей, упоминаний в СМИ и т. д.), сменившийся ещё более резким спадом в 1992 году. Прервалась традиция ежегодных московских общегородских слётов и проходивших раз в два года всесоюзных фестивалей. Как-то сама собой прекратилась деятельность всех надклубных структур (Всесоюзного совета КСП, региональных советов, Всесоюзного худсовета). Многие клубы распались или официально закрылись — с прощальным слётом, торжественным спуском флага и т. п. Резко сократилось число городских концертов, перестали выходить начатые в конце 80-х серии книг и дисков.

Роль "спускового крючка" этого спада сыграла либерализация цен и вызванное ею падение реальных доходов большинства населения — у многих участников движения (реальных или потенциальных) элементарно не стало хватать времени и/или денег, вздорожала аренда залов и т. д. Свою лепту внесли и массовая эмиграция (некоторые клубы уезжали чуть ли не в полном составе), и деловая несостоятельность многих руководителей клубов, попытавшихся поставить их деятельность на коммерческую основу. Но самыми главными были, пожалуй, три причины.

Во-первых, оказалась ненужной главная функция КСП, вызвавшая этот феномен к жизни: теперь, чтобы послушать любимые песни, не обязательно было топать десяток километров по болотам с рюкзаком. Во-вторых, кончился "эффект отдушины": те, кто прежде приходил за "глотком свободы" или за возможностью творческого труда, ныне мог найти то и другое во множестве иных мест. И в довершение всего выявились противоречия самих идеалов, объединявших и вдохновлявших движение КСП: пафос свободы и абсолютной ценности личности оказался плохо совместим с антибуржуазным, "нестяжательским" духом и традиционным для русской интеллигенции мессианизмом.

В новой России не было места для огромного аморфного движения, занятого то ли досугом, то ли искусством, то ли альтернативным образом жизни. КСП должно было умереть.

"Мы живы, покуда поём..."

Тем не менее, сегодня движение КСП не только не умерло, но и переживает некоторый подъём — в количественном отношении, правда, мало напоминающий былые времена. Впрочем, отличия нынешнего КСП от прежнего — не столько количественные (которых можно было ожидать, исходя из вышеописанного), сколько структурные.

КСПшник 70-х годов, попав на слёт 90-х, скорее всего, не признал бы в нём таковой. Теперь почти никто не строит в лесу сцен, не готовит театрализованных "приветствий", не печатает пластиковых нашивок-эмблем. Происходящее больше всего напоминает пикник большой компании, особенно в тёплое время года: купание, бадминтон, обилие детей и собак, шашлыки. Многие приезжают в лес на машинах (а потому и место для слётов выбирается "с подъездом" — долгие марши через чащи и болота ныне большая редкость, удел хорошо тренированных туристических компаний). Во всяком случае даже для самых пламенных любителей подобных выездов они — уже не прорыв к "настоящей" жизни, а просто одно из приятных проявлений жизни обычной. О том, что это всё-таки слет КСП, напоминает разве что обилие гитар и песни, исполняемые прямо тут же, у костра.

Обычный масштаб таких выездов — от пары десятков до пары сотен человек. В 1994-96 гг. "возрождались" и московские общегородские слёты, собиравшие по 2 — 3 тысячи участников (всего вдвое меньше, чем в самые славные времена московского клуба). Однако в этом году традиция вновь прервалась. И скорее всего восстановить её уже не удастся — слишком изменилась атмосфера на этих слётах, слишком разные люди на них собираются. В прежние времена, несмотря на обилие горячительных напитков, а также режущих и рубящих предметов, на слётах практически не случалось драк — разве что с местными искателями приключений. Подошедший к костру незнакомец немедленно получал место у огня и кружку чая (или чего покрепче), любые конфликты разрешались путём переговоров, в самом крайнем случае — путём обращения в ГОП ("группу охраны порядка", члены которой играли на слётах роль не столько вышибал, сколько арбитров). В 90-е годы городские слёты уже патрулировали сотрудники официально приглашённых охранных агентств, а подошедший к костру чужак неизменно вызывал напряжение у хозяев — чего от него ожидать?

Правда, все эти годы успешно пережил мастодонт КСПшных слётов — фестиваль авторской песни имени Валерия Грушина, ежегодно собирающий близ Самары свыше ста тысяч человек. Однако это исключение как нельзя лучше подтверждает правило. Во-первых, феномен Грушинского фестиваля стал возможен только благодаря массированной организационно-финансовой поддержке администрации Самарской области и мэрий Самары и Тольятти, наличию крупных спонсоров и напряжённой работе постоянно действующего оргкомитета. А во-вторых, уже давно все постоянные участники Грушинского, включая его организаторов, жалуются, что его атмосфера мало напоминает дух легендарных слётов КСП. Фактически этот фестиваль стал праздником чуть ли не всех субкультур, от туристов до кришнаитов, от панков до скаутов, не считая просто местных жителей. Кстати, несмотря на постоянное присутствие на фестивале двухсот омоновцев кражи и драки на нём случаются регулярно, а в этом году зафиксировано и изнасилование.

На этом фоне рассказы ветеранов движения о нравах 70-х кажутся обычными мифами о "золотом веке". Надо сказать, идеализация прошлого в КСПшной среде действительно весьма распространена. Однако и сегодня можно найти слёты, где "золотой век" продолжается — например, слёты гитарных школ или нерегулярный межгородской фестиваль "Костры", созданный известным бардом Владимиром Ланцбергом. Кстати, "Костры" возникли много позже романтических времен — в 1989 году, так что дело не в "сохранении древнего благочестия".

Скорее, дело в том, что СВОИМ может быть лишь тот фестиваль, слёт и т. п., на котором ты играешь некую внятную роль. Роль эта может быть определяющей или второстепенной, требовать огромного труда или быть синекурой, но ей обязательно должно сопутствовать ощущение зависимости успеха всего мероприятия от тебя. Если этого нет, если пришедший на слёт — не работник и даже не слишком желанный гость, то очень скоро он будет говорить про организаторов "они", пересказывать сплетни про их тотальную коррумпированность и плевать на любые правила и даже приличия — раз "они" такие нехорошие, то "нам" можно всё. А потом, вспоминая слёт, удивится: что ж так скучно и тошно-то было? Чем, кстати, и хороши "Костры", так это тем, что на них роль "хозяина слёта" не только дозволяется, но и активно предлагается всякому приехавшему. Но я не знаю, как выглядели бы "Костры", если бы на них явилось хотя бы пара тысяч человек.

В 90-е годы слёты КСП вдруг расцвели на чужой земле — в Израиле, Германии, США (понятное дело, что собирают они не немцев или американцев, а бывших советских интеллигентов). Один из таких слётов прошёл даже в окрестностях столь любимой на родине его участников Санта-Барбары. Так вот там кризис больших слётов как-то не ощущается: израильская Дуговка (по названию кемпинга "Хоф Дуга" на Кинеретском озере, традиционно служащего базой для этого слёта) стабильно собирает свыше 5 тысяч участников.

Сегодня в клубе

Аббревиатура "КСП" официально расшифровывалась как "клуб самодеятельной песни". Именно клубы и были всегда реальными единицами движения КСП. Многие из них сейчас более-менее оправились от кризиса начала 90-х, а кое-где (в Нижнем Тагиле, Баку) КСП были созданы заново совсем другими людьми. Впрочем, в новых условиях меняется и сам характер деятельности клубов, причём порой самым причудливым образом. Так московский КСП, разросшийся к концу 70-х до нескольких тысяч человек, был скорее управленческим центром, более или менее успешно координировавшим деятельность своих местных отделений, получивших с лёгкой руки Валерия Абрамкина наименование "кусты" и являвшихся в действительности нормальными клубами. Ныне многие "кусты" распались, существование других можно теперь заметить только в течение одного-двух уик-эндов в году — во время слётов. А бывший горклуб, получивший после нескольких перерегистраций наименование "Центр авторского творчества" (ЦАТ), сейчас как раз похож на классический клуб — с концертным залом, гитарной школой, профильным магазинчиком, портретной галереей, библиотекой, компьютерным архивом и просто столом с самоваром, за которым можно посидеть и поговорить.

Впрочем, это не единственный возможный путь. Один из вышеупомянутых московских "кустов" — "Сокол" — существует ныне как ТОО "Московские окна", крупнейший производитель и продавец аудиопродукции по авторской песне. На том же поприще трудятся не имеющие прямого отношения к прежним клубам студии "Каравелла", "Остров", "Оберегъ" — в Москве, старейшая бардовская студия "Сибирский тракт" — в Казани и ещё целый ряд студий, в том числе и за пределами России. Формально студии не должны были бы считаться институтами движения КСП. Однако практически все они, едва встав на ноги, наряду с производством и торговлей занялись типично клубной деятельностью — от реставрации и перевода "в цифру" древних любительских записей до проведения слётов и фестивалей. "Московские окна" уже много лет организуют и спонсируют ежегодный фестиваль бард-ансамблей в Пущине-на-Оке, а в 1996-97 гг. провели всероссийский заочный (по фонограммам) фестиваль авторской песни. Гастрольно-концертная деятельность бардовского объединения "32 августа" связана с "Каравеллой", есть свои подопечные и у "Сибирского тракта".

Ещё одна форма "нового КСП", характерная для столиц, — площадка. Казалось бы, сегодня авторская песня звучит практически на любых подмостках, от Дворца съездов и ГЦКЗ "Россия" до квартир (вот разве что на стадионах её нет, хотя во второй половине 80-х прецеденты были). С другой стороны, и у клубов, и у студий есть собственные залы и они не простаивают. Однако кроме них есть ещё не связанные с каким-либо клубом или студией площадки. В Москве это — песенный театр Виктора Луферова "Перекресток" (открытый, впрочем, почти для всех направлений некоммерческой музыки), бард-кафе "Гнездо глухаря", клуб Юрия Лореса, музей Маяковского, абонементы в ЦДРИ, "Меридиане", Политехническом музее; в Питере — зал лектория зоопарка, концертный зал у Финляндского вокзала и др. Часто эти заведения малодоходны и неустойчивы (клуб Лореса уже сменил несколько адресов, а объединение "Первый круг", покочевав по разным ДК, сейчас вообще не имеет площадки), иной раз вообще невозможно понять, как же они живут. Но — живут, тоже постепенно превращаясь в клубы, хотя и совсем иного типа, нежели классические КСП. И те немногие из бардов, чьи имена могут собрать 2-3-хтысячный зал, не пренебрегают клубами и площадками, хотя их финансовые возможности довольно скромны. Общими усилиями площадок, клубов, студий и т. п. в Москве в последние годы проходит по 35-40 концертов в месяц (конечно, кроме лета), что позволяет удовлетворить потребности КСПшной тусовки не только в любимых песнях, но и в общении с себе подобными.

Стали появляться и чисто авторские объединения: "Свой круг", в который вошли ведущие московские авторы среднего и младшего поколений, межгородское объединение "Азия", уже упомянутое "32 августа". А вот попытки создать творческий союз бардов (которому даже придумали звучное название АРБА — Ассоциация российских бардов) или влиться в какой-нибудь из вновь создаваемых союзов (типа Союза литераторов) никакого видимого результата не имели.

Сконтачим линками, друзья!

В середине 90-х движение КСП бурно ринулось в компьютерные сети — видимо, накопилась критическая масса владельцев РС. Сейчас в Интернете существует уже несколько десятков сайтов по бардовской тематике. Однако подлинным подарком для КСП стала любительская сеть FIDO и практикуемая ею форма тематических эхо-конференций. Здесь есть всё, о чём КСПшники 70-х могли только мечтать: полная и регулярно обновляемая афиша на ближайшие месяцы (куда до неё распавшейся несколько лет назад системе "обзвонки"!), впечатления с недавних фестивалей и слётов (наконец-то КСПшный самиздат обрёл желанную оперативность), информация о выходящих дисках, кассетах, книгах и т. п., библиографические и архивные материалы. Можно попросить прислать текст где-то слышанной песни (с аккордами и именами авторов), почитать теоретическую статью, поспорить о границах жанра или о достоинствах того или иного автора. И самое главное — в сетевых разговорах сразу чувствуется дух, стиль, неистребимый привкус "классического" КСП, где все свои и никому не надо объяснять какие-то азбучные истины. Сеть стала этаким виртуальным клубом, объединившим не только весь бывший Союз, но и эмигрантские клубы. (Интересно, что обычного для старых КСП дробления клубов сейчас почти не происходит, а вот от базовой эхо-конференции SU.KSP то и дело ответвляются локальные и специализированные "эхи"). Рост "виртуального КСП" ограничивается только тем, что не у всех КСПшников дома есть компьютер, да отвратительным качеством телефонной связи в стране.

"Мне говорят: какой резон в твоих палатках на снегу?"

В чём же причина нынешнего ренессанса этого в общем-то довольно архаичного движения? Чем оно сегодня притягивает людей?

Самый распространённый ответ — ностальгия. Если не по канувшей в небытие советской цивилизации, то во всяком случае — по своей молодости, по счастливым часам у лесного костра. В этом ответе есть доля правды, особенно для КСП "дальнего зарубежья". Однако не стоит эту долю преувеличивать. По наблюдениям автора этих строк, на слёты продолжают ходить как раз те из ветеранов КСП, кто довольно успешно адаптировался в новой жизни. С другой стороны, хотя сегодняшнее движение КСП трудно назвать "молодёжной субкультурой", чуть ли не каждый второй посетитель слётов и концертов ещё не вышел из возраста, по которому положено ностальгировать.

Последнее обстоятельство подсказывает другой ответ: движение КСП выжило потому, что целенаправленно выращивало себе смену. Это тоже правда: авторская песня постоянно присутствовала не только в детских и юношеских КСП (число которых даже в кризисные годы не уменьшалось, а росло), но и вообще в подростковых клубах и кружках — от туристических до театральных. Но и это ещё не всё.

Как ни странно, главная причина "второго рождения" КСП очень похожа на причину первого. Если в советские времена движение предоставляло авторам и слушателям свободу от цензурного контроля, то сейчас оно — почти единственный более-менее эффективный культурный механизм, не входящий в систему постсоветского "шоу-бизнеса". Человеку талантливому или считающему себя таковым, но не раскрученному и не имеющему достаточной суммы денег (своих или спонсорских) другого пути нет. Недаром на любом КСПшном конкурсе можно встретить приверженцев самых разных музыкальных направлений и стилей, а многие площадки ("Перекрёсток", питерский зоопарк и др.) сознательно поддерживают подобный плюрализм. Тем более подходящим представляется этот путь для обозначившейся в последние года два очередной "новой волны" бардов.

Можно заключить, что в новые времена движение КСП может взять на себя функцию посредника между художником и аудиторией — вроде роли "толстых" журналов, выставочных залов или кинопроката, только в своем жанре. Впрочем, КСП никак не хочет довольствоваться такой прозой.

"Пpедлагаю обсудить следующую тему: "Автоpская песня как сpедство выращивания постсоветской интеллигенции". Здесь, конечно, нужно параллельно обсуждать, что это такое — постсоветская интеллигенция. Для меня значимы следующие её черты: ориентация на построение российской государственности; социальная активность; неангажиpованность; фундиpованность (наличие и осознание за высказываниями практического опыта, как своего, так и предшествующих поколений); способность формулировать жизненно важные вопросы, опыт решения которых отсутствует в мировой культуре (проблемы); готовность создавать способы и механизмы решения этих проблем". Так заканчивает одно из своих посланий в эхо-конференцию SU.KSP её участник Сергей Усольцев. Вот так всегда в России — "началось всё дело с песенки, а потом пошло писать..."

Самое удивительное — что подобные вселенские замахи иногда достигают некоторого результата.